книги2 / 263

тема романиста. “Я поэт, тем и интересен”, – говорил о себе Маяковский. Роман о поэте, о писателе значителен прежде всего тем, в какой мере его автору удалось воссоздать творческую жизнь художника, моменты его вдохновенной работы. Творческий акт, вдохновение­ поэта всегда несет в себе что-то “непостижимое уму”, нечто таинственное для непосвященного, и художественно раскрыть творческий процесс, рождение гениального произведения – важная задача такого романа».

С. Петров отмечает, что Ю. Тынянов в своем романе показывает лишь психологическое состояние, в котором находится Пушкин в момент поэтического вдохновения, а не самый творческий­ процесс.

Не удается показать этот творческий акт и И. Новикову. «В других случаях Новиков, как и Тынянов, ограничивается описанием психологического состояния Пушкина или двумя-тремя замечаниями о тех мотивах и ассоциациях, которые обусловили, вылились в стихотворение или отдельную его строфу… Трудность и состоит в том, чтобы воспроизвести самый процесс творчества»27.

Эта непреодолимая трудность всегда стояла перед авторами произведений о художниках. Вспомним, что Ромен Роллан, изображая в «Жан Кристофе» творческое напряжение своего героя, ге­ниального композитора, мог показать только – в форме своего рода психологи­ ческого пейзажа – предшествующий творческому акту момент. Вот это замечательное описание душевного состояния Жана Кристофа:

Все душевные силы напряжены. Буря собирается уже много дней. Воздух недвижен, но в нем что-то накипает, бродит. Оцепеневшая земля безмолвствует. Голова гудит, точно в горячке, и, по мере того как накопляются взрывчатые силы, природа все нетерпеливее

вдет разряда… Скользят длинные тени, мрачные, горячие; подул огненный ветер; нервы трепещут, подобно листьям… Есть в этом

ожидании какое-то мучительное упоение. Томит тоска… Иногда эти ожидания оказываются напрасными. Буря, не разразившись, сти­ хает… Но это всего лишь отсрочка – буря грянет; не сегодня, так

завтра; чем позже, тем сильное.

Вот она!.. Изо всех самых укрытых глубин твоего «я» вырвались­

тучи… Час безумия!.. Взыгравшие стихии, ринувшись на волю из клетки, где их держат законы, оберегающие равновесие духа и ре-

альность мира, властвуют над помраченным сознанием, бесформенные и могучие…

И вдруг молния! 28

27  Петров С.М. Советский исторический роман. С. 239.

28  Роллан Р. Собр. соч.: В 14 т. Т. 4. М.: ГИХЛ, 1956. С. 15–16.

20

Самого творчества Ромен Роллан не показал. И едва ли возможно изобразить самый процесс создания гениального творения. Не мог сделать этого и Ромен Роллан, который сам был композито­ром и выдающимся художником слова.

Взаключительной главе касаясь вопроса о языке исторического романа, С. Петров говорит об общих принципах, выработанных совет­ скими писателями в их художественной практике. Язык является­ одним из средств воссоздания исторического колорита и ха­рактера людей той или иной эпохи. Но язык далекой старины, говорит­ исследователь, «может быть использован в художественных целях главным образом в тех пределах, в которых его лексический материал сохраняется

впоследующем развитии языка и в контексте понятен читателю»29.

Вобстоятельном исследовании С. Петрова, таким образом, не только дан разносторонний анализ советского исторического романа­ на всех этапах его развития, но и впервые конспективно рассмотрен ряд важных теоретических проблем исторического романа, что послужит прочным основанием для дальнейших специальных изысканий­ в указанных направлениях.

Следующим заметным фактом в истории изучения исторического романа была книга Ю. Андреева «Русский советский исторический роман. 20–30-е годы», вышедшая в 1962 г. В отличие от предыдущих­ работ автор ставит целью рассказать не только о достижениях советского исторического романа, но показать «явление во всей его сложности,

встановлении, колебаниях, противоречиях,­ в решенных и нерешенных проблемах, в удачах и неудачах. Путь, пройденный советским исторический романом, не был непрерывным восхождением, это был трудный путь поисков, побед и поражений,­ движение в целом поступательное, каждый шаг которого вперед, однако, давался нелегко»30.

