книги2 / 263

Назрела потребность в обобщении накопившегося материала, в освещении его с позиций марксизма-ленинизма, тем более, что в процессе борьбы различных литературных группировок получили некоторое хождение вульгаризаторские теории об историческом романе как своего рода бегстве от современной действительности.

Возникшей потребности отвечала вышедшая в 1936 г. книга М. Серебрянского «Советский исторический роман». Она имела полемический характер и была направлены прежде всего против подобного рода хулителей и отрицателей исторического романа. Серебрянский показал, что исторический роман теснейшими узами связан с жизнью советского общества, что основные произведения посвящены вековой борьбе народных масс за свое социальное освобождение и народные движения изображаются в них как этапы на пути к Октябрю.

Новаторство советского исторического романа ясно выявляется в книге путем сравнения как с русским буржуазно-дворянским историческим романом (Д. Мордовцев, Г. Данилевский), так и с зарубежным (Бальзак, Гюго, Диккенс), где люди из народа изображаются либо социально пассивными, либо преданными своим господам.

Книга М. Серебрянского получила в основном положительную оценку в критике. В 1937 г. появилось сразу четыре рецензии, что само по себе свидетельствует как о важности проблем, поставленных в книге, так и о правильно взятом направлении в их решении. Было отмечено, что «крупным достоинством книги» является «правильная постановка решающих общих вопросов», что исторический роман, как и роман о современности, рассматривается в едином русле литературы социалистического реализма.

Вместе с тем книга Серебрянского не могла еще дать удовлетворительного ответа на ряд частных, специальных вопросов исторического романа. По справедливому замечанию Л. Кедрова, автор не пошел дальше постановки общих вопросов, не остановился «на разработке конкретных вопросов социалистического реализма»: о взаимоотношении художественной и исторической правды, о типическом, о традициях, о языке исторического романа и т. д.12

А. Алпатов обратил внимание на то, что в исследовании не были показаны «многообразие исторической прозы, направления, писательские индивидуальности. Серебрянский идеологизирует творчество писателей, игнорируя живую образную ткань, своеобразие»13.

12  Кедров Л. Советский исторический роман // Лит. обозрение. 1937. № 5. С. 50. 13  Алпатов Арс. О советском историческом романе // Книга и пролетарская рево-

люция. 1937. № 6. С. 126.

10

Эти замечания в адрес автора книги были вполне справедливы. Но как первый опыт подведения итогов советской романистики серьезный и живо написанный очерк М. Серебрянского сыграл свою положительную роль, помогая читателю разобраться в довольно обильном уже к тому времени материале исторической прозы. (Подробнее книга

М.Серебрянского будет рассмотрена во 2 й главе.)

В1955 г. вышла книга Р. Мессер «Советская историческая проза». Историческому обзору литературы данного жанра предпослана глава теоретического значения – «О некоторых особенностях советского исторического романа», в которой автор касается методологии вопроса, дает свое определение понятия «исторический роман». Р. Мессер решает вопрос о советском историческом романе в широком плане, ставит его зарождение и развитие в связь с традициями классической русской литературы и с тенденциями роста ранней советской прозы. Эта установка автора рассматривать исторический роман не изолированно, а в тесном единстве с общим литературным процессом, путем сопоставлений и сближений с родственными фактами, соотнесения литературных явлений с событиями общественно-политического значения – все это составляет положительную сторону исследования.

Р. Мессер обращает внимание на новаторство советского исторического романа, сравнивая его, как и М. Серебрянский, с романами дореволюционными и зарубежными, полемизируя с представителями вульгарной социологии, которые каждый исторический роман рассматривали как уход от современности.

