книги2 / 263

исторического романа; развивается у писателя и понимание того, как нужно строить большое эпическое произведение.

Эти мысли А. Толстого в сочетании с тем, что они нашли воплощение в живой ткани его произведений, сыграли крупную роль в разработке вопроса о природе исторического романа.

*  *  *

Общие принципы оценки художественно-исторических произведений, за которые последовательно вел борьбу Горький, легли в основу многих специальных критических работ других авторов, где мы находим примеры более или менее успешного их конкретного применения. Вместе с тем делаются попытки договориться относительно содержания некоторых понятий и терминов, еще не ставших общезначимыми.

С начала 30-х годов активно включился в изучение исторического романа критик и литературовед А. Алпатов. Главным предметом его интересов был роман А. Толстого «Петр I», которому он посвятил несколько статей, а в последние годы две монографии. Занимался в своих критических работах А. Алпатов и произведениями многих других писателей – Ю. Тынянова, Г. Шторма, К. Шильдкрета, А. Чапыгина, В. Вересаева, А. Новикова-Прибоя, С. Сергеева-Ценского и др.

А. Алпатов уверенно опирается в своих статьях на принципы социалистического реализма, считая, что это единственно верный путь исследователя художественной литературы, в том числе исторической. Это следует особенно подчеркнуть, потому что в то время кое-кто держался мнения, что метод социалистического реализма не распространяется на исторический роман. «Не случайно, – говорит Алпатов, – в начале дискуссии о социалистическом реализме раздавались голоса, что лозунг этот исключает литературу на исторические темы. Это в корне неверно»184. Критик доказывает несостоятельность такого рода рассуждений, утверждая, что литература на исторические темы, так же, как и современная, может побуждать читателя к борьбе за социализм и воспитывать его революционное сознание. «Эти, – пишет он, – первоочередные задачи нашего писателя, советского исторического романиста, четко сформулированы А.М. Горьким»185.

В духе горьковских традиций Алпатов ведет исследование советской исторической прозы, отдавая должное лучшим ее представителям и подвергая резкой критике авторов, которые цитатностью и документализмом, эффектными сценами подменяют подлинный исто-

184  Алпатов А. Советский исторический роман на путях перестройки // Книга и пролетарская революция. 1934. №  9. С. 94.

185  Там же.

120

ризм. Он называет «недоброкачественным», «бьющим на бульварную пикантность самого подозрительного свойства» роман К. Шильдкрета «Гораздо тихий государь»186. Алпатов критикует литературные монтажи, бывшие одно время в моде. Вышедшая в 1933 г. книга В. Вересаева «Гоголь в жизни» страдает теми же недостатками, что и предыдущие его монтажные сочинения – эклектизмом, недостоверностью материалов и неразборчивостью в их подборе187.

Одним из вопросов, к которому обращались в это время многие критики и литературоведы, был вопрос о классификации советского исторического романа. Он возник в связи с тем, что появлялись все новые, разные про своему характеру, произведения исторического жанра и нужно было внести ясность в вопрос об их природе. Уделил ему внимание и А. Алпатов.

Мы знаем несколько попыток найти разграничительные линии в произведениях исторического жанра. Выше говорилось о схемах О. Немеровской­ и А. Кашинцева. В тридцатые годы, в условиях значительного расширения самого предмета изучения, проблема классификации заметно усложнилась. Ее решением вслед за А. Алпатовым будут заниматься Л. Цырлин, М. Серебрянский и другие авторы.

Алпатов делит исторические романы последних 8–10 лет на три группы. К первой отнесены произведения невысокого, по мнению критика, идейного и художественного качества. Это романы К. Шильдкрета («Гораздо тихий государь», 1930; «Бунтарь», 1933), Н. Шаповален­ ко («1801», 1930), М. Марич («Северное сияние», 1927), Г. Чулкова («Сальто Мортале, или Повесть о молодом вольнодумце Пьере Волховском», 1930), Н. Венкстерн («Чужой», 1930), Л. Гроссмана («Записки д’Аршиака», 1933; «Бархатный диктатор», 1933). Для романов этих писателей характерны «скольжение по поверхности исторических явлений, голый социологический схематизм, лишенный конкретно-образ- ного наполнения»188.

