Радио-тарелка (30-е годы) [41]

Радиовещание велось строго в соответствии с программой передач и только с 6 утра до 12 ночи. Оно всегда начиналось и заканчивалось Гимном Советского Союза. Поскольку папа рано уходил на работу, я каждое утро (а иногда и поздно вечером) слушал Гимн нашей страны в исполнении Хора имени Александрова – на тот момент лучшего в стране (29). Очень скоро я, как и многие другие ребята посёлка, знал его наизусть. И до сих пор считаю его самым красивым и величественным из всех известных мне гимнов. В нём пелось о том, что в те дальние-дальние времена было на самом деле:

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки великая Русь.

Да здравствует созданный волей народов,

Единый, могучий Советский Союз!

Славься, Отечество наше свободное,

Дружбы народов надежный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведет!

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,

И Ленин великий нам путь озарил.

Нас вырастил Сталин – на верность народу,

На труд и на подвиг он нас вдохновил.

Славься, Отечество наше свободное,

Счастья народов надежный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведет!

Мы армию нашу растили в сраженьях,

Захватчиков подлых с дороги сметем!

Мы в битвах решаем судьбу поколений,

Мы к славе Отчизну свою поведем!

Славься, Отечество наше свободное,

Славы народов надежный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведет! (30)

А ещё был огромный, в виде рупора, громкоговоритель, висевший в центре посёлка высоко на столбе, из которого его жителям сообщались самые важные новости страны.

Репродуктор (30-е годы) [42]

На дверях всех квартир висел почтовый ящик. И каждый день, включая субботу и воскресение, почтальонша – она была одна на весь посёлок – разносила письма и телеграммы. В довоенное время подписка на газеты и журналы ещё не велась. Иногда в городе папа мне покупал журнал «Мурзилка», а Рите – газету «Пионерская правда».

Всей многообразной деятельностью города и его окрестностей руководил лишь один Горсовет. В его штате тоже было всего несколько человек. Все они, вместе с актовым залом и несколькими комнатами умещались на одном этаже небольшого трёхэтажного кирпичного здания, расположенного на улице проезд Загорского (31).

Здание Горсовета (30-е годы) [43]

Это было необычное здание. Оно очень точно характеризовало эпоху, в которой мне посчастливилось жить. На первом его этаже располагалась Прачечная, где стиралось бельё для различных госучреждений, в частности, для больницы и роддома. К ней вёл отдельный вход. Такой же отдельный вход был и на второй этаж, где находились Баня и Парикмахерская. Между вторым и третьим этажами на лестничной площадке ютилась маленькая (14 кв.м.), но судьбоносная комната под названием ЗАГС, в которой решались вопросы как «За здравие», так и «За упокой» (32). И только на третьем этаже размещалась администрация Городского совета депутатов трудящихся.

Недалеко от этого здания находилось ещё одно, в котором на первом этаже, но в разных помещениях располагались Отделения Почты и Сбербанка. Именно здесь население посёлка, за исключением жителей «городка», оплачивали квартиру и коммунальные услуги.

В 30-е годы квартплата устанавливалась в зависимости от размера заработка и жилплощади (квадратных метров) проживающего в ней человека или среднего заработка членов семьи. И производилась она строго по установленной законом Таблице и Инструкции к ней.

Вот у вас такой-то заработок и такая-то жилплощадь, следовательно, согласно действующей Таблице вы должны столько-то заплатить за квадратный метр вашего жилья. Умножив стоимость кв.м. на количество кв.м. квартиры, получалась итоговая сумма оплаты вашей квартиры в месяц. При этом, если вы получали меньше 200 рублей в месяц, то платили за квартиру меньше 30 рублей, если заработок был меньше 100 рублей – платили только 10 рублей, а, может быть, и ещё меньше. Но, если вы получали свыше 300 рублей, то платили 30 рублей и не больше, даже, если рост вашей заработной платы продолжался. Вот такое тогда было понимание справедливости.

Зато баней, которая была одна на всё Кунцево, на равных условиях могло пользоваться всё население города. Может быть, из-за этого в неё было очень трудно попасть – там всегда стояли большие очереди.

Баня работала без выходных с 8-ми утра до 9-ти вечера: один день мужская помывка, другой день – женская. Банный зал был один, но огромнейший – почти на весь 2-й этаж. При бане была парикмахерская, в которой через день посменно трудились четыре парикмахерши: одни стригли мужчин, другие – женщин. Мария Александровна Чернышева (в девичестве Кукушкина) – мама моей сверстницы Гали, проживающей недалеко от нас в самом начале улицы Горького, стригла, в основном, женщин. Иногда при крайней необходимости они приходили к ней даже домой: щипцы для горячей завивки волос всегда были наготове. Но моя мама делала причёску и маникюр, как правило, у её напарницы, тёти Симы, иногда даже у неё дома, хотя та стригла, в основном, мужчин и жила значительно дальше.