Книга отличается достаточной полнотой охвата произведений ху- дожественно-исторической прозы. Рассмотрены не только широко известные романы, фигурирующие в каждом обзоре (романы О. Форш, Ю. Тынянова, А. Чапыгина, А. Толстого, В. Шишкова), но и менее известные, которым в критической литературе уделены лишь скупые журнальные или газетные рецензии, как например, «Остров Баранова» и «Колония Росс» И. Кратта, «Юконский ворон» С. Маркова, «Небо и земля» В. Саянова, «Азов» Г. Мирошниченко, «Русский флаг» А. Борщаговского и др. Непонятно только, почему в поле зрения автора не вошли такие значительные произведения, как «Чингиз-хан» и «Батый» В. Яна, «Великий Моурави» А. Антоновской и целый ряд историкобиографический произведений.

Одним из больших вопросов теоретического плана в книге поставлен вопрос о народности.

Важнейшим признаком советского исторического романа Раиса Мессер совершенно правильно считает выдвижение на первое место

11

народной темы, и в зависимости от того, как решается тем или другим писателем этот основной вопрос, определяется качество произведения. Тезис об основополагающей роли народа в историческом про­ цессе проходит через всю работу Мессер. К сожалению, во многих случаях автор ограничивается только голым декларированием этого положения, не перенося его в конкретный анализ текста.

Уже во введении прямо сказано: «Народным может быть признан лишь тот исторический роман, который не ограничивается воспроизведением быта и нравов народа в ту или иную эпоху, а глубоко про­ никает в сущность народной жизни»14. «Мастера советского исторического романа стремились и стремятся показать народ как движущую силу истории»15.

Казалось бы, эти утверждения обязывали исследовательницу показать, как тот или иной автор исторического романа конкретно воплощает это требование. На самом деле этого в книге Р. Мессер мы не находим. О романе А. Чапыгина «Разин Степан» сказано буквально несколько слов: Чапыгин раскрывает «духовную красоту народа, его дарования». Но в чем и как выражается в романе «духовная красота», остается неизвестным. Вопрос о «красоте народа» в данном случае довольно сложен, и на нем следовало бы остановиться. Дело в том, что разинское войско часто изображается в романе натуралистически. Чапыгин­ любит рисовать кровавые сцены, грубые страсти, часто останавливаясь на физиологических и эротических деталях. Едва ли можно согласиться с утверждением Мессер, что горьковская характеристика этого романа – «шелками вытканный» – «должна быть в первую очередь отнесена к характеру народа, раскрывшемуся в этой книге». Скорее всего, Горький имел в виду любовь Чапыгина к ярким краскам в изображении обстановки, костюмов, вещного реквизита, языка, исторических декораций, которые действительно весьма живописны. Если же горьковское определение относить к характерам, то необходимо было вычленить в них то, что соответствует этой формуле.

Так же суммарно, нерасчлененно характеризуется народность в романе В. Шишкова «Емельян Пугачев». Автор ограничивается декларативными заявлениями о том, что в «Емельяне Пугачеве» воссоздаются «процессы, происходящие в самых недрах народного бытия», что «история Пугачева – это история массового народного движения, история самого народа», что «непосредственное изображение жизни народных масс – это главный художественный принцип советского

14  Мессер Р. Советская историческая проза. Л.: Советский писатель, 1955. С. 5. 15  Там же. С. 4.

12

исторического романа» и т. д. Но Р. Мессер нигде не показывает, как же писатель выполняет задачу изображения «недр народного бытия», есть ли у Шишкова какие-либо новаторские моменты, чем его роман отличается в изображении масс от романов, скажем, А. Чапыгина или А. Толстого. И здесь автор довольствуется общими определениями: «В романе многообразно раскрыты самобытные умы, талантливость простых людей, их революционная энергия, их душевная красота»16.

Упоминание о «душевной красоте» опять повисает в воздухе, потому что оно не подкрепляется соответствующими фактами романа, не связывается с анализом массовых сцен, с приемами создания образа народа, с вопросами композиции и той роли, которая отводится коллективному герою в самом построении романа.

