книги2 / 263

исторический роман может быть создан на материале сегодняшней действительности, ибо, по его мнению, историческим можно назвать всякий роман, раскрывающий в художественных образах смысл той борьбы, «которую ведет молодое человечество, идущее из предыстории к коммунизму», где показана борьба «за диктатуру пролетариата», где воплощается «исторический смысл современности в подлинных, не вымышленных образах»177. Никаких доводов в защиту своей концепции А. Старчаков не приводит, он не называет ни одного произведения, в котором защищаемый им принцип нашел бы осуществление .

Не было ясности и в рассуждениях на это тему у Р. Мессер, автора первой обобщающей работы об историческом романе. Мессер не выступает с какой-либо законченной теорией современного исторического романа, но она также считает признак историзма достаточным для отнесения того или другого произведения в число исторических. Вот почему почти все крупные произведения Горького, такие как «Мои университеты», «Дело Артамоновых», «Жизнь Клима Самгина» рассматриваются ею как исторические. Горький, по мнению Мессер, «был зачинателем исторической темы в советской литературе»178.

О «Моих университетах» говорится: «Это было первое произведение советской литературы о прошлом, учившее распознавать противоположность двух культур, видеть в их борьбе отражение значительного исторического конфликта»179. Разбирая «Жизнь Клима Самгина» и верно отмечая, что «историзм Горького достиг здесь своей вершины», Р. Мессер без колебаний относит это произведение к историческому жанру, хотя «Жизнь Клима Самгина», как и некоторые другие произведения такого типа («Тихий Дон» М. Шолохова, «Хождение по мукам» А. Толстого), где история смыкается с современностью, тре­ бует особого рассмотрения и определения. «Книга эта явилась новым этапом в развитии советского исторического романа»180, – пишет Мессер. В критике уже было обращено внимание на непоследовательность концепции Р. Мессер.181

177  Старчаков А. По поводу одной теории // Новый мир. № 1935. С. 253.

178  Мессер Р. Советская историческая проза. Л.: Советский писатель, 1955. С. 34. 179  Там же. С. 47.

180  Там же. С. 112.

181  «Но когда мы вчитываемся в книгу, мы неожиданно убеждается, что историческими романами исследователь называет почти все произведения, в которых есть что-нибудь “историческое”, в том числе и те романы, в которых авторы изображают свое время, своих современников… Если же всякую книгу, где дается историческая обстановка и картина эпохи, относить к историческим романам, то непонятно, почему автор книги в одном ряду с “Петром I” А. Толстого не анализирует его же “Хождение

220

Наиболее развернуто названную точку зрения проводит в ряде статей писатель С. Злобин. «Очень часто, – пишет он, – наши литературоведы, критики и сами романисты противопоставляют понятия “исторического” и “современного” романа. Я определяю исторический роман не как противоположность современному, потому что само понятие “история” не может быть противопоставлено понятию “современность”… Говоря об историческом романе, мы должны разуметь под этим понятием роман не только о давно прошедшим и вовсе не обязательно – о давно прошедшем… Как я определяю для себя, специфика исторического романа состоит в том, что историческое художественное произведение, повествуя о жизни и событиях той или другой эпохи, стремится поставить в центре те события, которые оказали значительное влияние на дальнейшую жизнь и судьбы больших человеческих масс, классов и целых народов»182.

В другом месте С. Злобин писал: «Понятие историчности для нас независимо от наличия отдельных исторических персонажей, оно независимо и от давности изображаемой эпохи… Мы не можем поставить китайскую стену между историей прошлого и сегодняшним днем. Мы не можем называть историческими художественными произведениями только те, содержание которых относится к давно минувшим эпохам. История продолжается сегодня и так же закономерно продолжится завтра»183.

К бесспорно историческим романам С. Злобин относит, исходя из своей концепции, «Мать» М. Горького, «Чапаев» Д. Фурманова, «Разгром» А. Фадеева, «Железный поток» А. Серафимовича, «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Тихий Дон» М. Шолохова.

