u_lectures

Однако отражение связей и взаимообусловленности вещей и явлений объективного мира и в пределах материалистического миропонимания может быть (в зависимости от уровня развития науки) или односторонним, метафизическим, или всесторонним, глубоким, учитывающим сложную диалектическую природу объектов. На этой почве, как показывает история биологии, и вырастает различие между механическим и диалектико-материалистическим детерминизмом.

Механический детерминизм представляет причинную связь чрезвычайно узко - лишь как необходимую, абсолютно чуждую случайным отношениям, поскольку последние трактуются лишь в субъективном плане и остаются случайными до тех пор, пока они не познаны. Механический детерминизм признает существующими только непосредственные и однозначно определенные отношения между причиной и следствием, причем законы единичных явлений имеют равное значение и для их комплекса. Было бы ошибкой утверждать, что те отношения, которые вскрываются механическим детерминизмом, не существуют в природе. Они - несомненная реальность и поэтому не могут быть отброшены теорией, пытающейся пойти дальше результатов, полученных наукой с позиций механического детерминизма. Но необходима концепция, адекватная сложности биообъектов. Такой концепцией является материалистическая диалектика, согласно которой детерминизм не сводится к понятию непосредственных и однозначных причинных связей «механического», типа. Он включает и рассмотрение статистически интерпретируемых опосредованных причинных связей. В то же время он гораздо более разносторонне исследует связи между явлениями, не исчерпываемыми одними строго интерпретированными причинными связями. Такой детерминизм в противоположность механическому является диалектико-материалистическим. В биологическом познании он получает специфическую форму органического детерминизма, учитывающего особенности взаимодействия биологических систем.

Внешний фактор преломляется здесь через внутреннюю среду живой системы, которая активно «трансформирует» его в результат действия сложных регулирующих механизмов.

При этом возникает новый тип причинной связи, которая может быть прямой и обратной. Возникает своеобразная «предетерминация», фиксируемая в программе живых систем в виде кодовой модели

последующих действий и создающая статистически реализующуюся направленность этих действий. Именно поэтому при анализе органического целого механическая каузальность оказывается недостаточной. Последняя выступает лишь частным случаем более общей формы причинной связи (по типу корреляции); поэтому она может быть применена при анализе органических систем только в качестве частного случая (при сохранении контактности условий, а также при искусственной - мысленной или экспериментальной - изоляции взаимодействующих компонентов).

Впериод становления биологии как науки, когда она еще была теоретически неоформленной и составляла, по существу, лишь часть философии, натурфилософские концепции жизни и ее познания содержали многое из того, что способствовало прогрессу в понимании целесообразности живого. Это в особенности отчетливо проявилось еще в античности. Как справедливо заметил К. А. Тимирязев, «еще со времени Аристотеля и Эмпедокла пытливому уму, старавшемуся объяснить себе совершенство органических форм, предлагалось два исхода... слепой случай или цель».

ВНовое время в условиях господства механистических концепций жизни и ее познания попытку преодолеть этот подход предпринял Лейбниц. Он исходил из представления о непрерывности развития, примыкая в этом отношении к тем идеям, которые в свое время развивались Аристотелем. Воспроизведя мысль Аристотеля о зависимости формы (структуры) живых существ от функций, Лейбниц сделал чрезвычайно плодотворное замечание, дающее возможность причинного объяснения этого замечательного свойства организмов. Но в понимании происхождения организации Лейбниц, как и Аристотель, отвергал, в сущности, понятие материальной причины, а поэтому оставался на позициях идеализма.

Однако развивающееся естествознание требовало именно материалистической философской интерпретации обнаруживаемых им закономерностей, в частности в сфере жизни. И оно получило такую интерпретацию в философии французских материалистов XVIII в.