Новым в монографии Ю. Андреева было стремление включить в обзор не только вершинные явления исторической романистики, не только то, что вошло в классику, но по возможности творчество всех авторов­ исторических романов, независимо от их «удельного веса». Ю. Андреев ставит своей целью создать полное впечатление у читателя о литературной эпохе, обо всех, больших и малых, писателях, о распространении жанра, о количественной стороне литературного про­ цесса. Этот принцип имеет свои выгодные и невыгодные стороны.

29  Петров С.М. Советский исторический роман. С. 471–472. Вопрос о языке будет особо рассмотрен в гл. 7.

30  Андреев Ю. Русский советский исторический роман. 20–30-е годы. М.; Л.: Изд во АН СССР, 1962. С. 4.

21

Количественная полнота идет нередко за счет обстоятельности харак­­ теристик наиболее выдающихся произведений. Очень бегло охарактеризованы такие произведения, как «Севастопольская страда» С. Сер- геева-Ценского, «Порт-Артур» А. Степанова, «Чингиз-хан» В. Яна. Им отведено в книге по 1-2 странички, а некоторым еще меньше31.

Усвоенный Ю. Андреевым принцип привлечения массовой художественной литературы в качестве материала для характеристики гос­ подствующих течений и ведущих тенденций литературного процесса приводит иногда к неожиданным результатам. Невольно получается смещение перспективы оттого, что автор, изучив множество произведений исторического жанра, в один ряд ставит писателей, создавших большие ценности и оставивших след в литературе на десятилетия, и тех, кто испытания временем не выдержал и произведения которых известны только специалистам.

Так, Ю. Андреев, вопреки установившимся взглядам, что советский исторический роман преодолел вальтер-скоттовские традиции, утверждает, что в двадцатых годах советские писатели развивают еще старое наследие. «Вместе с тем, – говорит исследователь, – в высшей степени интересно и то, что отмечается не только существование, но даже дальнейшее развитие традиционных, так сказать, вальтер-скот- товских компонентов жанра»32. Заключение это делается не только на основании романа О. Форш «Одеты камнем», где, по мнению критика, в центре стоят вымышленные лица, а не исторически известные, но и на примере таких писателей, как А. Насимович, автор повести «Зазорный», где центральным персонажем является вымышленное лицо – подкидыш Микитка.

Но основная масса романов в 1920 е годы создавалась по новому, не вальтер-скоттовскому принципу – «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мух- тара» Ю. Тынянова, «Разин Степан» А. Чапыгина, «Салават Юлаев» С. Злобина, «Повесть о Болотникове» Г. Шторма.

31  Тот же принцип выдержан в другой работе Ю. Андреева – «Революция и литература», где он подробно обосновывается: «Корпус предлагаемого­ исследования составляет анализ творчества около пятисот художников революции… Обращение к широкому кругу материала, разумеется, сулит много неожиданностей и ставит целый ряд сложных задач. Безусловно, суждения, основанные на анализе тысячи книг, могут отличаться от привычных представлений, базирующихся, например, на изучении десяти хотя бы и самых известных­ произведений. Безусловно, вовлечение в круг исследования тех авторов и тех книг, которые по разным причинам выпали из поля зрения историков литературы, способно изменить не только акценты в привычных выводах, но подчас и некоторые выводы (Андреев Ю.А. Революция и литература. Л.: Наука, 1969. С. 7).

32  Андреев Ю. Русский советский исторический роман. С. 9.

22

Тем не менее автор делает мало аргументированное заключение: «20-е годы были периодом, когда писатели овладевали основами жанра исторического романа и искали новые пути и новые принципы в этой области литературы. Невозможно говорить в это время о преобладании какого-либо одного течения. Наблюдается сосуществование и соревнование самых различных принципов отражения исторической действительности»33.

Думается, что можно все же говорить о преобладании одного принципа в эти годы, «невальтер-скоттовского», – забытая повесть А. Насимовича едва ли может представлять особое течение.