Производя отбор тех произведений, которые можно было бы зачислить в разряд исторических, С. Злобин пользуется двумя крите­ риями: значительностью, масштабностью событий, ставших объектом изображения, и степенью типизации явлений, способностью писателей придать им обобщающую силе. Второй критерий, по мнению Злобина, не позволяет отнести к историческому роману «Молодую гвардию» А. Фадеева, хотя там изображаются факты исторического значения, потому что «автор наряду с закономерными приводит факты, обусловленные случайными, не типическими обстоятельствами… Не

по мукам”?» (Алпатов А. Исследование о советском историческом романе // Вопр. литературы. 1956. № 2. С. 197).

182  Злобин С. О моей работе над историческим романом // Советская литература и вопросы мастерства: Сб. Вып. 1. М.: Советский писатель, 1957. С. 145–146.

183  Злобин С. Воспитательное значение советской художественно-исторической литературы // О детской литературе: Сб. М.; Л.: ГИДЛ, 1950. С. 314–315.

221

взвесив критически закономерность и типичность отдельных фактов, автор позволил сюжету пойти по пути случайной, хотя и документированной, действительности»184.

По тем же мотивам не включена в число исторических повесть В. Катаева «Белеет парус одинокий», где отображаются события 1905 года, восстание на броненосце «Потемкин», «ибо книга не поднялась до уровня, когда художественный образ начинает играть философскую роль, когда он служит для раскрытия исторического явления во всей глубине его взаимосвязей и взаимозависимостей»185.

С другой стороны, в романе М. Шолохова «Поднятая целина» «события коллективизации сельского хозяйства изображены местными и случайными по форме, но изображены так, что исторический процесс

вего общих закономерностях просвечивает сквозь местные и внешне случайные факты». Поэтому «это все же исторический роман»186.

Таким образом, С. Злобин, зачисляя одни произведения в разряд исторических, отказывая другим в этом принципе, руководствуется мерилом, которое нельзя не назвать приблизительным и неточным. Где проходит граница между событием крупным и менее крупным? И когда изображение этого события можно назвать вполне типичным, а когда недостаточно типичным, чтобы судить о его историчности или неисторичности? Эти вопросы могут по-разному решаться разными авторами. Например, «Молодую гвардию» А. Фадеева С. Злобин отказывается считать историческим романом, а М. Сиротюк включает его

висторическую прозу»187.

При таком подходе к определению жанра нельзя избежать субъективности и произвола, ибо отсутствует критерий, который не вызывал бы разных истолкований.

Опровержением теории С. Злобина занимались многие исследователи. Они указывали прежде всего на то, что роман, который мы называем историческим, нельзя определять только по признаку историзма: чтобы избежать путаницы понятий, историческим следует считать только такой роман, который исследует то, что стало достоянием истории, что «отошло в прошлое».

Автор большой монографии об украинском историческом романе М. Сиротюк, возражая против концепции С. Злобина, проявляет не­ решительность и уклончивость в изложении собственного мнения.

184  Злобин С. Воспитательное значение… С. 340.

185  Там же. С. 339.

186  Там же. С. 340.

187  См.: Сиротюк М.И. Український радянський історичний роман. С. 29.

222

С одной стороны, критик признает, что только «опыт прошлого» должен быть предметом исторического романа, с другой – он не знает, как же быть с теми произведениями, где изображаются факты сегодняшней жизни, имеющие крупное, непреходящее значение. И невольно, становясь почти на точку зрения С. Злобина, М. Сиротюк заявляет, что такие произведения на современную тему, как «Люди с чистой совестью» П. Вершигоры, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Молодая гвардия» А. Фадеева, «Партизанская искра» А. Гончара, «можно было бы» зачислить в историко-художественную прозу, «но делать этого не следует и, очевидно, нельзя»188.