Ничего не сказано в исследовании о типизации выведенных в романе персонажей из народа, о самой их массовости, сообщающей эпическую широту повествованию, о мотивировке введения в сюжет отдельных лиц и групп и т. д. Даже беглое разрешение этих вопросов помогло бы выявить наиболее существенные и характерные для данного произведения особенности.

Не уделено должного внимания массовому герою и в третьей главе исследования, где речь идет о военно-историческом романе. Анализируются такие романы, как «Цусима» А. Новикова-Прибоя, «Порт-Ар- тур» А. Степанова, «Севастопольская страда» С. Сергеева-Ценского, «Иван Грозный» В. Костылева, «Дмитрий Донской» С. Бородина. Во всех этих романах, показывающих, как народная рать, армии, полки, воинство отстаивают от врага родину, главным и ведущим является массовый герой. В названных произведениях наряду с князьями и генералами выведены рядовые герои – люди из народа, воины, солдаты, женщины-героини, чьими руками и творятся мужественные патриотические дела. Авторы романов действительно по-новому подходят к описанию войн и не заслоняют доблестями полководцев массового народного героизма. Это совершенно ясно, когда мы читаем романы «Севастопольская страда», «Порт-Артур» или «Цусима». Но в книге Мессер характеристика массовых персонажей совершенно отсутст­ вует. Если верно, что «подлинным героем книги является народ» («Цусима»), что в романе Степанова «Порт-Артур» «образ простого русского человека занимает главное место»17 и что «народ на войне – вот кто подлинный герой этой книги» (218), что в «Севастопольской страде» «массовый образ защитников родины и ее славы развернут как вы-

16  Там же. С. 157.

17  Там же. С. 216.

13

ражение типических черт русской нации» (222), что в романе В. Костылева «Иван Грозный» «созданы выразительные фигуры простых ратников-патриотов» (231), то почему же этой стороне названных романов­ не уделено в исследовании никакого места, почему даже не упомянуты имена главных представителей народа, типически воплощающих лучшие народные качества – баталёр Новиков («Цусима»), Чумаченко,­ Даша («Севастопольская страда»), Кирилл («Дмитрий Донской»),­ Блохин («Порт-Артур»), Андрей Чохов («Иван Грозный») и многие другие.

Р. Мессер находит возможным больше говорить о том, чтó объединяет всех этих авторов, чтó у них общего, причем пользуется почти одинаковыми формулировками для характеристики разных произведений. Так, о батальных сценах у А. Степанова говорится: «В книге описаны десятки воинских подвигов. Но ни один из них не повторяется. Все они отличаются своеобразием ситуаций и психологическими особенностями героев, совершающих эти подвиги» (218).

Аналогично характеризуется батальная многоэпизодность в романе Сергеева-Ценского «Севастопольская страда»: «В романе даны два­ дцать пять больших композиций массовых сражений, шесть канонад и десятки мелких операций. Но во всех этих сражениях читатель видит не только грандиозный масштаб, но и отличительные особенности отдельных боев… Личность и поведение каждого участника обороны Севастополя, обрисованного в романе, отчетливо различимы, какую бы эпизодическую роль он ни играл…» (223).

Итак, автор считает множественность однородных эпизодов художественно оправданным.

Если это и так, то данное положение следовало бы аргументировать соответствующим анализом фактов и образцов для того, чтобы сделать его вполне убедительным, тем более что существуют на этот предмет и другие взгляды.

Кроме того, по нашему мнению, следовало говорить не только о том, чтó объединяет названных писателей, но и о том, чтó их разде­ ляет, что составляет отличительную особенность каждого из романов.