В другом случае, подводя итоги развития советского исторического романа в первой половине тридцатых годов, автор опять опирается на второстепенных писателей, придавая им преувеличенное значение. Остановившись на ошибках и невысоком художественном качестве романов Г. Добжинского «Холоп Ивашка Болотников», А. Галкина «Смута» (1936), З. Давыдова «Дикий камень» (1936), А. Шишко «Беспокойный век» (1935), А. Мариенгофа «Екатерина» (1936) и др., Ю. Андреев делает вывод: «Правильному, успешному развитию жанра исторического романа препятствовал не только невысокий идеологический уровень ряда писателей, но и известная неразработанность моментов теоретико-литературных»34. Но ведь в эти же годы появились «Петр I» А.Н. Толстого, «Цусима» А. Новикова-Прибоя. Относительная неразработанность «теоретико-литературных моментов» не помешала этим писателям создать полноценные художественные произведения.

Большое место в книге отведено критике. Использована, можно сказать, вся критическая литература об историческом романе; в той или иной форме ссылки на нее разбросаны по всей книге. Сохраняя независимость собственных суждений, Ю. Андреев всегда информирует читателя, как было встречено в критике то или иное произве­ дение и, следовательно, какой через критику оно получило общественный резонанс. Критика рассматривается как чуткий барометр общественного мнения, объясняющий успех или неуспех того или иного произведения в зависимости от общественно-политической атмосферы в данный момент. Так, роман В. Яна «Чингиз-хан» (1939) был встречен критикой сначала довольно прохладно, но во время войны он сразу приобрел актуальность и получил единодушное признание.

Ю. Андреев привлекает критические высказывания как для подтверждения собственных мнений, так и для полемики. Чаще всего он

33  Там же. С. 60.

34  Там же. С. 92.

23

остро и справедливо полемизирует с рапповской критикой, грубо искажавшей смысл и содержание творчества А.Н. Толстого, Ю. Тынянова, В. Шишкова, С. Сергеева-Ценского. Он называет «демагогическими» выступления И. Амурского, «антипартийными» – высказывания Д. Мирского,­ пытавшегося «смешать с грязью» честных писателей, «путаниками и вульгаризаторами» считает Ц. Фридлянда и В. ТерВаганяна, направивших по ложному пути дискуссию 1934 года об историческом романе, критикует Е. Усиевич и А. Тарасенкова, которые

всвоей литературной работе действовали «методом оглобли».

Вотдельных случаях с мнениями Ю. Андреева об отдельных критиках нельзя согласиться. Мы имеем в виду два случая. Автор одобрительно отзывается об О. Немеровской, приводя из ее статей отдельные выдержки и не рассматривая в целом ее взглядов на исторический роман, хотя они носят на себе явную печать формализма35.

Второй случай. Статью Г. Блока о «Севастопольской страде» Ю. Андреев­ называет «содержательной», хотя этот критик высказы­ вает неверные суждения об эпопее С. Сергеева-Ценского как о произведении ценном якобы только своими батальными сценами.

Вцелом же оценки критических работ, рассыпанные в книге, и ­самое их изобилие дают полезный материал для истории самой критики советского исторического романа и изучения его в теоретическом плане.

Можно считать в книге удачной периодизацию исторического романа 20–30-х годов. Автор устанавливает три периода: а) русский советский исторический роман в двадцатые годы; б) русский советский исторический роман в первой половине тридцатых годов; в) русский советский исторический роман во второй половине тридцатых годов.

Выделение второй половины 1930 х годов в особый период вопреки обычной периодизации вполне оправдано, и его можно объяснить не только рождением именно в эти годы кануна Второй мировой войны нового жанра – военно-исторического романа, но и ясно обозна-

35  Известно, что О. Немеровская, в другой связи, превозносила формалистические ухищрения некоторых западных литераторов, ставя их в пример советским писателям. В статье о Дос-Пассосе она писала: «Американский писатель превращается в носителя новых литературных форм, становясь временами образцом технического совершенства» (Роман-кинопленка // На литературном посту. 1928. № 2. С. 26). Об этих рекомендациях О. Немеровской не без возмущения писал Ф.Х. Власов: «Восторг критика вызывает и то, что Дос-Пассос-де “совершенно сознательно отмежевывается от трафаретных способов писательского анализа, выбрасывая их в общую кучу наряду с другими, им самим запрещенными литературными приемами”, и то, что “любовь изображается им со всей физиологической откровенностью, со всеми уклонами и изломами”» (Власов Ф.Х. Эпос мужества. М.: Московский рабочий, 1965. С. 19).

