Фрагмент карты мест временного проживания семьи Игоря Журкина [67]

Вскоре отец вызвал нас к себе. И мы поселились в посёлке Турьинские рудники. Сейчас это город Краснотурьинск Свердловской области. Это родина Попова – изобретателя радио (65). Здесь я пошёл в школу, в 4-й класс. А потом отец получил комнату, и мы переехали в посёлок Соцгородок, который был при строительной организации. Сейчас я не помню, в какой он там был должности, знаю только, что он всё время пропадал на стройке. Он участвовал в строительстве Богословского алюминиевого комбината, который должен был выпускать алюминий, из которого потом создавались самолеты. Но по-настоящему этот комбинат заработал – был пущён в строй – только по окончанию войны. Первым его главным инженером был Ваган Елян. А его сын Эдуард, также какое-то время находящийся здесь, впоследствии стал лётчиком-испытателем и первым в СССР поднял в воздух самолёт ТУ-144 (66).

В то время, когда строительство БАК только начиналось, мы жили на ОЛПЕ – Отдельном лагерном пункте. В тайге был вырублен прямоугольник – зона – и на нём построены два барака. Один барак – для вольнонаёмных рабочих, а другой – для Управления (администрации) этого лагеря. Можно сказать, строили и жили посреди тайги. Взрослые содержали заключённых, а мы, детвора, проводили там свободное время. Отсюда отец ездил на работу: просто другого места для жилья у него не было. Проживая там, я ходил в столовую Управления за супом из грачей. Я его впервые там попробовал. Ничего, с голодухи и не такое съесть можно! А ещё от голода мы спасались всем тем, что было в тайге: грибами и ягодой; брусники там было вволю. Это было совершенно закрытое место. БАК до сих пор работает. Только сейчас его хозяином является Дерипаска (67)».

Когда настоящие военные действия шли уже далеко от Москвы, ближе к Германии, на территории сытой и благополучной Европы, в Кунцеве получили развитие ожесточённые «бои местного значения». Шла нешуточная «война» между ребятами различных районов. Дрались до крови, пуская в ход не только руки и ноги, но и палки и камни. Незадействованная мальчишеская энергия била через край и каждый район Кунцева доказывал таким образом, что он значимее и сильнее другого.

Но у этой «неожиданной» вражды были и более глубокие корни. Антисемитизм, привитый народу царским режимом, никуда не ушёл, хотя и стал носить больше бытовой характер. Дело в том, что массовый отъезд (эвакуация) евреев из Кунцева сопровождался большой, а иногда и чрезмерной закупкой на свои кровные, потом и кровью заработанные деньги, продовольствия в местных магазинах. Путь то предстоял не близкий! Это вызвало раздражение оставшегося населения. К этому добавилось недовольство, а порой даже и ненависть тех, чьи сыновья и дочери шли на фронт защищать и умирать за Родину, а еврейские семьи в большинстве своём осознанно – чувство самосохранения у народа, избранного Богом, всегда было огромным – любыми способами избегали этой участи. Но, благодаря этому, в немалой степени удалось сохранить интеллект и творческий потенциал искалеченной войнами и репрессиями страны.

Я бы, наверное, не был столь откровенен в этом вопросе, если бы несколько лет тому назад не прочитал с огромным интересом книгу своего однокашника по спецшколе Бориса Воронцова «Дерзаний смелых высота» (68). В ней есть глава «Эвакуация», а в ней страницы, посвящённые первым месяцам той страшной войны. Ниже привожу их в несколько сокращённом виде, но в авторской редакции.

«…9 октября отец (на тот момент заместитель начальника станции Егорьевск в городе Воронеж – Ю.Б.) пришел с работы часов в семь. Сели пить чай, ужинать. Но не естся и не пьется. Тревога одна: что делать? Куда бежать? Помнится, мама настаивала на срочном отъезде в деревню к бабушке, где жил сын Леонид (родной брат Бориса Воронцова – Ю. Б.). Там леса, бездорожье, болота. Немцы туда не полезут. Но и в деревне небезопасно: знают люди, что мы – семья активного коммуниста! Найдутся такие, которые выдадут. Решение не выработано, думается. Часов около восьми – стук в дверь. Заходят двое, спрашивают: «Вы Воронцов? Собирайтесь». Мама испугалась, начала собирать отцу вещмешок, а я исподволь следил за вошедшими, за их поведением. Вижу, что они улыбнулись, пошептались и говорят: «Не надо собирать никаких вещей! Это – ненадолго! Муж скоро вернется!» Мама насторожилась, смотрит недоуменно. Отец ушел вместе с пришедшими. Прошла ночь, наступило утро, день – отца нет. Мама плачет, задает один и тот же вопрос: «Что теперь будем делать без отца?» Ведь подобные сцены были в то время не редкость. Около пополудни вбегает в комнату отец и кричит: «Полина! Срочно собирай самые необходимые вещи, через два часа приедет грузовая машина и отвезет вас на старую станцию, там уже мы приготовили 5 вагонов, в которых срочно уезжаем в эвакуацию за Ташкент, эвакуируется все начальство города: парторганы, исполкомовские, милицейские семьи, семьи НКВД, руководители заводов и фабрик, заводы будут взрывать. Об этом никому ни слова!» И отец уехал…

Уже позже мы узнали, что отец был вызван в горком, где состоялась секретная «летучка», на которой стало известно, что город скоро займут немцы. Заводы минируют, готовя к взрывам! Заложена партизанская база, куда будут направлены коммунисты для ведения партизанской борьбы. Пароли, явочные места получат... Отцу поручили срочно, за одну ночь, изыскать 5 вагонов, утеплить, сделать нары на 5-7 семей в каждом вагоне, загрузить продуктами с запасом на 2 месяца, выдать «подъемные» и завтра же отправить вагоны в Ташкент, Карши, где и разместить на дальнейшее житье! Семьи сопровождают Воронцов, Маркина, Жульков!