Горсовета давно уже нет, а в этом историческом здании сегодня, с внешней, фасадной его стороны, завешенной рекламными плакатами, на всех его этажах в хаотичном порядке размещены многочисленные коммерческие магазины, киоски и ларьки.

В довоенное время всё в нашей жизни было спокойно, раскованно и благополучно. И ни о каких массовых репрессиях 30-х годов, когда были осуждены, расстреляны и замучены сотни тысяч советских людей, мы, конечно, ничего не знали. Об этой страшной трагедии я впервые под большим секретом узнал от своих хороших знакомых только в середине 50-х годов. И первая моя реакция была такой: «Да вы что! Быть такого не может!» А потом, особенно после ХХ съезда партии (1956 год), об этом в подробностях услышал от очень многих.

Центральных газет мы с сестрой в те годы не читали, но когда были судебные процессы, мы иногда слушали их по радио. В то время их передавали в прямом (!) эфире. У нас в комнате на стене висела радио-тарелка. И в каждом доме и квартире они тоже были! Причём, обязательно – это был закон!

Выступал Вышинский (33) и осуждённые. Я помню, как сидел под столом и слушал их. И все они говорили только правильные слова: и когда выступал Вышинский, осуждая «врагов народа»; и когда обвиняемые (в частности, Бухарин (34)) признавались в своих злодеяниях и просили снисхождения у суда. При этом все они клялись в любви к Сталину, Родине и своему народу. Я и Рита, конечно, во всё это верили; мы же маленькие были. Ну, а папа с мамой молчали и ничего нам не говорили; только шептались на кухне или в спальне. Никакого страха у нас, что вот ночью кого-то из взрослых арестуют и заберут, не было и в помине. Наверное, такая моя неосведомлённость (да и других ребят тоже) была результатом того, что повальные аресты второй половины 30-х годов обошли Кунцевский Рабочий посёлок стороной.

Сегодня же, благодаря рассказам старожилов, я знаю, что в 1937 году НКВД арестовал двух жителей посёлка. Сначала главу семьи Рыбака (у него остались жена и две дочери, одна из которых, что постарше нас, занималась музыкой) (35), а затем инженера Виктора Львовича(?) Долматова (36), который почти всё время пропадал в различных командировках по торговой части. В результате, семья последнего – никогда ранее не работавшая жена Юлия Исаевна Долматова и их дети, пятилетняя Нина и наши сверстники Лёва (Лёка) и Виктор, – осталась без средств для существования, и с трудом сводила концы с концами.

По рассказам Гали Щербаковой (Чернышёвой) Юлия Исаевна – красивая, миниатюрного сложения женщина, этакая Чио-Чио-сан, очень быстро стала вся какая-то неопрятная и опущенная. Одежда у неё обносилась, из носа всё время текло и, громко шмыгая им, она постоянно вытирала его рукой. В таком виде она часто приходила к её маме (соседке по двору), когда та готовила обед. То ей спички были нужны, то соль. И Мария Александровна, жалея Юлию Исаевну, приглашала её к столу и давала ей тарелку супа и кусок хлеба. А ведь незадолго до этого тётя Юля сама приглашала нас к себе в дом в дни рождения своих детей, поиграть с ними. Набаловавшись, мы садились за длинный и прямоугольный, рассчитанный на большую группу ребят стол, и она угощала всех очень вкусными пельменями.

Рядом с их домом жило много еврейских семей. Все они, в основном, работали в торговле и, чем могли, помогали Долматовым. А ещё в доме напротив в однокомнатной квартире проживала семья рабочего и почтальонши по фамилии Ковалёвы. У них тоже было трое детей. Но родители без конца ссорились: жена громко кричала на вечно пьяного мужа, который выгонял её на улицу и бил детей. Взрослые так и говорили: «У Ковалёвых опять скандал».

Происшествий другого порядка, как, например, сегодня – выступлений недовольных жизнью граждан – на территории посёлка, да и всего Кунцева, никогда не было. По понятным причинам о них тогда не могло идти и речи. К тому же, как мне тогда казалось, у каждого имелась возможность заниматься любимым делом, и это развивало всё лучшее в человеке.

Это было счастливое беззаботное мирное время детства. Все ещё были живы. Я был сыт, одет, обут, любим родителями и тоже всех любил; был уверен, что впереди всех нас ожидает только хорошее. Да, мы жили тогда за «железным занавесом», зато двери во всех домах и квартирах были деревянные, а не железные, как сегодня; и они не закрывались даже на ночь! И милиция была родной и любимой, днём и ночью охраняющая жизнь и здоровье каждого советского человека.

В это время мои родители особенно дружили с соседями по ближайшему дому – Николаем Ивановичем, Анной Эноховной и Шавой Исаевной Журкиными (отцом, мамой и бабушкой Гоги).