Отмеченный пробел чувствуется и в той части третьей главы, где речь идет о послевоенном историческом романе. Главнейшей особенностью романа на этом этапе Мессер считает стремление «художест­ венно углубить решение главной задачи советской литературы. Задача эта – раскрыть неисчерпаемость идеи: народ есть творец истории. Здесь и таится “секрет” возвращения ряда советских исторических ро­ манистов к темам, уже успешно разрабатывавшимся в 20-х и 30-х го-

14

дах». Так, С. Злобин обратился к теме разинского крестьянского движения, потому что А. Чапыгин недостаточно раскрыл его социальные истоки. С. Злобин вскрыл глубокие внутренние закономерности восстания и поднял народность своего романа на большую высоту. Мессер так характеризует его новые качества: «Народ в романе С. Злобина проявляет бурную жизнедеятельность: радуется, торжествует, любит, ненавидит, горюет, стонет. Он – главная действующая сила произведения. Народ, ищущий свою долю, суровый судья своих угнетателей, бережно охраняющий свои победы, ведущий смертный бой с врагами своего счастья, ликующий при встрече со своими любимыми сынами, – таков народ на страницах этой книги… Народность в самом существе разинской темы, народность образов, строя чувств и мыслей пронизывают это произведение» (240). Но все здесь сказанное о романе Злобина выражено в таких общих фразах, что их можно было бы отнести и к роману А. Чапыгина. Разве у Чапыгина народ не торжест­ вует, не любит, не горюет? Разве он не «ищет своей доли», не является «суровым судьей своих угнетателей», разве он не «ведет смертный бой с врагами своего счастья»? Р. Мессер не показывает конкретно всего того, что отличает С. Злобина от А. Чапыгина: изображения у Злобина крестьянства центральных областей России, его борьбы с помещиками и боярами, его нищенского быта, бегства на Дон и разбойничества, – всех фактов социального и психологического созревания восстания, правдивого изображения характеров без чапыгинской романтизации разгула и натуралистического снижения.

Книга Р. Мессер была в свое время отмечена критикой как «большой и полезный труд»18. И она действительно удовлетворяла, как и очерк М. Серебрянского, потребности в первичном ознакомлении с историческим романом на новых путях его развития. Исследование Мессер ориентировало советского читателя в идейном содержании ху- дожественно-исторических произведений, но оно не давало еще конкретного решения многих проблем исторического романа, отличалось неточностью и расплывчатостью некоторых формулировок, в нем мало внимания уделялось художественному своеобразию исследуемой литературы, вопросам соотношения формы и содержания.

Необходима была более глубокая и обстоятельная разработка того же материала. Этим требованием объясняется появление в 1958 г. монографии С.М. Петрова «Советский исторический роман». Книга С. Петрова представляет собой дальнейший этап в развитии истории и критики советского исторического романа. Новизна ее заключается

18  Константинов Ю. На историческую тему // Звезда. 1956. № 2. С. 185.

15

не только в том, что более глубокому и всестороннему анализу подвергаются все произведения исторического жанра, но и в том, что автор не ограничивается замкнутым рассмотрением каждого отдельного романа, но дает их обобщенную характеристику по периодам, что отражается на самой архитектонике исследования: монографические главы чередуются с синтезирующими. Такой обобщающий характер имеют четыре главы из тринадцати: «Советский исторический роман двадцатых годов», «Советский исторический роман тридцатых годов», «Исторический роман в годы Великой Отечественной войны», «Основные черты советского исторического романа и проблемы его развития».

Автор пользуется уже методом целостного анализа произведений

вединстве идейного содержания и художественной формы.

С.Петров рассматривает каждый роман прежде всего с научноисторической точки зрения, проверяя достоверность изображения ­событий, верность характеров, соответствие фактов исторической правде.

Но кроме установления правдивости или погрешностей против истории исследователь умеет найти композиционный стержень, внут­ ренние пропорции в каждом произведении, обнажая бóльшую или меньшую силу мастерства писателя в воплощении своего замысла.

Так, особенность романа «Кюхля» Ю. Тынянова автор монографии видит в своеобразной композиционной форме: для того чтобы выдвинуть на первое место образ декабриста, писатель ставит своего героя в центр большинства эпизодов и придает своему роману нарочито монологический характер. Тот же принцип осуществлен и в романе «Смерть Вазир-Мухтара». Но монологическая композиция историкобиографического романа таит в себе некоторые опасности: личности уделяется больше внимания, чем социальному фону.

