29 Язык г.Р. Державина: смешение просторечия и высокой книжности.

Проблема перераспределения функций между славянским высоким слогом и живой народной речью, иногда уклоняющейся в «простонародность», т.е. в крестьянские диалекты, находит своеобразное разрешение в стихотворном языке великого поэта конца 18 в. Державине. В языке Державина можно наметить несколько грамматических категорий, в пределах которых осуществляется явное «опрощение», «снижение» высокого слога, как бы приспособление его к нормам разговорного языка, далекого от утонченности светского дворянского салона.

• Прежде всего, Державин часто употребляет в страдательном значении возвратную форму от таких глаголов, которые, по ломоносовской инструкции, «сего отнюдь не терпят». Ломоносов утверждал, что «славянские речения больше позволяют употребление возвратных вместо страдательных», а Державин придавал страдательное значение возвратным глаголам разговорного конкретно-бытового содержания.

• Формы деепричастий русифицируются: просторечные формы на –ючи встрчаются даже от слов высокого и среднего стилей вроде блистаючи, побеждаючи, зараждаючи, являючи. Характерно также широкое употребление деепричастия на –я, -а не только от приставочных глаголов совершенного вида на –ить: возмостясь, настроя, нахмуря, распустя, соглася, сотворя и т.п., но и от глаголов других категорий, например: затея, причем безразлично – от русских и церковнославянских: разлиясь, вержа, низвержась и др.

• В категории причастий также происходит пестрое смешение форм разнообразной стилистической окраски. Наряду с архаическими церковнославянскими формами типа творяй, создавый, седящ, ядущий, исшвенны и т.п. встречаются причастные образования от просторечных глаголов.

• Симптоматичны частые формы просторечного склонения слов бремя, время, племя и т.п. по образцу поле и т.п. Например: когда от бремя дел случится, в водах и в пламе

• Формы р.п. мн.ч. на –ов, -ев от слов ср. и жен. р вроде зданиев, стихиев, кикиморов, фуриев, аналогичные муж. р. Витиев и т.п. также свидетельствуют о расширяющемся влиянии просторечия.

• Обращают внимание просторечные приемы грамматического употребления числительных имен: на сорок двух столпах.

• В сфере союзов достаточно указать на разговорное употребление что в причинном значении: он верно любит добродетель, что пишет ей свои стихи.

Еще ярче и нагляднее в лексике Державина смешение церковнославянских форс и выражений с просторечными.

30. Развитие литературного языка в XVII веке. Сближение литературного языка с разговорной речью и языком фольклора. Влияние латинского языка. Польское влияние, заимствования через польский язык.

Степень насыщенности различных стилей литературного языка XVII века элементами народной разговорно-бытовой речи, не имевшими еще прав литературности и не включавшимися в письменные памятники, была в XVII веке различной. В челобитных, частных письмах и разного рода грамотах начинают все чаще и чаще употребляться слова и выражения конкретно-бытового характера, ранее неизвестные в книжной речи. Но кроме памятников документально-делового жанра, эти речевые средства проникают и в стили церковно-полемического характера, становясь, таким образом, все более известными в литературном языке. В этом отношении большой интерес представляет язык «Жития протопопа Аввакума» A672—1673 гг.), написанного, по признанию автора, «просторечием», «природным русским языком», который противопоставляется им красноречию «вирш философских», т. е. риторическим стилям церковно-богословского характера. Аввакум невысоко ценит «плетение словес», характерное для книжно- риторических стилей, и отдает явное предпочтение живой разговорной речи народа. Он так говорит о своеобразии языка своего произведения:

«По благословешю отца моего, старца Епифания, писано моею рукою грЪшною протопопа Аввакума, и аще что речено просто, и вы, господа ради, чтущш и слышащш, не позазрите просторгВчию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обыкъ рЪчи красить, понеже не словесъ красныхъ богъ слушаетъ, но дЪлъ нашихъ хощетъ».

Элементы «просторечия», т. е. русской разговорно-бытовой речи, представлены в этом произведении очень полно. Особенно выразительны они в.лексике, фразеологии, синтаксических конструкциях и средствах художественной изобразительности. Например, Аввакум рассказывает о том, как его везли в острог:

«Сверху дождь и снЪгъ; а на мнЪ на плеча накинуто кафтанишко просто; льетъ вода по брюху и спинЪ,— нужно было гораздо. Из лотки вытаща, по каменью скована околъ порога тащили. Грустно гораздо, да душе добро: не пеняю ужъ на бога вдругорятъ. Посемъ привезли в Брацкой острогъ, и в тюрму кинули, соломки дали. И сиделъ до Филипова поста в студеной башне; тамъ зима в тЪ поры живетъ, да богъ грЪлъ и безъ платья! Что собачка в соломке лежу: коли накормятъ, коли нЪтъ. Мышей много было, я ихъ скуфьею билъ,— и батошка не дадут дурачки\ Все на брюхе ле- жалъ: спина гнила. Блохъ да вшей было много. ХотЪлъ на Пашкова кричать: «прости!» да сила бож!я возбранила,— велено терпЪть. Перевелъ меня в теплую избу, и я тутъ с аманатами и с собаками жилъ скованъ зиму всю. А жена з дЪтми верстъ з двадцеть была сослана от меня. Баба ея Ксенья мучила зиму ту всю,— лаяла да укоряла».