Если «можно», то почему же «не следует и нельзя»? Автор колеб­ лется между двумя точками зрения. Он как будто соглашается, что названные произ­ведения нельзя относить к историческим, но их историческая значительность настолько велика, что, казалось бы, дает на это известные основания.

Более тонко и аргументированно спорит со С. Злобиным Г. Ленобль. Он справедливо отмечает, что Злобин, относя к историческим романам «Мать» М. Горького или «Поднятую целину» М. Шолохова, забывает о таком существенном признаке исторического романа, как «соотношение прошлого и настоящего, как историческая перспективность, всегда так или иначе вводимая писателем в ткань своего произведения»189.

Говоря об особенностях исторического романа, Г. Ленобль останавливается на двух его признаках. «Во-первых, наш исторический роман и историческая пьеса раскрывают в живых образах преемствен­ ную связь между прошлым и настоящим народа; они показывают, как вырабатывалась народом его освободительные и революционные традиции. Во-вторых, наш исторический роман и историческая пьеса дают понять и почувствовать, каким огромным расстоянием разде­ лены наше прошлое и настоящее»190.

Разделяет исторические и современные произведения, прежде всего, различие в подходе к изображаемой действительности, различное соотношение настоящего и прошлого. Историческим можно назвать такое произведение, где между прошлым и настоящим существует «средостение»­. Там, где этого «средостения», отграничивающего настоящее от прошлого, нет, где они смыкаются, как в «Хождении по му-

188  Там же.

189  Ленобль Г. История и современность. К спорам об историческом романе // Дружба народов. 1959. № 11. С. 216.

190  Там же. С. 219.

223

кам» или в «Тихом Доне», можно говорить в лучшем случае об их полуисторичности с преобладанием черт современного романа.

На том же нивелировании понятий основано возникновение другой теории, которая была выдвинута грузинским писателем К. Гамсахурдиа. Если С. Злобин романы о современности называет историческими, то К. Гамсахурдиа, наоборот, всякий исторический роман склонен считать современным. Он пишет: «Л. Толстой немало писал о событиях ему не современных, а Флобер – о пунических войнах, но он не обозначали свои романы термином “исторический“… Если писатель данной эпохи нашел себе тему, которая корреспондирует с вопросами своей эпохи, то он пишет современный роман»191.

Несмотря на противоположность выводов, принципиального различия между этими теориями нет: обе они отождествляют понятия «исторический» и «современный». «Разноречие между С.П. Злобиным и К.С. Гамсахурдиа, – пишет Г. Ленобль, – не столь велико, как это может показаться на первый взгляд. Все дело, если разобраться, сводится к тому, что чисто словесным способом снимается серьезный, принципиальный вопрос о специфике исторического романа, о его реально существующих особенностях»192.

Всякий исторический роман, в котором затрагивается какая-либо важная социальная или национальная проблема, может представить большой интерес для современников, не становясь от этого современным. Гамсахурдиа, очевидно, создал свою неверную теорию, защищаясь от обвинений, что он «убегает от современности, увлекая за собой чуть ли не всю грузинскую литературу»193. Можно думать, что позиция К. Гамсахурдиа является реакцией на многочисленные вульгаризаторские рассуждения, направленные против исторического романа как якобы романа аполитичного.

Действительно, такие обвинения предъявлялись критикой К. Гамсахурдиа, о чем он сам писал: «Двадцать лет я трудился над тетралогией “Давид Строитель”. В ней я силился дать художественную панораму той великой борьбы, которую вели против номадского варварства и мракобесия грузины, русские и армяне. Спрашивается, чем я согрешил перед современностью?»194

Однако, как пишет Г. Ленобль, ни в формулировках С. Злобина, ни в формулировке К. Гамсахурдиа не учитывается «в живых образах пре­

191  Гамсахурдиа К. Непроизнесенное слово // Дружба народов. 1959. № 7. С. 214. 192  Ленобль Г. История и современность. С. 215.