Такие мыслители, как Дидро и Ламетри, пытались объяснить происхождения гармонической целостности органических тел с позиций эволюционизма. Однако французские материалисты XVIII в., проделав огромную работу по утверждению научных принципов познания жизни, не

смогли дать его последовательного каузального объяснения, оставляя широкое поле для всевозможных идеалистических спекуляций.

Главной причиной этого явилась узость принимаемой ими концепции,

еенеспособность отразить диалектичность развития живой природы.

Вкачестве определенной реакции на ту философскую интерпретацию проблемы жизни и ее познания, которая была дана французскими материалистами XVIII в., а также в результате стремления в какой-то форме преодолеть узкие рамки механического метода и дать такое решение проблемы, которое учитывало бы качественную специфику жизни, возникают чрезвычайно оригинальные концепции жизни и путей ее познания в немецкой классической философии XIX в.

Прежде всего, следует отметить, что, несмотря на большие различия в результатах, полученных отдельными представителями немецкой классической философии, всех их объединяет то, что они предприняли новые попытки синтетического решения проблемы жизни и ее познания. Первой из наиболее значительных попыток дать такое решение является кантовское учение. Кант протестует против отождествления организма с неорганическими телами, поскольку, в отличие от последних, организм, по его мнению, есть нечто активное, заключающее в себе одновременно и причину, и действие. Механические причины, считал Кант, недостаточны при рассмотрении организма, потому что даже внешнее воздействие проявляется здесь не непосредственно, а трансформируясь через организм как специфическое качество. Однако Кант переносит проблему метода исследования, в частности, сферы жизни, в область субъективного, и вся задача познания жизни сводится им к определению трансцендентальных условий ее мыслимости.

Попытка Шеллинга осознать проблему жизни как проблему историческую, эволюционную наталкивалась в его натурфилософии на метафизическое (вневременное) и телеологическое понимание развития как стремления к достижению абсолютного, цели; причем отдельные индивиды рассматриваются им лишь в качестве неудачной попытки представить абсолютное в качестве определенного средства достижения цели, которая присуща лишь роду в целом.

Это направление интерпретации жизни и ее познания было продолжено в натурфилософской системе диалектического идеализма Гегеля. Он подверг серьезной критике телеологическую концепцию «внешней

целесообразности» (учение о «внешних целях»), но сделал это ради утверждения имманентной телеологии с ее учением о «внутренних целях», главное поле деятельности которых лежит в сфере жизни. В рамках имманентной телеологии Гегель и рассматривал далее все явления жизни органических объектов.

Переход к диалектическому пониманию органической детерминации позволил показать объективную диалектику необходимости и случайности в живой природе. Отказавшись от четко выраженного в ламаркизме стремления найти ближайшие и однозначные причины эволюции в одном лишь изменении условий, был найден более сложный вид причинных отношений в живой природе - статистическую закономерность естественного отбора. В отличие от механического детерминизма, отрицающего объективный характер случайности и ее диалектическую связь с необходимостью, новый вид причинной связи (статистический), имеет в своей основе случайность как форму проявления необходимости.

Случайный (не детерминированный непосредственно и однозначно внешними условиями) характер изменений не отменяет причинной закономерности эволюции. Последняя лишь осознается как определенный результат проявляющейся через эти случайные изменения причинной необходимости. Закономерность, обнаруживающаяся в «неопределенной» изменчивости, имеет, однако, статистическую природу и не может быть заменена «определенным», однозначным («твердым») законом.

Статическая интерпретация эволюционного процесса получила весьма интенсивное развитие, в особенности в связи с прогрессом генетики популяций.

Однако в интерпретации этих проблем обнаружились две формально противостоящие друг другу, а фактически глубоко родственные линии: с одной стороны, абсолютизация случайности, с другой — отрицание ее объективного характера. По сути, обе точки зрения были метафизическими, разрывавшими случайность и необходимость, закономерность.