24

чавшимся переломом в творчестве писателей, выступивших­ в двадцатые годы – О. Форш и Ю. Тынянова: имеются в виду их новые произведения «Радищев» (1935–1939) и «Пушкин» (1936), которые по глубине отражения действительности стоят значительно­ выше их предыдущих романов. Кстати, той же периодизации Ю. Андреев придерживается в другой своей работе – «Революция и литература», где он оперирует материалами всей советской литературы­.

Очерк Ю. Андреева имеет и теоретическую направленность, хотя на этой стороне своей работы автор не настаивает, предупредив­ в начале книги, что свой труд он рассматривает как историко-литератур- ный очерк и к проблемам теоретико-литературным будет обращаться только там, где «к этому вынуждает сам материал».

В нескольких случаях такие возможности автору представлялись­. Поставлены в книге такие вопросы: что такое историчес­кий роман? В чем выражается в историческом романе связь эпох – прошлой и настоящей? Что такое историзм? Особенности языка в исторических жанрах. Не все поставленные вопросы нашли в книге четкое и удовлетворительное решение.

Некоторые из проблем, которые автор ставит в своей книге, иногда в порядке пересмотра существующих положений, не находят убедительного и аргументированного решения. Так, Ю. Андреев возвращает­ ся к вопросу о специфике исторического романа. Остановившись на нескольких определениях, принадлежащих­ разным критикам, – имена их не называются, – и не удовлетворившись ни одним из них, Ю. Анд­ реев, резюмируя, указывает­ три признака: «Итак, историзм, повествование об отошедшем периоде и документальность – таковы определяющие черты исторического­ романа в его классическом виде»36.

Это определение нельзя назвать точным. Все три признака требуют­ более развернутой и дифференцированной формулировка. Историзм, как заявляет сам автор, «составляет обязательное и важнейшее свойство реалистической литературы вообще»37. Следовательно,­ нужно объяснить,­ почему и в каком смысле это качество­ относится к специ­­ фике исторического романа. Документаль­ность тоже характерна не только для исторического романа, и здесь также требуются уточнения: до сих пор ведутся споры о документальной прозе в литературе на темы дня. Какую же функцию­ выполняет документ в историческом романе и в романе на современную тему? Роль документа в одном и другом случае далеко­ не одинакова (см. об этом в гл. 8).

36  Андреев Ю. Русский советский исторический роман. С. 7. 37  Там же. С. 6.

25

Более всего уязвим в трактовке Ю. Андреева второй признак – дистанция («повествование об отошедшем периоде»). С одной стороны, дистанция рассматривается как свойство исторического романа, а с другой – автор неожиданно заявляет, что этот признак приложим к любому­ «подлинно-художественному реалистическому произведению», ибо оно «с течением времени как бы превращается в глазах читателя в историко-художественное»38. Это разъяснение только запуты­ вает вопрос. Под дистанцией мы понимаем отдаленность описываемых событий только с точки зрения автора. Что же касается «сегодняшнего» читателя, то, скажем, эпоха Тургенева для него достаточно отдалена, но «Дворянское гнездо» не становится от этого историческим романом. Сколько бы времени ни протекло со дня написания или издания произведения, оно никогда не превратится в «историко-худо- жественное», если для автора описываемые события были живой современностью.

Недоразумением является и следующая оговорка автора: «Не все, однако, произведения, попадающие под данное определение (три признака. – И. И.), будут анализироваться здесь: романы-эпопеи (“Жизнь Клима Самгина”, “Тихий Дон” и “Хождение по мукам”, например), обладая всеми перечисленными признаками, обладают также и другими жанровыми особенностями, их исследование является самостоятельной задачей»39. Но почему же, если налицо три признака? Дело в том, что эти произведения, где прошлое смыкается с настоящим, не совсем отвечают «всем перечисленным признакам»: авторы частично были живыми свидетелями того, о чем писали, и, следовательно, историческая дистанция в них почти не ощущается.