193  Гамсахурдиа К. Непроизнесенное слово. С. 213. 194  Там же. С. 212.

224

емственная связь между прошлым и настоящим народа»195, т. е. основная примета советского исторического романа.

Рассмотрение разных точек зрения приводит к выводу, что историзм в советском историческом романе имеет свои особенности в отличие от историзма в широком смысле слова, присущего всей художественной литературе.

Историзм предполагает конкретное, в рамках определенного време­ ни и определенного места, отражение исторической действительности; отсутствие прямых или косвенных указаний на время и место снижает типичность изображения исторической действительности.

Историзм советского исторического романа, выражая оптимистический взгляд писателей на ход развития человеческого общества, включает перспективность, которая в отличие от романа на современную тему имеет конкретный характер, указывая на известные читателю последующие высшие формы общественной жизни, конечным звеном которой является наша современность. Связь с современно­ стью, осуществляемая в той или иной форме, – неотъемлемый признак полноценного советского исторического романа.

Особенностью историзма в советском историческом романе яв­ ляется также обязательное наличие двух точек зрения на события прошлого. При оценке поступков и психологии людей минувших эпох принимается во внимание естественная ограниченность их мышления, объясняемая историческими условиями, и в то же время авторы произведений должны доносить до читателя нашу точку зрения, диктуемую марксистско-ленинским мировоззрением. Истинный историзм не допускает ни вульгаризаторских мерок в интерпретации людей и событий прошлого, ни объективистско-бесстрастного отношения к ним.

Способ информации в историческом романе (через документ) накладывает свой отпечаток на всю структуру произведения и отражается на характере историзма. Исследуя связи и закономерности исторического процесса, писатели, подчиняясь давлению письменных источников, во избежание отрыва от исторической правды оказываются

ограниченными в творческом вымысле как средстве создания типических характеров.

195  Ленобль Г. История и современность. С. 219.

225

Глава 9

Разновидности исторического романа и их специфика

9.1.  Роман без индивидуальной интриги

В этом разделе речь будет идти о романе А. Новикова­-Прибоя «Цусима» и о той борьбе, которая завязалась вокруг него­ по вопросу о его жанровой природе.

«Цусима» – это весьма своеобразный вид художественного произведения, в котором как ни в каком другом, эпическое свободно соединяется с лирическим. Это необычное сочетание объясняется особым положением автора по отношению к объекту изображения. Автор выступает здесь не только как повествователь, но и в качестве героя произведения, участника описываемых исторических событий. В связи с этим в создании­ произведения писатель пользуется двумя методами.

Как исторический романист Новиков-Прибой опирается на весь имеющийся печатный материал и архивные документы, которые он с величайшей тщательностью изучает, подвергает критической проверке, отбору и обобщению, стараясь разглядеть­ истину в разноречивых порой сведениях и уловить существенное­. Как участник событий и очевидец Новиков-Прибой вносит в повествование многое из собст­ венных воспоминаний,­ из лично пережитого. В лице автора соединяются, таким образом, художник-романист и мемуарист. Не всегда мирно уживаются­ в авторе эти две ипостаси. Выпуская в свет свой роман в 1932 г., писатель, вооруженный материалистическим­ понима­ нием истории, ленинской оценкой дальневосточных­ событий, знал, что поражение России в войне с Японией­ приближало крах империи, подготавливало взрыв революционных­ сил. В статье «Падение ПортАртура» Ленин писал: «Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению. Русский народ выиграл от поражения самодержавия. Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма»196. Но как участник событий баталёр Новиков, от имени которого ведется повествование, переживает гибель эскадры и каждого отдельного корабля как подлинную трагедию и сообщает читателю­ каждой страницей своего романа это восприятие цусимской­ катастрофы. Как согласовать эти две точки зрения? Можно ли их согласовать? Перед этим вопросом иногда с недо­умением останавливалась и критика. Вс. Вишневский писал, ста­раясь найти принципиальное решение этого противоречия: «Я хочу спросить себя и других: как, какими ме-

196  Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 158.