Абсолютизация случайности, статистичности процессов изменчивости, сочетавшаяся с представлениями об их жесткой однозначности на определенных уровнях наследственного самовоспроизведения, проявилась в ряде односторонних концепций, характерных для ранних этапов развития генетики. Такая абсолютизация в какой-то мере определила и методологию менделизма, по крайней мере, в

классический период его развития. Следует подчеркнуть, однако, что обостренный научный интерес к явлениям, трактуемым как «чисто» случайные, способствовал широкому привлечению методов математической статистики, разработки их с учетом специфики биологической науки, так что в рамках даже односторонней методологической интерпретации проблемы изменчивости накапливались элементы, способствующие дальнейшему познанию этой проблемы.

Следует иметь в виду и то, что уже в классической генетике были сделаны шаги, ведущие к преодолению такой абсолютизации. Например, Морган хотя и трактовал случайность в органической эволюции как явление, причины которого неизвестны, однако он исключал хаотичность изменений и не отвергал предположения об их специфике, определяемой внешними агентами.

Развитие биохимической и молекулярной генетики, бурный прогресс генетики популяций вплотную подвели к решению проблемы изменчивости. Однако и сегодня она является одной из самых острых как в генетике, так и в теории эволюции. Подход к ней, учитывающий связь и взаимопереходы между случайностью отдельных мутаций и необходимым характером основывающейся на них эволюции, оказывается чрезвычайно актуальным. Показательно, что именно вокруг него в позитивной, а порой и негативной форме развертываются все современные дискуссии в биологии, особенно в генетике и теории эволюции.

Рассмотрим, в частности, такую крайность, как акциденциализм, в котором абсолютизируется момент случайности в эволюционном процессе. Так, например, Ж. Moнo в своей нашумевшей книге «Случайность и необходимость» якобы в противовес диалектике усиленно настаивает на инвариантности, устойчивости наследственного воспроизводства, превращая его в некий абсолют. Однако диалектика, как известно, отнюдь не исключает относительной устойчивости структур в процессе их изменения. Диалектическая концепция развития в противоположность метафизической исходит из признания единства явлений изменчивости и устойчивости, выступая против их универсализации. Поэтому и наблюдающаяся в явлении наследственности инвариантность, устойчивость воспроизводства, обеспечивающаяся структурой генетического кода на молекулярном уровне, отнюдь не противоречит (как думает Моно) законам диалектики. Более того, она получает научное объяснение как необходимый момент, сторона общего

процесса развития живой природы, как возникший исторически механизм, обеспечивающий самосохранение живых систем, их приспособление и эволюцию. Абсолютизируя инвариантность биологических процессов, разыгрывающихся на молекулярном уровне, Ж. Моно, желает он того или нет, ставит биологическое познание перед неразрешимым противоречием - невозможностью закономерно объяснить новообразования, вариабельность живых систем, их эволюцию. Чтобы остаться на почве материализма (руководствоваться «постулатом объективности», по Моно) он вынужден обратиться поэтому к концепции «чистой» случайности. И таким образом, абсолютизация необходимости, устойчивости, однозначности, характерная для недиалектического, механического детерминизма, логически приводит к утверждению абсолютной случайности процессов и даже к отдельным индетерминистским выводам.

Сегодня, так же как и в прошлом, отказ от механического детерминизма интерпретируется метафизически мыслящими учеными как крушение детерминизма вообще, но не как необходимость его диалектикоматериалистической интерпретации. И это весьма типично для тех ученых, которые под детерминизмом подразумевают зачастую лишь традиционное представление об однозначной каузальности, и именно поэтому признание, в частности, статистической причинности рассматривается ими как «индетерминизм», как «крушение» принципов детерминизма.

О детерминизме в биологии можно сказать, что не детерминизм потерпел крах, а обнаружилась узость его механистической трактовки, которая не учитывает сложную, в частности статистическую, природу многих микро - и макропроцессов живых систем. Последняя хорошо описывается, однако, в рамках диалектико-материалистического, органического детерминизма, представляющего высшую форму его современного развития применительно к анализу взаимодействия живых систем.