Более четкое определение исторического романа было уже дано в предыдущих работах (А. Кашинцева, М. Серебрянского и др.).

В книге Ю. Андреева поднимается один из кардинальных вопросов­ исторического жанра – о связи истории с современностью, но, приведя ряд аналогий между двумя эпохами, автор устанавливает эту связь несколько упрощенно, на что уже указывала критика40.

Вышедшая в 1970 г. книга А. Пауткина41 пополнила существующую, уже довольно обширную, критическую литературу, посвященную советской исторической романистике. Какие задачи ставил перед

38  Андреев Ю. Русский советский исторический роман. С. 7. 39  Там же.

40  См. Макаровская Г.В. Верный принцип и досадные отступления от него // Вопр. литературы. 1963. № 8.

41  Пауткин А.И. Советский исторический роман (в русской литературе). М.: Знание, 1970. 112 с.

26

собой автор, обращаясь к материалу, который до него уже не раз был подвергнут изучению и обобщению? «В этом сжатом очерке, – пишет А. Пауткин, – речь пойдет об основных путях развития русского советского исторического романа, о важнейших его особенностях, о вершинных достижениях. Речь пойдет о произведениях выдающихся и примечательных, обозначавших ведущие или знаменательные тенденции. Знакомясь с их содержанием, мы коснемся и наиболее интересных сторон художественной формы, примет индивидуального стиля лучших романистов. Попутно затронем вопросы теории жанра».

Эта авторская установка находит свое выражение в том внимании к художественной специфике каждого произведения, к средствам образного воплощения писательского замысла, какое, действительно, мы находим на протяжении всей книги.

Ограниченный типом издания, рассчитанного на массового читателя, Пауткин принужден был опустить факты второстепенного порядка и остановиться только на самых выдающихся, «вершинных» явлениях в литературе, но это помогло ему дать более многосторонний анализ каждого произведения. Примечательным является в небольшом сравнительно очерке Пауткина то, что требование доступности нигде не ведет к упрощениям, к общим местам. Наоборот, в сжатых, содержательных главах книги идейно-тематический анализ сочетается с наблюдениями над композицией, стилем, языком писателя. Мысль исследователя каждый раз иллюстрируется конкретными примерами, опирается на факты творчества. До читателя доходит благодаря «подсказывающему» слову исследователя не только социальная значимость разбираемых произведений, но и их художественное звучание. Тем или другим удачно найденным штрихом характеризуется творческое своеобразие, индивидуальная манера каждого писателя.

По наблюдениям автора, для А. Толстого, например, характерна «драматизация повествующего слова», иначе говоря, слово, оставаясь авторским, «постоянно окрашивается в оттенки мироощущения, мышления, языка персонажей».

Стиль В. Шишкова характеризуется наличием «режиссерских помет», т. е. постоянным авторским вмешательством в ход повествования путем пояснений, лирических тирад, оценок происходящего, что придает всему изложению субъективную окраску.

В романе Ю. Тынянова «Пушкин» мало диалогов, но «голоса персонажей» (Державина, Карамзина) ясно слышатся в авторской речи, в том подборе слов, который отвечает чувствам, образу мыслей, характерам каждого из них.

27

«Искусный перенос точек наблюдения» – одно из композиционных средств в «Цусиме» А. Новикова-Прибоя. Это наблюдение автора книги опровергает мнения тех критиков, которые относили роман к мемуарной литературе.