Образность и характерность языка Аввакума создаются весьма конкретными и выразительными сравнениями («что собачка в соломке лежу»), непринужденностью и естественностью изложения, преобладанием общеупотребительных слов. В «Житии» использованы не только просторечные слова и выражения (на брюхе лежал, вдругорят, грустко гораздо, дурачки, блох да вшей много и др.), но и просторечные значения общеизвестных слов. Например, лаять употреблено здесь в значении ругать («лаяла да укоряла»), а такая метафоризация способствует созданию образности и эмоциональной выразительности языка. Тургенев дал меткую и точную характеристику Аввакума и высоко отозвался о его языке: «Я вспомнил житие протопопа Аввакума, вот книга! Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображал себя великим богословом, будучи невеждой, а между тем писал таким языком, что каждому писателю непременно следует изучать его. Я часто перечитываю его книгу».

Просторечие употребляется Аввакумом в оригинальных сочетаниях с церковнославянизмами, которые поясняются бытовыми выражениями: «бысть же я в третий день приалченъ, сирЪчьесть захо- гБлъ», «зело древо уханно, еже есть вони исполнено благой». Церковно-книжная фразеология выступает у него в новом значении, так как, например, черт превращен в щеголя-соблазнителя: «И бъсъ блудной в души на нее сВдитъ, кудри... расчесываетъ, и усъ расправляетъ посреди народа. Сильно хорошъ и плюнуть не на ково...»

Книжная фразеология часто сочетается с просторечными словами и выражениями: «Логинъ же разжегся ревностью божественного огня, Никона порицая, и чрезъ порогъ в алтарь в глаза Никону плевал ъ».

Наконец, о смелом привлечении в литературу самых разнообразных средств общенародной речи можно судить по употреблению Аввакумом некоторых диалектизмов. Он, например, широко использует характерную для севернорусских говоров эмоционально-усилительную частицу от, употребляемую обычно в постпозитивном положении: «какъ бЪс-отъ дрова-me сожегъ и как кЪлья-та обгорЪла».

Язык сочинений протопопа Аввакума является ярким свидетельством расширения в XVII веке лексико-фразеологической, диалектной и структурно-грамматической основы литературного языка. Итак, наблюдавшееся в древнейший период развития литературного языка довольно четкое различие между стилями церковно- богослужебного характера и стилями светской письменности, а главное — сферами их использования в XVII веке последовательно не только не проводится, но и нарушается. Письменные памятники XVII века отражают пестроту и неупорядоченность употребления элементов церковно-богослужебных стилей. Сочетание их с просторечием, включение в документально- деловую переписку и другие стилистические разновидности языка становится довольно обычным и массовым.

Заимствования. Возникновение и обнаружение принципиально новых явлений и тенденций в истории развития словарного состава русского литературного языка данной эпохи дает нам право говорить о XVII в. как о качественно новом этапе в развитии литературного языка. Во-первых, наблюдается бурный количественный рост лексики, вовлекаемой в оборот письменного употребления за счет создания новых слов, за счет вхождения во всеобщее употребление слов, до того известных лишь местным говорам, за счет заимствования слов преимущественно из живых европейских языков.

Параллельно с этим лексика, исконно существовавшая в древнерусском литературно-письменном языке для обозначения различного рода общественных и бытовых явлений, свойственных средневековью, постепенно устаревает и выходит из употребления, вытесняется и замещается новыми словами.

В работах П. Я Черных, Е. М. Иссерлин и других исследователей приводится немало выразительных примеров обновления лексики. Так, характерные сдвиги происходят в развитии военной лексики. С XVII в. слова рать в значении война н сеча в значении битва употребляются лишь как архаизмы. Им на смену приходят такие слова и выражения: бранное ополчение, бой, сражение, осада. В том же значении, как последнее, продолжает употребляться и ранее распространенное существительное о(б)ступление, которое нередко графически и фонетически смешивается с его паронимом отступление. Слово сражение начинает использоваться как определенный военный термин. Терминологическое значение приобретает и глагол сда(ва)ться. Существительное ружье начинает употребляться в значении вид огнестрельного оружия. С этого же времени отмечается и появление слова винтовка. Как военный термин используется слово урядник.

Наряду со словами и выражениями исконно русскими или древнеславянскими, как, например: полк передовой, полк сторожевой, большой, полк правой и левой руки, служилые люди, стрельцы, пушкари, сотник, полковник и др — в памятники XVII в. проникает немало слов иноязычного происхождения.

В связи с этим следует упомянуть о выходе в свет в 1647 г. перевода книги немецкого автора Вальгаузена под заглавием “Учение и хитрость ратного строения пехотных людей” (это была первая книга светского содержания, изданная на московском Печатном дворе). В переводе отмечаются многие военные термины иноязычного происхождения, преимущественно заимствованные из немецкого языка: мушкетеры, мушкеты, шеренга, амуниты, шанцы, солдат, капитан и т. д.