226

тодами сочетать пораженческую установку с субъективным отношением к массе страдающих и гибнущих солдат и матросов… Как интересно было бы и принципиально ново произведение об империалисти­ ческой войне с органической авторской пораженческой установкой­. Оно потребовало бы у автора мощного преодоления ряда субъективных, старых мыслей и чувств»197.

Но осуществление этого принципа, очевидно, возможно было­ бы только в тот случае, если бы автор не был одновременно и героем свое­ го произведения. В «Цусиме» же наблюдается любопытный парадокс: автор понимает прогрессивное значение поражения России и в то же время дает выход и другим чувствам.

Писатель находит выход: он поручает­ выявлять разум истории ре- волюционно-настроенному инженеру­ Васильеву, который в монологах и диалогах высказывает пораженческие идеи, постепенно усваивае­ мые и баталером Новиковым, и другими матросами, и таким образом в романе проводится современная точка зрения на события.

Естественной психологической коллизии в сознании автора,­ о которой идет речь, не захотели, однако, понять некоторые критики, пытавшиеся занять в суждениях о романе «ортодоксальную» позицию. Они видят недостаток в том, что писатель наделяет своих героев мыслями и чувствами, свидетельствующими о непонимании исторического значения русско-японской войны. Так, С. Варшавский в обширной статье, посвященной «Цусиме», ставит в вину писателю, что он «воспроизводит свои думы и настроения такими, какими они отложились в его памяти», что он «показывает беспросветность настроения мо­ ряков, не дает сознания того, что эта катастрофа – лишь эпизод на пути дальнейшей борьбы с русским самодержавием, эпизод трагический, но открывающий массе глаза»198.

Варшавский при этом ссылается на те высказывания Новикова­ и Васильева, в которых выражается ненависть к бес­пощадному, жестокому врагу и опасения за судьбу эскадры.

Но психология даже революционно мыслящего Васильева, не говоря уже о других, менее сознательных лицах, не могла не заключать в себе некоторой двойственности. Не мог же Новиков-Прибой заставить своих героев думать, когда топили их корабли и когда они сами низвергались в пучины моря, что поражение в этой войне и их собственная гибель – это факты не «беспросветные», потому что они

197  Вишневский Вс. О «Цусиме» Новикова-Прибоя // Литературный критик. 1935. № 5. С. 114–115.

198  Варшавский С. «Цусима» Новикова-Прибоя. // Звезда. 1933. № 6. С. 154.

227

являются­ залогом победы революции. Это было бы фальшью, а не правдивым изображением характеров.

То обстоятельство, что события в «Цусиме» излагаются от лица участника и очевидца, что они пропущены через его индивидуальное восприятие, что в книге приводятся только подлинные факты без привлечения вымышленной интриги, вызы­вало у некоторых критиков сомнение, может ли это произведение рассматриваться как исторический роман и не будет ли более правильным отнести его к мемуарной литературе. Ссылки­ на подобного рода высказывания мы находим в статьях В. Бойчевского199, Д. Горбова200. В. Перцов в рецензии на «Цу­ симу» полемизирует с теми, кто отказывает Новикову-Прибою в признании его романистом: «Когда широкий успех “Цусимы” среди читателей определился, приходилось слышать от иных литераторов мнение, что успех этот не столько по “вине” автора, сколько независимо от него объясняется самим “материалом”»­201.