…Ведь мне-то 11 лет! О чем же думать, когда до сих пор вся забота лежала на родителях!

Прибежал с тетей Дуней, сестрой Розой. Поднялся вой. Причитания, как по покойнику. Сбежались соседи, тоже ревут. Ведь всем известны изуверства фашистов! И над всеми этими несчастными, растерянными людьми грозно, предупреждающе звучит гул канонады. Голос надвигающегося рока! Глас возможной смерти! Ужас конца жизни! Конца мира, беспечности, легкомыслия, беззаботности, надежд. Плачут родные, плачут добрые соседи, плачут и те, кто раньше злорадствовали, злопыхали, арестовывали меня и отца... Всех соединили великое горе, безысходность, животный страх смерти. Плачут о своей горемычной судьбе, так внезапно и безжалостно схватившей за горло!

Часа в три подъехала грузовая машина, и мы быстро перенесли в нее скудный скарб. Сели сами и под вопли, рыдания многочисленных родных, соседей тронулись в далекий, неизведанный путь. С тяжелым чувством, с комком в горле смотрел я на улицы родного города, стараясь запомнить их навсегда! Кто знал, что будет, вернемся ли? Уцелеют ли родные, друзья, товарищи? Немцы на пороге родного дома...

Товарная станция, знакомая мне, вдруг оказалась огороженной деревянным забором (он был поставлен за одну ночь, во избежание неприятностей от народа). Кругом станции стояла милиция, которая пропустила нашу машину за ворота забора. Подъехали к вагонам-теплушкам, ко второму вагону, сгрузили вещи, и машина уехала. В вагоне справа и слева – нары деревянные; справа в два этажа, а слева – в один. Над нарами широкая полка, набитая буханками черного хлеба в несколько этажей. А под нарами слева все пространство было заполнено ящиками, мешками, бочками с продуктами. Чего только там не было: консервы, масло, печенье, сухари, сало, сахар... И все – бесплатно! (выделено жирным шрифтом мною – Ю. Б.). Посреди вагона уже дымилась чугунная печка-буржуйка. Нам досталась правая верхняя полка на две семьи: наша и семья начальника станции Егорьевск Година: жена, сын и дочь. Под нами, на нижних нарах, семья первого секретаря горкома партии Первертайлова (жена с маленьким ребенком), семья директора завода Страхова с двумя взрослыми детьми. На нарах с другой стороны – семья секретаря райкома партии Гусева: жена, ее мать, бабушка толстенькая, с малыми детьми, семья пред горисполкома Рязанова (жена, сын). Чуть позже в вагон села семья работника Московского областного комитета партии, которого мы ждали на пассажирской станции, и они приехали из Москвы: жена и сынок лет 5-6. Муж провожал их, плакали...

Мне понравилось в нашем вагоне, где тепло, пахнет хлебом. Уютно устроился возле окна, смотрю грустно на знакомые пристанционные постройки, станцию, где был частым гостем. К вагону подошли два человека, один из которых похож на Якова Свердлова, тоже – в кожаной куртке, очках-пенсне. Спросили: «Кто в вагоне, – получайте подъемные деньги!» На каждого члена семьи, независимо от возраста, дали по 1800 рублей! (выделено жирным шрифтом мною – Ю. Б.). Это по тем временам, огромные деньги! Главный инженер завода получал 760 рублей! Не спрашивая документы, кроме паспорта, записав лишь фамилию, давали пачки денег, вынимая их из обычного мешка!

Начало темнеть... Из моего окна было видно всю площадь перед станцией, на которой стал собираться народ. Они пытались понять, что происходит за забором? Подходили все новые и новые люди. По всему было видно, что им стало ясно: власти города «драпают»! Обстановка для меня была понятная: скоро бунт! К счастью, прибежал отец, которому я указал на все, что за забором, он понял и убежал, сказав: «Надо быстрее отправлять вас!»…

…Можно ли винить людей столь высокого ранга за их страх, трусость, безволие, недоумие?

Наверное, нет. Человек остается человеком в минуту смертельной опасности, как и любое живое существо! Лишь немногие или убежденные в чем-либо, или прошедшие испытание и знающие его цену, или закаленные, мужественные люди могут реагировать на подобное разумно, со знанием дела, быть инициативными, организующими началами. А в нашем вагоне ехали люди разные: нестарые и малые, с детьми, вытащенными из постели и брошенными во тьму неизведанного в жизни…» (69).

Комментарии, как говорится, излишни, а выводы очевидны.

С осени 1944 года, начиная с 8-го и по 10-й классы включительно, девочки и мальчики впервые в стране стали учиться в разных школах отдельно друг от друга. Всех девочек объединили в школе № 8 – там, где сейчас находится кинотеатр «Бородино» и 9-е отделение милиции, а мальчишек оставили в прежних школах. Но из-за этого наша дружба только усилилась.