В XVII же веке появляются такие слова, как лагерь (до этого в том же значении употреблялось слово стан), профос (каптенармус; впоследствии переосмыслилось в результате “народной” этимологии и преобразовалось в прохвост), артиллерия (до этого — наряд), бомба, мортира, баталия (битва), батарея, фортеция (укрепление), виктория (победа), копорал (капрал), генерал, офицер и др.

В составе общеупотребительной лексики в русском литературном языке с XVII в. отмечаются такие слова: щи, солнечник (зонт), калитка, водка, рюмка, брага, карета, кумач, кисея, войлок, чеснок, подкова, рукомойник, утиральник, карты (игральные), квашня и т. д. В картотеке Древнерусского словаря XVII веком датировано появление таких слов, как матушка, батюшка, проснуться, подраться, знатно (сильно), беспамятно, красивый, нахал и т. д. Отмечается появление лексики с абстрактным значением: одолжение, уточнение, охранение, подавление, гуляние, старание, знакомство, ласкательство, непостоянство, приятство (дружба), замужество, скрытность, довольность и мн. др.

Появляется много новых слов в составе общественно-юридической и административной терминологии: допрос, допрашивать, начальник, чиновник (государственный служащий); становятся терминами такие слова и выражения, как начальные люди, думчий, думный, служилый (служивый) и др.

В документально-деловой стиль входит слово государство (в обобщенном значении), впервые зарегистрированное уже в XV в.; к XVII в. относят появление слова подданство. С событиями начала XVII в. связывают слова смута (в социальном значении, начиная с восстания И. Болотникова), вор (смутьян, бунтовщик), мужик (приобретшее после крестьянских войн уничижительный оттенок значения), разруха (из польского) и др.

Заимствования, сделанные русским языком из языков Европы, характеризуются в XVII в. преимущественно польским посредничеством. Так, например, было получено русским языком немецкое слово Kuche в польской передаче кухня. О польском посредничестве свидетельствуют многие иноязычные по происхождению глаголы с суффиксами -овать, -ировать, чему в польском соответствует распространенный глагольный суффикс -owac. С такими суффиксами в русский язык вошли глаголы из латинского, французского, немецкого языков: демонстрировать, иллюминировать, аттестовать и мн. др. Хорошо отражает исторический путь заимствования морфологический состав глагола маршировать, в котором корень французского происхождения, суффикс -up- восходит к немецкому -ieren, компонент -овать может быть возведен к польскому языку.

В свое время акад. Я. К. Грот составил достаточно пространный реестр слов, пришедших в русский язык из польского. В этом списке фигурируют слова бытовой лексики, названия, связанные с выездами и упряжкой, с охотой и другими сферами жизни. Я. К. Грот признавал заимствованными из польского языка слова бекеша, бричка, коляска, козлы, козырь, оглобля, дышло, сбруя, темляк, шлея, шлях, шомпол, шоры, штык и мн. др. Из польского заимствуются и такие интернациональные слова греческого происхождения, как аптека, хирург (цирульник—от польского chirurek); через польский пришло слово рынок (от нем. Ring — кольцо). Однако польское происхождение отдельных слов, отмечаемых некоторыми исследователями как польские заимствования, может быть взято под сомнение. Так, польским по происхождению считается существительное пекарь. Однако, по нашим наблюдениям, это слово встречается в произведениях древнерусской литературы XII— XIII вв. по спискам не моложе XV в. Слово пекарь есть в переводе книги “Иосиппон” по списку “Летописца Еллинского и Римского” второй редакции.

В. М. Тамань в статье, посвященной польскому влиянию на литературный язык Московской Руси, причисляет к полонизмам, отмечаемым еще в письмах и посланиях Ивана Грозного, слово ипат, которое она толкует как игумен. В действительности слово ипат заимствовано из греческого в древнеславянский язык. В переводных хрониках Амартола и Малалы слово ипат (упат) постоянно употребляется для передачи латинского термина консул. Иван Грозный писал в своем первом послании к князю Андрею Курбскому: “земля правится божиим милосердием... и последи нами своими государи, а не судьями и воеводы, ниже ипаты и стратиги” (вельможами и военачальниками). Последние слова приведенной фразы явно свидетельствуют о хорошей начитанности Ивана Грозного в текстах древнеславянских переводных хроник и, разумеется, ничего общего не имеют с польским влиянием на русский литературный язык.

Преимущественно польское влияние на русский литературный язык в XVII в. может быть объяснено как тем обстоятельством, что это язык родственный, славянский, но вместе с тем воспринявший в себя многие элементы языков- западноевропейских (латинского и немецкого), так и тем, что в течение XVII в. Москва пережила польско-литовскую интервенцию и две тяжелые войны с Речью Посполитой, а в 1689 г. был заключен между обоими славянскими государствами “вечный мир”. Польско-литовское государство служило естественным посредником между Западной Европой и Московией.