Следует особо подчеркнуть, что понятие органической целесообразности, проявляющейся в характерных для живых систем особенностях строения и функций, организации метаболических процессов, управления и регуляции, роста и развития и т. д., в целом формировалось эмпирически и имеет, разумеется, условное применение как характеристика природных процессов. Но именно здесь телеология в разных ее формах претендовала если не на универсальное значение, то, во всяком случае, на

роль необходимого «дополнения» к материалистически-каузальному подходу, недостаточному якобы для познания сущности организмов. И в значительной мере именно через телеологию в науку о жизни проникли и проникают антропоморфические представления о целесообразности, которые и явились исторически исходными в трактовке этого понятия.

Как правило, речь идет о необходимости присоединить к механизму действия материальных причин («физической причинности»), «телеологический принцип». Так, неовитализм в современной биологии (во всех его разновидностях) выдвигает телеологию как главное оружие в борьбе с материализмом; он обращается к ней потому, что только она дает какую-то видимость логической обоснованности представлений о «жизненном факторе».

«Возрождение» телеологии и финализма осуществляется и путем апелляции к данным молекулярной биологии и кибернетики.

В рамках указанных направлений делается попытка доказать, что причинные методы, которыми пользуется наука и которые ограничиваются-де материалистическим анализом явлений жизни, необходимо «дополнить» обращением к «телеологическому принципу». Однако формы и исходные позиции здесь могут быть также самыми различными, и поэтому при рассмотрении взглядов тех или иных сторонников подобных концепций, особенно естествоиспытателей, обосновывающих «необходимость» обращения к телеологии, следует тщательно соблюдать конкретноисторический подход. Ведь во многих случаях они в неадекватной форме выражают протест против узости механических принципов исследования живых систем (правда, абсолютизируя их и отождествляя с материалистическими принципами вообще). При этом исследователи стихийно движутся в направлении развития, углубления и расширения форм биологического познания, принципов детерминизма.

Место целевого подхода в биологическом исследовании

В современной биологии проблема устранения «семантической избыточности» телеологического языка в описании целенаправленности, в частности, биологических систем ставится весьма остро. Интересны в этом плане исследования К. Г. Гемпеля и Э. Нагеля. Однако Нагелю не удалось убедительно доказать возможность отказа от телеологических формулировок и толкований, не связанных с предпосылками

энтелехиального и антропоморфического происхождения. И дело здесь не сводится только к формулировке, а касается существа, особенностей биологических процессов. Как подчеркивает М. Рьюз, критически анализирующий позицию Нагеля, «в некотором смысле в биологии есть неустранимый телеологический элемент. Это не телеология будущих причин

— в биологии для них не больше места, чем в физике, - но это истинная телеология, поскольку мы пытаемся понять мир, обращаясь к будущему, а не к прошлому".

Речь идет в данном случае о целевом подходе, который интерпретируется иногда как часть общего функционального анализа сложных систем органически-целостного типа. Обычно «телеологическим» обозначается именно функциональный подход в его широком понимании, при котором изучаются процессы, динамика элементов системы, характеризуемые как особый устойчивый тип поведения этих элементов (или подсистем), т. е. как их производная функция. В биологии, в которой исторически сформировались эти понятия, получившие затем более широкое распространение, функция организма или органа всегда понималась как отправление, результат жизнедеятельности, согласованной работы определенного органа, который также обладает системностью, запечатленной структурно и динамически.

Рассматривать органически-целостные системы и их компоненты под углом зрения результатов их функционирования - значит выявлять одно из специфических свойств этих систем. Такое рассмотрение, однако, лишь в некоторых случаях может принимать форму целевого анализа (и следовательно, обозначаться как «телеологическое»), так как понятие функции не всегда принимает значение определенной направленности процессов и тем более их целенаправленности. Целесообразно поэтому вычленять функциональный подход в узком смысле слова (анализ поведения систем, не связанного с представлением о направленности), функциональноцелевой подход (исследование поведения систем, характеризуемого как направленное или – условноцеленаправленное), собственно целевой подход, при котором происходит обращение научного исследования к конечной стадии, результату процесса как его цели, отправляясь от которой аналитически устанавливаются причины по их следствию.