Вторую группу составляют произведения «с формалистической установкой», романы, в которых проявляются «пережитки эстетского любования стариной, музейного гурманства, ухода в фактовизм». Это книги В. Шкловского («Краткая, но достоверная повесть о дворянине Болотове», 1930), В. Тренина и Н. Харджиева («Повесть о механикусе Ползунове», 1931), Б. Эйхенбаума («Маршрут в бессмертие», 1933). Основным недостатком их является «документализм и стилизаторство»,

186  Алпатов А. «Гораздо тихий государь». С. 82.

187  Алпатов А. Живой Гоголь и литературный гербарий Вересаева // Книга и пролетарская революция. 1933. №  10. С. 121.

188  Алпатов А. Советский исторический роман на путях перестройки. С. 79.

121

как отражение формалистических тенденций в историческом романе. Описательство, обыгрывание мелких подробностей быта, мозаический монтаж исторических документов – таковы характерные особенности «формалистической подачи исторического материала»189. К писателям, «затронутым влиянием формализма», отнесены Ю. Тынянов как автор исторических рассказов и Г. Шторм, создавший два значительных произведения «Повесть о Болотникове» (1929) и «Труды и дни Михаила Ломоносова» (1933). Анекдотизм, цитатность мешают этим писателям правдиво воспроизводить прошлое, затушевывая то ценное, что имеется в их произведениях.

Втретью группу входит основной костяк советской исторической романистики, писатели «реалистических устремлений». Это – лучшие представители нашего исторического романа – О. Форш, А. Чапыгин,

А.Толстой, А. Новиков-Прибой, исторические произведения К. Паус­ товского, А. Караваевой, Артема Веселого. В их творчестве А. Алпатов видит «приближение в большей или меньшей мере к подлинной марк- систско-ленинской исторической методологии, художественно-яркий реалистический показ минувших эпох, уменье насытить картины прошлого классовым содержанием»190.

Воснову классификации Алпатова положен, таким образом, принцип идейной направленности произведений. Положительным моментом является то, что при таком размежевании произведений во внимание принимаются и их художественные особенности. Зрелость или слабость­ идеологических позиций писателя неизбежно отражается на всех элементах структуры произведения. Владея острым чувством поэ­ тической формы, Алпатов умело сочетает элементы идейного и художественного анализа. В его обзоре, не лишенном публицистики, верно подмечены художественное своеобразие каждого произведения, творческая манера автора. Он отмечает «фальшивую подделку под древнерусский сказ» у Шильдкрета, «напыщенную риторику» Гроссмана, «причудливый словесный орнамент» у формалистов и т. д.

Классификация А. Алпатова была все же еще недостаточной. Она не давала возможности устанавливать различия по тематическим и композиционно­-стилистическим признакам, более четко образующим своеобразие каждой жанровой разновидности.

Произведения, являющиеся, по мнению автора, сомнительными в идейно-художественном отношении, объединяются в группы независимо от жанровых оттенков. Точно так же по принципу идейной до-

189  Алпатов А. Советский исторический роман на путях перестройки. С. 80–81.

190  Там же. С. 94.

122

брокачественности под одной рубрикой рассматриваются столь непохожие произведения, как «Петр I» А. Толстого, «Золотой клюв» А. Караваевой, «Цусима» А. Новикова-Прибоя и др. Такая классификация имела в свое время определенное значение, но необходимы были дальнейшие поиски для установления специально-жанровых критериев.

