§ 3. Критика теории Потебни с социологических и формалистических позиций

Традицию Потебни в начале ХХ века стремились продолжить его ученики из «харьковской школы»; на нее попытались опереться теоретики символизма в разработке своих собственных концепций искусства. Они чрезвычайно положительно оценивали Потебню, видя в нем своего союзника и предтечу. Их работы пестрят ссылками на Потебню. А. Белый писал, что «русские символисты подписались бы под словами глубочайшего русского ученого: между тем и другими нет коренных противоречий»¹. На самом деле они больше упрощали и искажали идеи Потебни, чем следовали им в своих теоретических изысканиях [см.об этом: Пресн., 156 -165].

Но позднее литературоведение ХХ века разделилось на два больших потока, магистрали которых определяли, с одной стороны, различные социологические направления, включая марксистское, а с другой – мощное формалистическое крыло, начиная с русской формальной школы 20-х годов, которая заложила теоретические основы многих последующих научных течений в мировом литературоведении ХХ в. Другие возникшие в ту же эпоху направления, включая разного рода психологические теории искусства (в том числе «психопатологическую» трактовку искусства Ч.Ломброзо, М.Нордау и их последователей, фрейдизм, юнгианство и др.) оказались в тени социологизма и формализма и до конца ХХ века в России не были по-настоящему востребованы. Так что учение Потебни в начале ХХ века оказалось под огнем критики прежде всего со стороны социологов и формалистов.

Главная претензия социологов, в том числе марксистов, к Потебне заключалась в том, что их не устраивал так называемый «идеализм» в его учении. А идеалистический оттенок в нем они усматривали в том понимании языка и мышления, которое Потебня якобы унаследовал от Гумбольдта и Штейнталя² и который выразился в допущении существования мысли вне языка, вне слова, вне языковой материальности. В 1-й и 3-й главах речь уже шла об этом – о том, что для Потебни «мысль существует до слова и вне слова». Причем под «мыслью» во всех такого рода высказываниях у Потебни имеется в виду либо мысль, выраженная не словесным, а иным способом (музыкальным, живописным и т.д.), либо то, что, по его собственным словам, находится «за порогом сознания», т.е. входит в сферу «бессознательного» или «подсознательного». Существование же этих сфер не будет отрицать ни один социолог, тем более марксист. У Д.Н.Овсянико-Куликовского, кстати, эта дифференциация «сознательного» и «бессознательного» была проведена отчетливее, чем у его учителя, и он значительно больше внимания уделил этой проблеме, как в общетеоретических работах, так и в исследованиях психологии творчества разных писателей.

Но, говоря об отношении «социологического» крыла литературоведения к Потебне, надо отметить, что его сторонники либо игнорировали Потебню, либо относились к нему достаточно терпимо. А что касается литературоведов-марксистов, то у некоторых из них (например, у основателя русского марксистского литературоведения Г.В. Плеханова) есть даже очевидные переклички с идеями Потебни о внутренней и внешней форме, т.е. с сердцевиной его теории художественного произведения. Марксисты не особенно опирались на Потебню и не развивали его идей, но в то же время и не отвергали категорически. У них другая направленность и другие акценты в разработке теории словесного искусства. У Потебни это исследование прежде всего структуры слова и произведения, у марксистов – социальных аспектов содержания и исторического развития литературы. Потебня, как уже говорилось выше, их вовсе не отрицал, но сосредоточил основное внимание на другом.

Совсем иная картина – в отношениях между Потебней и формализмом. Вот здесь отношение к Потебне было очень ревнивое. Для формалистов само имя Потебни было ненавистно и действовало на них, как красная тряпка на быка. И это вполне объяснимо. С одной стороны, формализм во многом своим возникновением обязан Потебне, так как его основоположники при разработке своей методологии, оседлав некоторые идеи Потебни, прямо и принципиально отталкивались от них и таким, так сказать, «апофатическим» (от противного) способом строили свою теорию. С другой стороны (и это главное) филологическая концепция Потебни, его теоретическая поэтика во всех своих главных, фундаментальных основах и идеях прямо противоположна формалистической концепции искусства и отрицает «технологическую», «материальную» поэтику формализма в корне. Недаром близкий в свое время к формальной школе В.В.Виноградов оценивал теорию Потебни как «действенное противоядие против формализма и нигилизма» [См.: Пресн., 111].

Характерно, что формалисты были гораздо спокойнее и лояльнее в своих оценках наследия А.Н.Веселовского, которое во многих отношениях было прямым предвосхищением их собственных теорий. Под формой он понимал по преимуществу то, что Потебня называл формой «внешней», и это было ближе формалистам, не устраивало же их в теоретической позиции Веселовского, пожалуй, лишь то, что эту форму он считал средством выражения содержания, в то время как для формалистов она была «самоценной» и никакого отношения к «содержанию» не имела. Что же не устраивало в теории Потебни его критиков?