В романе «Пушкин», написанном позднее, писатель уже отступает от монологической формы; методология и уровень художественного мышления в советской литературе 30-х годов поднялись настолько, что нельзя было обойтись без изображения эпохи.

Трудная художественная задача стояла перед А. Новиковым-При- боем в романе «Цусима», где изображено лишь одно кратковременное

всвоем течении историческое событие. Действие совершается только на эскадре, оторванной от всего остального мира. Следовательно, особенности избранного писателем сюжета не давали ему слишком больших композиционных возможностей. «Новиков-Прибой не только преодолел эти трудности, но и сумел создать монументальное произведение, в котором осветил характерные особенности русско-япон-

16

ской войны 1904 года вообще и раскрыл многие типические черты русской действительности в канун первой русской революции… Писатель достигает этого тем, что каждый из эпизодов раскрывает какую-либо сторону потрясающей человеческой драмы, а все вместе­ воссоздают эту драму во всей полноте и исторической конкретности»19.

Особенно ценная часть исследования – его завершающая глава, где подводятся итоги и впервые ставится во всем объеме, а не спорадически, вопрос о социалистическом реализме в историческом романе.

Вэтой главе поднимаются вопросы, которыми и раньше занимались исследователи исторического романа, но они решаются здесь не абстрактно, а на конкретном материале и с выявлением всей сложности и изменчивости во времени: это вопросы о народности, о герое исторического романа, о вымысле, о язык и др.

На первом месте стоит вопрос о народе. «Великой новаторской заслугой советского исторического романа, – говорит автор, – является изображение народных движений в их исторически обусловленных формах, освещение жизни, быта и психологии народных масс в различные эпохи, воссоздание облика народа как субъекта истории, как решающей силы исторического прогресса»20.

С. Петров показывает, как по-разному понимали вопрос о народности писателя, как иногда ошибочно его трактовали. Советские пи­ сатели создали монументальные полотна о стихийных народных движениях, тем не менее целые пласты народной жизни остаются художественно не освоенными: «писатели почти не выходят за пределы крепостной эпохи, почти не освещена трагическая судьба народных талантов, жизнь и борьба рабочего класса». Исследователь правильно видит недостаток некоторых романов («Иван Грозный», «Россия молодая», «России верные сыны») в том, что люди из народа проявляют «удивительное для тех времен сознательное понимание всего совершающегося, как будто они проходили соответствующую­ политшколу».

Висследовании ставится важный вопрос об изображении исто­ рических деятелей. Если в одних произведениях они выступают без всяких прикрас – Петр I, Пугачев, Разин в романах А. Толстого,­

В.Шишкова, С. Злобина, то в некоторых романах («Иван Грозный»

В.Кос­тылева,­ «Иван III – государь всея Руси» В. Язвицкого) под влиянием культа личности исторические деятели идеализируются, изображается их близость к народу вопреки историческим данным.

19  Петров С.М. Советский исторический роман. М.: Советский писатель, 1958.

С. 260.

20  Там же. С. 446.

17

С. Петров останавливается на одном из сложных вопросов­ теории исторического романа – о вымысле. Вымысел является неотъемлемой частью художественно-исторического произведения, он необходим для «воплощения духа изображаемой эпохи, а также идеи писателя». Эта цель достигается «естественный слиянием исторического и вымышленного в произведении». Но не все писатели находят меру в сочетании этих двух элементов. Исследователь отмечает, что во многих романах «историческое сильно теснит вымысел». Одни писатели недооценивают значение вымысла, предполагая, что принцип историзма заключается в нагромождении событий, в «хроникальной растянутости сюжета» (как в первом томе «Емельяна Пугачева» В. Шишкова или в последних частях романа «Великий Моурави» А. Антоновской), другие слишком много места отводят «романическим происшествиям», которые органически не увязываются с историческими событиями (роман М. Яхонтовой «Корабли уходят в море»).