Итак, целевой подход в исследовании «эквифинальных» систем, циклических и направленных взаимодействий, процессов поступательного,

прогрессивного развития строится так, как будто результат процесса имеется в действительности в виде своеобразной цели. Обращение к этой цели выступает при подобном подходе в качестве особого приема гипотетического предвосхищения, описания процесса, подлежащего последующему научному анализу.

Исходя из этого, целевой подход вообще не может быть поставлен в один ряд с традиционными и новыми методами причинного исследования живых систем. Тем более он не может противопоставляться им, как это делается при его телеологической интерпретации в качестве фактора, «наиболее характерного» для биологических систем. Он имеет определенное познавательное значение лишь в связи с этими методами в их системе, отражающей общую динамику, стратегию научного поиска, фиксирующего и расчленяющего формы объектов, выявляющего их функциональную роль, происхождение и сущность.

Таково эвристическое значение принципа целесообразности и других методологических принципов научного поиска в биологии, отражающих в своей совокупности диалектику процесса познания сущности живых систем. Реальное функционирование этих «регулятивных» принципов происходит в сложном контексте конкретного научного исследования, осуществляющегося с помощью системы частных методов.

2. Философские вопросы физики

Автор: Рузанов В.И.

1. Проблема физической реальности

Проблема понимания физической реальности всегда была одной из тех проблем, которые выходят за рамки специально-научного знания и непосредственно пересекаются с философской проблематикой. Частные науки, пытаясь ответить на вопрос, – что же представляет собой объект их исследования, неизбежно обращаются к тем или иным философским представлениям, либо самостоятельно пытаются выйти на уровень философских обобщений, что не раз происходило в процессе развития физики. На каждом этапе развития науки постепенно формируется определенная совокупность онтологических предписаний и

соответствующих им методологических процедур, которая фиксирует в наиболее общем виде понимание совокупного объекта исследования и составляет основу того или иного типа научной рациональности.

В процессе становления и развития науки выделяют несколько исторически обусловленных типов научной рациональности, такие как античный, классический, неклассический и постнеклассический. Античный (доклассический) тип научной рациональности непосредственно связан с созерцательностью античной науки, в частности, физики и ее абстрактнофилософским характером, который она приобрела у Аристотеля. В античности был сделан важный шаг, который собственно и заложил основы научного понимания окружающего мира, утверждая объективный характер его законов и принципиальную познаваемость действительности.

Однако, справившись с этой задачей философского и общенаучного порядка, античная физика в силу определенной исторической ограниченности не смогла выработать сколько-нибудь целостное представление о специфике объекта физического познания и методах его описания. С учетом того, что именно философия, логика и физика Аристотеля занимали главенствующее положение в последующие столетия, данный абстрактно-логический и, по сути, натурфилософский подход в понимании физической реальности утвердился как преобладающий.

Становление классического типа рациональности и соответствующего ему понимания физической реальности, идеалов и норм научного исследования в физике происходит параллельно с кризисом античной физической картины мира и замены ее ньютонианской физикой. В этот период формулируются основные постулаты, определяющие понимание физической реальности как объективной, базирующейся на абсолютном пространстве и времени, допускающей наблюдение и экспериментирование, а также и количественное математическое описание.

Классический тип рациональности в понимании физической реальности абстрагируется от субъекта познания и продуцирует стратегию научных исследований, направленных на теоретическую реконструкцию физического мира как совокупности абсолютно объективных процессов, описываемых в неизменных объективистских понятиях классической механики. При этом допускается, и в рамках установившейся модели реальности даже доказывается принципиальная возможность точного