Вопросом классификации советского исторического романа занимался Л. Цырлин. Он предложил свою систему, в которой пытался наметить более ощутимые различия между произведениями и их авторами, чем это делали другие исследователи. Л. Цырлин делит романы по тематическому признаку на три группы: А. Толстой квалифицируется как создатель политически-нравописательного романа, Ю. Тынянов – психологического и А. Чапыгин – историко-бытового.

Этот классификационный принцип нельзя считать приемлемым: он был распространен не на массовую историческую прозу, а только на произведения трех авторов. Остается невыясненным, под какими руб­ риками следует рассматривать произведения всех остальных писателей. Кроме того, нельзя признать удовлетворительной оценку романа Чапыгина «Разин Степан», все значение которого сводится с бытовому

ик экзотике, как средству «отделения от современности». На самом деле именно в романе Чапыгина легче всего обнаружить связь истории с современностью, ибо от разинского крестьянского движения в трактовке писателя тянутся прямые линии к Октябрьской революции. Второстепенное в романе Чапыгина критик ошибочно принимает за главное. Сущность романа А. Чапыгина снова осталась незамеченной

инеоцененной, как и раньше в классификации О. Немеровской.

В1936 г. вышла работа известного критика М. Серебрянского «Советский исторический роман» – первое наиболее значительное по объему­ исследование в области литературоведения.

Воснову своей работы Серебрянский положил указание партии, что развитие исторической науки и подъем исторического образования в нашей стране имеют «важнейшее значение для дела нашего государства, нашей партии и для обучения подрастающего поколения»191.

Исходя из этого положения, М. Серебрянский определяет роль советского исторического романа. Советского читателя естественно интересует то революционное прошлое народа, которое подготовило грандиозные события Октября, победу революции. «Воспитательное значение доброкачественного исторического романа» Серебрянский видит в укреплении у советских людей «чувства и сознания револю­ ционной исторической преемственности, чувства гордости за лучшие

191  «Правда» от 27 января 1936 г.

123

страницы из прошлого нашей страны»192. «Достоинство лучших советских исторических романов А.Н. Толстого, А.С. Чапыгина, Артема Веселого и других писателей в том и заключается, что они воспитывают в читательской массе любовь к нашей великой социалистической родине, и к ее великому прошлому, и к героическому настоящему»193.

Эти слова направлены против тех вульгаризаторов, которые еще недавно видели даже в наиболее выдающихся исторических романах только тяжбу писателя со своим веком, только решение на историческом материале своих сугубо личных проблем, своих идейных сомнений. Не отрицая того, что каждое произведение несомненно носит на себе печать авторской индивидуальности, Серебрянский стремится раскрыть прежде всего его реально-историческое содержание.

Книга М. Серебрянского интересна тем, что в ней дается довольно полный критический обзор основных произведений советской исторической беллетристики и ставятся некоторые общие вопросы исторического жанра, которые автор считает не решенными.

Автор начинает свое исследование с признания той роли, которую сыграл Горький как организатор различных исторических изданий и связывает с его именем «факт бурного роста художественной литературы на исторические темы»194.

Главное внимание в книге уделено проблеме народности. Народность советского исторического романа рассматривается как одна из определяющих особенностей. Автор решает этот вопрос в широком плане: природу советского исторического романа он изучает на фоне европейской и русской художественно-исторической классики. Начиная с Вальтера Скотта, по мнению критика, внимание писателей привлекали темы «классовой борьбы, широких массовых движений, ост­ рых общественных конфликтов»195. Все эти события мировой истории отражены в произведениях и таких больших писателей, как Вальтер Скотт, Ч. Диккенс, О. Бальзак, А. Франс, и у менее значительных романистов. Но между этими произведениями и романами советских писателей существует огромная разница в самом характере и способе изображения народа. В то время, утверждает М. Серебрянский, как в дво- рянско-буржуазном историческом романе господствует субъективизм и фатализм в объяснении исторических событий и народ изображается чаще всего в виде «толпы», безвольно следующей за своим вождем,

192  Серебрянский М. Советский исторический роман // Литературная учеба. 1936. №  4. С. 41.