Из теоретических вопросов наиболее подробно разработан Пауткиным вопрос о связи истории с современностью. Он правильно утверждает,­ что в советском историческом романе как правило отсутствует прямолинейное, навязчивое сближение эпох, прошлого и настоящего: «Современность обречена жить в историческом романе в затаенных­ проявлениях, природа жанра не терпит пря­мого совмещения хронологически разнородных действительностей». Предметом изображения в нем служит только объективно оцениваемое прошлое, только «чистая история». Но к этому прошлому писатель относится «заинтересованно», «пристрастно, под определенным углом зрения». Заинтересованность выражается прежде всего в выборе материала и темы. «Писатель берет и высвечивает в исторической действительности прежде всего те ее стороны, те линии развития, которые в новых формах главенствуют в общественной жизни его времени… Поэтому, переносясь с автором в образный мир прошлого, мы неизменно обратимся мыслью и к насущным задачам нашей сегодняшней жизни»42.

Эта связь подробно прослеживается на примере романа А.Н. Толстого «Петр I». Решительная ломка старины, изображение волевых людей, и прежде всего Петра, возвеличение людей труда и таланта из народной массы, созидательный пафос – все это «эмоционально близко сердцу современников», – говорит автор книги.

Но в некоторых случаях эта естественность соотнесения прошлого и настоящего нарушается. Исследователь правильно отмечает этот недостаток в романе С. Сергеева-Ценского «Брусиловский прорыв». Писатель наделяет патриотическими чувствами все классы общества, забывая, что война 1914–1918 годов была империалистической: чувства советских людей периода Великой Отечественной войны тенденциозно переносятся на дореволюционное общество.

Спорным или во всяком случае дискуссионным в книге А. Пауткина является вопрос о периодизации. Автор традиционно рассматри­ вает литературный процесс по десятилетиям: 20-е годы, 30-е годы… Нам представляется, что было бы правильнее объединить в качестве отдельного периода вторую половину 30-х годов и годы Великой Отечественной войны. Политическая атмосфера стала накаляться за несколько лет до войны, чувствовалось приближение военной грозы к

42  Пауткин А.И. Советский исторический роман… С. 46–47.

28

границам СССР (на Западе она уже разразилась), и все это наложило свой отпечаток на литературу, сообщив ей новую тематическую и идейно-эмоциональную направленность, не говоря уже о том, что в предвоенные годы в советской литературе рождается военно-истори- ческий роман. При такой периодизации автору книги не приходилось бы дважды обосновывать необходимость появления литературы, посвященной укреплению обороноспособности нашей страны (с. 47, 61). Примеры применения новой периодизации мы уже имеем в трудах некоторых советских ученых (работы Ю. Андреева).

После монографии С. Петрова, в которой заключительная глава отведена теоретическим вопросам, наибольший материал по изучению проблематики исторического романа содержится в книге Г. Леноб­ ля «История и литература». Характер своих изысканий Г. Ленобль определяет­ так: «Основная тема большинства статей, образующих этот сборник, – советский исторический роман, его проблематика, его художественное своеобразие, его победы и поражения, наконец, его перспективы… Автор стремился при этом по возможности конкретную критику сочетать с теоретическим рассмотрением вопросов худо- жественно-исторической литературы»43.

Книга Г. Ленобля была сразу же замечена в критике. В целом ряде рецензий она характеризовалась как значительный вклад в теорию исторического романа. Было отмечено, что эта работа занимает особое место в ряду других вышедших трудов – «в центре ее стоят проблемы эстетики советского исторического романа. Дело здесь, – пишет рецензент, – не в особом “профиле” книги, а в новой стадии исследо­ вательских задач, на которой находится сейчас литературоведение, посвященное­ историческому жанру»44. Задача предыдущих исследователей заключалась в том, чтобы построить историю советского исторического романа, теперь настало время для того, чтобы «углубиться в идейно-эстетические закономерности жанра, порожденные социалистическим реализмом».

В книге Г. Ленобля чередуются главы, посвященные анализу отдельных романов («Петр I» А. Толстого, «Степан Разин» С. Злобина, «Крылья холопа» К. Шильдкрета и др.), с главами по различным спорным проблемам (о соотношении индивидуального и исторического, о роли фантазии в творческом процессе, об историзме в литературе социалистического реализма, о перспективности, об изображении исторических деятелей).

43  Ленобль Г. История и литература. М.: Советский писатель, 1960. С. 3. 44  Мессер Р. Эстетика исторического романа // Дон. 1962. № 4.

29