С. Сергеев-Ценский, высоко отозвавшись о «Цусиме», которой­ он посвятил статью, также склонен был относить ее достоинства частично за счет материала, значительного­ самого по себе, и за счет участия множества­ корреспондентов автора, которые как бы сотрудничали с ним. «Метод опроса участников – сделал “Цусиму” Новикова-Прибоя произведением, к созданию которого был сознательно и явно привлечен огромный круг людей; творчество стало как бы соборным, народным»202. Но утверждение о «соборности» творчества не может не умалять роли писателя как творца своего произведения, а с другой стороны, участию тех, кто снабжал автора необходимыми­ сведениями, придается преувеличенное значение. Сообщение писателю исторических материалов,­ нужных для романа, не является творческим участием в его создании. Творческий процесс только тогда и начинается, когда материал собран. Сам Новиков-Прибой не раз говорил, какой колоссальный труд нужно было приложить для того, чтобы из массы писем, воспоминаний, фактических справок, устных рассказов очевидцев извлечь необходимое для претворения его в образ: «Видите эти увесистые папки? Это все материалы, присланные в последнее время цусимцами, дневники, воспоминания, письма и т.п. Огромная руда, из которой нужно было выплавить вот эту главу»203.

199  Бойчевский В. А. Новиков-Прибой // Новый мир. 1937. № 10. С. 231.

200  Горбов Д. Мастерство жизненной правды // Новый мир. 1933. № 7–8. С. 377. 201  Перцов В. Панорама цусимского боя // Художественная литература­ . 1935. № 6.

С. 1.

202  Сергеев-Ценский С. Цусимой рожденный // Новый мир. 1933. № 1. С. 220. 203  Рощин Я. В лаборатории писателя // Литературная газета. 1937, № 15.

228

С. Сергеев-Ценский отказался признать «Цусиму», как и другое произведение о русско-японской войне, «Порт-Артур» А. Степанова, историческими романами и назвал их мемуарными произведениями. «Цусима» «и по форме своей совсем не роман, а “Порт-Артур”, хотя и имеет все данные называться романом, тем из менее не “исторический” роман. И “Цусима”, и “Порт-Артур” написаны участниками со­ бытий. Новиков-Прибой и не мудрствовал лукаво, а просто писал от первого лица типичные мемуары»204.

Отсутствие сюжета в обычном смысле слова, кажущаяся безыскусственность изложения, простота композиции, повествование от первого лица – все это многих вводило в заблуждение­ и заставляло думать, что «Цусима» не обладает качествами,­ необходимыми для признания ее историческим романом­. Но если судить не по этим внешним признакам, а по глубине и характеру художественного отражения действительности,­ то «Цусима» законным образом должна занять место среди произведений художественно-исторической эпики.

Критика­ совершенно справедливо подчеркивала каждый раз эпи­ ческую широту произведения, полноценность художественных образов, изобразительную яркость языка, хотя по-разному определяла эпический характер «Цусимы». Роман называли «бессюжетным эпосом»205, «эпопеей»206, «исторической поэмой» 207, «исторической повестью»208. Мемуарный стиль действительно очень сильно представлен в «Цусиме», но не он определяет общий характер произведения. Если бы А. Новиков-Прибой ограничил себя узкими рамками мемуарного жанра,­ он никогда не мог бы создать грандиозного произведения, каким является­ «Цусима».

А. Новиков-Прибой сем осудил мемуарную форму, в какой был задуман роман и какая не могла удовлетворить его в дальнейшем, когда он перешел от изображения отдельных эпизодов войны к воспроизведению события в целом. «Вот я в “Цусиме” допустил громадную ошибку, – говорил он, – написал роман от первого лица. Вначале мне самому не ясны были масштабы романа, и я думал, что этот прием вывезет. И никто не остановил меня. Но когда пришлось писать батальные сце­ ны, я понял непригодность “первого лица”. Рассказчик, матрос,­ нахо-

204  Из письма С. Сергеева-Ценского к автору настоящей работы от 18 февраля 1951 г.

205  Вишневский Вс. О «Цусиме» Новикова-Прибоя. С. 114. 206  Горбов Д. Мастерство жизненной правды. С. 377.

207  Заславский Д. Современная история // Литературный критик. 1933. № 1. С. 78. 208  Судачков А. Трагическая авантюра царизма // Художественная литература.

1933. № 1. С. 6.

229