193  Там же. С. 41–42.

194  Там же. С. 40.

195  Там же. С. 48.

124

в советском историческом романе народ впервые рассматривается как основная движущая сила исторического процесса.

Народ и его герои «не были и не могли быть даже в лучших произведениях классической литературы основным объектом художественного изображения». Вальтер Скотт в ряде романов рисует отношения между феодалами и крестьянами «в идиллических тонах», Бальзак показывает рабскую преданность слуг своим господам («Темное дело»), в романах Диккенса «Повесть о двух городах» и А. Франса «Боги жаж­ дут» «мало историзма, мало художественной правды» в изображении народа, идеалистическое мировоззрение Гюго не позволило ему «нарисовать картину революции в полном соответствии с действительностью»196.

Советский исторический роман в корне ломает все установки дво- рянско-буржуазного исторического романа, перенося центр тяжести на изображение революционной борьбы масс против своих угнетателей. «Это изменение традиционной тематики и идейные позиции советских романистов производят целую революцию в историческом жанре советской литературы, в которой народность и реалистический художественный метод начинают праздновать полную победу»197.

Таким образом, в народности советского исторического романа Серебрянский видит ту существенно новую черту, которая отличает его от романа дореволюционного. При этом народность критик усматривает не только в теме, но и в самом взгляде на прошлое. Народным роман может быть и тогда, когда в нем не изображаются народные события. Важно, чтобы исторические факты освещались «снизу», как говорил еще Писарев, т. е. с позиций народа, а в нашем понимании – в свете социалистического мировоззрения. «Народность советского исторического романа заключается не только в том, что внимание романиста обращено к демократическим массам, но и в самой точке зрения, в социалистической идейной позиции, всегда учитывающей, что не было в истории таких событий, – если они действительно являлись крупными и значительными, – которые так или иначе не задевали бы интересов миллионов трудового народа»198.

Рассматривая народность как главную особенность советского ис­ торического романа и связывая с ней понятие революционности, Серебрянский, однако, не уделил внимания другой стороне проблемы – горьковской идее о созидательной роли народных масс. Принцип на-

196  Там же. С. 55.

197  Там же. С. 59.

198  Там же. С. 60.

125

родности, по Горькому, предполагает выявление творческих сил народа, подавляемых, но все же находящих выход, несмотря на все преграды. Горький неустанно напоминал писателям, что народ не только боролся за свое социальное и национальное освобождение, но и был создателем материальных и духовных ценностей. Это было тем более необходимо отметить исследователю, что во второй книге «Петра­ I» А. Толстого, которая вышла двумя годами ранее, народ показан уже и с этой стороны.

Много места в работе М. Серебрянского отведено выяснению жанровой специфики исторического романа и вопросам классификации.

В критической литературе 30 х годов жалобы на неразработанность проблематики исторического романа слышались довольно часто. Перед участниками дискуссии 1934 года был поставлен, казалось бы, самый элементарный вопрос, без разрешения которого нельзя было идти дальше: «Что такое исторический роман?» Об этом же говорили многие авторы, серьезно задумывавшиеся над вопросами жанра.

Первая попытка определить, что такое исторический роман, принадлежит, как мы видели, А. Кашинцеву, выявившему два конститутивных признака: наличие дистанции между прошлым и настоящим и изображение лиц, «историческая физиономия которых известна по учебникам и мемуарам»199. М. Серебрянский вернулся к определению Кашинцева, приняв оба признака – и наличие дистанции, и «историческую реальность некоторых действующих лиц». Разъяснения потребовало лишь понятие дистанции. Где проходит граница между прошлым и настоящим, где кончается история и начинается современность? По определению Серебрянского, водоразделом между ними служит степень завершенности, законченности исторического явления или события. «Исторически, – говорит он, – самый материал действительности станет тогда, когда он будет “отжит”, “прожит” и исчерпан до конца в практической деятельности людей. Когда он станет прошлым в прямом смысле этого слова, когда в самой жизни все поставленные в романе проблемы – социальные, психологические, культурные и т. д. – уже будут решены, когда и материал, и эти самые проблемы уже станут историей, историческим прошлым»200.