С проблемой вымысла тесно связан вопрос о занимательности, которая также играет немаловажную роль в историческом романе. «Романы Вальтера Скотта, – пишет автор, – всегда очень занимательны­. К сожалению, некоторые советские романисты плохо развивают искусство сюжета, заменяя его экстенсивной хроникальностью, забывая, что роман должен быть романом, даже и исторический­. Занимательность самих исторических событий, изображаемых писателем, как правило, должна дополняться занимательностью вымысла в их органическом слиянии»21.

Проблема вымысла остается актуальной до настоящего времени, она продолжает вызывать споры и по-разному решается, в особен­ ности в тех случаях, когда речь идет о близких по времени исторических­ лицах, жизнь которых хорошо известна во всех подробностях­ и, казалось бы, не оставляет места для вымысла22.

«Книга С. Петрова – серьезный историко-критический труд, охватывающий большой материал и написанный со знанием дела»23. Особенно ценной справедливо признавалась заключительная глава, в ­которой основное внимание уделяется проблемам советского исторического романа как явления социалистического реализма и дается тео­ ретическое обобщение всего идейного и художественного развития­ исторического романа.

21  Петров С.М. Советский исторический роман. С. 459. 22  Подробно вопрос о вымысле будет рассмотрен в гл. 6.

23  Бельчиков Н. Работа о советском исторической романе // Литература и жизнь. 1959. № 67, 5 июня.

18

Вместе с тем в монографии С.М. Петрова намечается как бы программа дальнейших исследований тех вопросов, которые по характеру издания не могли быть рассмотрены в нем с достаточной­ полнотой.

Вконце 30-х годов в советской литературе возник военно-истори- ческий роман. Появилось много произведений, однородных по тематике и идеологической основе, но весьма различных по жанровым признакам – военные хроники, романы-эпопеи, исторические повест­ вования на оборонные темы, военно-биографические романы и повести. В чем их единство и в чем разница? В книге С. Петрова поставлена перед будущими исследователями это проблема: «советские­ писатели пролагают новые пути в развитии военно-исторического­ жанра, вытекающие из марксистско-ленинского понимания войны»­24. Каковы эти пути? в чем их особенность?

И еще задача. Советский военно-историческим роман отличается­ от зарубежного, который, в свою очередь, в течение десятилетий менялся и развивался­. «Взаимоотношения людей в условиях войны, роль

ееразличных факторов, военное искусство менялись в истории, меняя и облик войны как предмета художественного изображения. Достаточно сравнить Грюнвальдскую битву в «Крестоносцах» Сенкевича, эпизоды Франко-прусской войны в «Разгроме» Золя или батальные картины в произведениях Стендаля и Л.Н. Толстого»25.

Вчем же отличие всех этих романов от советского?

Вкниге Петрова поставлен также вопрос о специфике историкобиографического романа. В какой степени писатель связан фактическим материалом, допустимы ли отступления от подлинных фактов? Этот вопрос стоял перед Ю. Тыняновым и И. Новиковым, авторами романов о Пушкине. С. Петров пишет: «Прекрасно понимая, что привнесение в биографию поэта каких-либо вымышленных эпизодов было невозможно, И.А. Новиков строго следует­ за документами»26.

Но это вопрос дискуссионный. Разные авторы решали его по-раз- ному. Ю. Тынянов сам заявлял: «Там, где кончается документ, там я начинаю… бывают года без документов». Выдумка иногда кажется более правдоподобной, чем действительный факт.

Весьма сложным является вопрос о биографических романах­ из жизни творческих индивидуальностей. В книге С. Петрова­ читаем: «В биографическом романе, посвященном жизни и деятельности писателя, поэта, художника, ученого, их творческий труд – центральная

24  Петров С.М. Советский исторический роман. С. 85. 25  Там же.

26  Там же. С. 232.

19