М. Серебрянский более детально, чем его предшественники, ре­ шает вопрос о классификации советского исторического романа. Он также кладет в основу классификации тематический принцип, но более последовательно его выдерживает.

199  Кашинцев А. Исторический роман в современной литературе. С. 39–40. 200  Литературная учеба. 1936. №  9. С. 124.

126

В первую, главную группу входят произведения, в которых освещаются факты классовой борьбы, острых общественных конфликтов, исследуется «родословная революции». «Именно этот материал и тема­­ тика являются наиболее существенным, – хотя и не единственным, – моментом в содержании литературных произведений на исторические темы»201. Лучшим произведением этой группы является роман А. Чапыгина «Разин Степан», которому посвящена отдельная глава.

Вторую разновидность составляет историко-биографический роман, ставящий своей целью «художественную разработку биографий писателей, поэтов, художников». Это романы Ю. Тынянова, О. Форш,

С.Сергеева-Ценского, Г. Шторма и др.

Ктретьей группе относится историко-бытовой роман, в котором «не выведены определенные исторические лица или же роль их крайне незначительна». Этот вид романа стоит как бы на периферии исторического жанра, поскольку в нем не полностью выражены основные его особенности, не воспроизводятся действия и характеры исторических личностей, а только «дух, нравы, обычаи, бытовая обстановка определенной эпохи и ее частные стороны»202. В эту группу входят романы Эркмана и Шатриана, «Темное дело» Бальзака. Образцов этой разновидности в советской литературе автор не указывает.

Особое место как роману социально-историческому отведено «Петру­ I» А. Толстого.

Исследование М. Серебрянского не лишено некоторых недостатков. Автор не вскрывает композиционного и стилевого своеобразия каждой группы произведений. Критика в свое время справедливо указывала на то, что «различные писательские индивидуальности, творческие направления внутри советского исторического романа» остались не освещенными203, что автор обошел «конкретные вопросы социалистического реализма: вопрос о взаимоотношении художественной и исторической правды, о типическом, о тенденциях и т. д.»204.

Кроме того, исследователь не заметил или не придал значения новой разновидности, родившейся в начале 1930 х годов и достигшей большого развития к концу десятилетия. Это военно­-исторический роман,­ представленный прежде всего «Цусимой» А. Новикова-При- боя. Этот роман, вышедший в 1932 г., только упоминается в обзоре, но

201  Литературная учеба. №  4. С. 46. 202  Там же. С. 45.

203  Кедров Л. Советский исторический роман // Литературное обозрение. 1938. №  5. С. 51.

204  Алпатов А. О советском историческом романе // Книга и пролетарская революция. 1937. №  6. С. 126.

127

не выделяется в особую группу, хотя вслед за ним стали в изобилии появляться романы, повести, рассказы, посвященные оборонной теме: «Олегов щит» В. Саянова (1934), «Порт-Артур» Г. Бутковского (1935), «Адмирал Макаров» А. Дмитриева (1935), «Военные рассказы» А. Серафимовича (1936), «Русские солдаты» К. Левина (1935) и др. Эта линия исторического романа осталась вне поля зрения критика.

Глава 4

Ревизионизм в теории исторического романа. Г. Лукач и его концепция

Как бы в противовес тем достижениям критической мысли, которые ясно обозначились в работах М. Горького и А. Толстого, в статьях литературоведов и критиков, возникает теория, отрицающая и основные положения, разделяемые советскими писателями и принятую ими систему построения романов. Автором этой теории был известный искусствовед и философ Георг Лукач, напечатавший в журнале «Литературный критик» за 1937 и 1938 гг. ряд статей о путях развития исторического романа. Помещенные в журнале статьи205 представляют в совокупности монографическое исследование, посвященное судьбам исторического романа в зарубежных литературах.

Г. Лукач строит свою работу в двух планах – историческом и теоретическом: он прослеживает этапы развития исторического романа с момента его возникновения и кончая первыми десятилетиями XX века и хочет решить «ряд проблем его формы».

В этой главе мы ставим своей задачей рассмотреть некоторые из основных положений Г. Лукача, относящихся к теории исторического романа. Критической оценке его работа в советской печати не подвергалась, если не считать отдельных беглых замечаний206.

205  В журнале помещены следующие статьи: «Исторический роман» (1937. №№ 7, 9, 12), «Исторический роман и кризис буржуазного реализма» (1938. №№ 3, 7), «Современный буржуазно-демократический гуманизм и исторический роман» (1938. №№ 3, 12). Отдельным изданием с включением раздела о Ромене Роллане, исследование вышло на немецком языке в Берлине: Lukacs G. Der historische Roman. Berlin: Aufbau-Verlag, 1955. 393 S.

206  Из них отметим: «О вредных взглядах “Литературного критика”» – ред. статья в журнале «Красная новь», 1940. №  4. С. 170; Векслер И.И. Алексей Николаевич Толстой. М.: Советский писатель, 1948. С. 330–331; ПетровС.М.Советский исторический роман. М.: Советский писатель, 1958. С. 426–427.

128

Несколько слов об общефилософских позициях Лукача. Взгляды Лукача никогда не отличались марксистской принципиальностью и определенностью. Еще в 1920 г. В.И. Ленин, характеризуя его статью «К вопросу о парламентаризме», писал: «Статья Г.Л. очень левая и очень плохая. Марксизм в ней чисто словесный»207.

Прямым извращением марксизма-ленинизма являются взгляды Лукача­ на роль мировоззрения в художественном творчестве. По его мнению, художественное творчество, сила и глубина постижения художником действительности не зависят от мировоззрения. Талант помогает художнику рисовать правдивые картины стихийно, без участия убеждений, взглядов и сознательных намерений. Действительность как бы подсказывает, внушает писателю правильные художественные решения; писателю остается лишь послушно следовать этому диктату действительности независимо от своего мировоззрения или даже вопреки ему. В творчестве крупнейших писателей – Шекспира, Гёте, Бальзака, Гоголя, Толстого, Мопассана и многих других – мировоззрение и метод вступают, по мнению Лукача, в прямое противоречие. Эта мысль ясно выражена в одной из его работ по эстетике: «Для художественного процесса характерно, что результат его может образно формироваться в произведении, противореча предубеждениям или даже мировоззрению художника, что художественное выражение получает более высокий уровень независимо от того, имеет ли место в частной личности художника дальнейшее соответствующее развитие»208.

Отрицанием роли мировоззрения Лукач вносит в понимание творческого процесса моменты автоматизма, стихийности, непосредственности. Он и прямо утверждает, что «стихийная фантазия» дает возможность создавать такие образы и ситуации, «внутренняя логика которых изгоняет предубеждения»209.

Разграничение мировоззрения и художественного творчества, настойчиво проводимое Лукачем в работах последних лет, не было чемто новым в его эстетических взглядах. Еще в тридцатых годах, в период пребывания в Советском Союзе и активного участия в литературных спорах того времени, Лукач отстаивал те же идеи в своих журнальных статьях и исследованиях210.

207  Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 142.

208  См.: Вопр. философии. 1958. № 9. С. 15. 209  Там же, С. 16.

210  «Исторический роман» (Литературный критик. 1937–1938 гг.); «Толстой и развитие реализма» (Литературное наследство. Т. 35–36); «К истории реализма» (1939); «О двух типах художников» (Литературный критик. 1939. №  1); «Художник и критик» (Литературный критик. 1939. № 7).

129