12. Литературный язык великорусской народности – эпоха Московского государства XIV-XVI вв. Второе южнославянское влияние. Приказный / деловой язык.

Татаро-монгольское иго повлияло на распад нескольких языковых сообществ. Татаро-монгольское нашествие ускорило распад восточнославянского единства, в том числе языкового.

Начинается развитие украинского, белорусского, русского языков. Период характеризуется ослаблением связей с южнославнянскими странами: Болгарией и Византией + упадок литературного творчества. Возникают локальные разновидности русского литературного языка:

• Новгородская на севере

• Псковская на северо-западе

• Владимиро-суздальская на северо-востоке

• Смоленско-полоцкая на западе

• Галицко-вологская на юго-западе

Начало объединения русских земель связано с московским государством. Новое объединение земель и новый этап развития языка связан с новым центром – Москвой. Роль языка – объединяющая. В 20е годы 14 века центр метрополии был перенесен из Владимира в Мск, 1380 – победа на Куликовском поле, 1480 – освобождение от Золотой Орды.

Конец 14 в – начало 15 в до 16 века, характеризуется вторым южно-славянским влиянием.

Резко выражено противопоставление 2х типов письменного языка: приказно-деловой, обслуживающий светскую письменность и литературно-книжный язык, язык богослужебных книг.

Приказно-деловой был ближе к народному, живому языку, постоянно впитывал его элементы.

Литературно-книжный восходил к церковнославянскому языку киевского периода.

Для 14-16 вв характерно преобладание книжно-риторических стилей. Язык литературы сопротивлялся проникновению народной речи. в связи со 2м южно-славянским влиянием наметились тенденции:

• Отделять книжный язык от народного

• Установить более менее устойчивые правила правописания

• Приблизить письменный язык к церковнославянскому.

• Уничтожить диалектные различия в языке и орфографии

• Сохранить кириллическую графику, но вернуться к образцам греческим

В развитии русской культуры и литературы второе влияние сыграло роль. Появляются новые жанры (около 40: алфавит, беседа, бытие, воспевание, деяние, слово) литература увеличивается вдвое.

Под влиянием византийской книжной гр-и и развивался жанр жития (Житие Сергия Радонежского, Стефана Пермского). Это было «литература для чтения» - максимальное отторжение от жизни, что привело к осложнению стиля.

Деловой язык– св-н (?) от элементов церковнославянского стиля (послания Ивана Грозного). Расширяются функции делового языка т.к. развивается государственная деятельность. На основании приказного языка развиваась литература.

Проводником живых, народных элементов в книжный язык взамен отживших церковнославянизмов был канцелярский язык.

Вывод: по своему лексическому составу и грамматическому строю языка великорусской народности стоит ближе к СРЯ, чем язык древнерусский.

13. Сближение и смешение книжного синтаксиса с синтаксисом живой устной речи в стихотворном языке а.С. Пушкина.

В последний период своего творчества (с конца 20-х годов) Пуш- кин освобождает поэтическую речь от громоздких конструкций ста- рого славяно-русского стиля и, производя синтез разговорных и книжных синтаксических форм, руководится критерием национальной характерности и реалистической ясности. Поэтому бытовая «проза» широким потоком врывается в стиховой язык, преобразуя его строй, приближая его к непринужденному синтаксису живой разговорной речи, устного рассказа.

Стремление сблизить разные стили литературной речи с разго- ворным языком выражается в синтаксическом сгущении речи, в огра- ничении протяжения синтагм и предложений. Короткие, точно и строго организованные отдельные предложения выстраиваются в стройную цепь. Этот принцип синтаксического сжимания обособлен- ных единиц, прием дробления речи на лаконические и в то же время полные мысли и энергии предложения порождал у писателей, воспи- тавшихся на сложном синтаксисе периодически развернутой и сим- метрически расположенной, богатой узорными конфигурациями и экспрессивными красками параллелизмов, соответствий и антитез — речи карамзинской школы, впечатление черновых, отрывистых наб- росков, представление о эскизной разорванности, лаконической неот- деланности незавершенного плана.

Синтаксис стихового языка воспроизводит всю непринужденность устной речи, ее быстрые переходы, ее эллиптичность. Например:

Приятно думать у лежанки.

Но знаешь: не велеть ли в санки

Кобылку бурую эапречь?

(Зимнее утро, 1829);

Поедем, я готов: куда бы вы, друзья,

Куда б ни вздумали, готов за вами я

Повсюду следовать, надменной убегая...

Повсюду я готов. Поедем... но, друзья,

Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?

(Поедем, я готов, 1829)

С конца 20-х годов в пушкинском стиле конструкции живой разговорной речи свободно и широко применяются в разных жанрах И стилях лирического языка. Например:

Тебе бы пользы все — на вес

Кумир ты ценишь Бельведерский.

(Поэт и толпа, 1828);

Но черт его несет судить о свете:

Попробуй он судить о сапогах!

(Сапожник, 1829);

Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,

И рысью по полю при первом свете дня;

Арапники в руках, собаки вслед за нами...

(Зима, что делать нам в деревне, 1829);

Конечно, быстрая смена разных планов речи, сближение повествования с сферами сознания действующих лиц романа лишь углубляет и разнообразит устную стихию в синтаксисе «Евгения Онегина»:

Приехал ротный командир;

Вошел... Ах, новость, да какая!

Музыка будет полковая!

Полковник сам ее послал.

Какая радость: будет бал!

Девчонки прыгают заране;

Но кушать подали.

Вместе с тем простой, естественный синтаксис живой русской раз- говорной речи в пушкинском стихе приобретает особенную рельеф- ность, интимную выразительность и национальную характерность — на фоне господствовавшего в ту эпоху канона книжно-поэтического синтаксиса. В «Осени»:

Теперь моя пора: я не люблю весны;

Скучна мне оттепель, вонь, грязь — весной я болен;

Кровь бродит...

Но надо знать и честь; полгода снег да снег.

Ведь это, наконец, и жителю берлоги,

Медведю, надоест...

Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Характерны тут же приемы смешения синтаксиса книжной и раз-говорной речи:

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице еще багровый цвет.

Она жива сегодня, завтра нет.

Разговорный синтаксис, смешиваясь с книжными конструкциями, придает необыкновенную простоту и интимную значительность «ме- тафизическому языку», языку глубоких и отвлеченных мыслей. Та- ков, например, синтаксис стихотворения «Из Пиндемонти» A836). Смешение стилей приводит к новым формам лирической компо- зиции. Экспрессия речи различна в книжном и разговорном языке. В смысловом строе стихотворения возникают острые эмоциональные противоречия. Яркой иллюстрацией синтаксического «смешения» мо- жет служить стихотворение «Пора, мой друг, пора». В лирическое движение фраз, почти лишенных оттенка разговорности (если отре- шиться от слова частичку) (ср. книжность образов: «покоя сердце просит... и каждый час уносит частичку бытия»...), вдруг затем вры- вается интимно-разговорный синтаксис предложений, включающих в себя и просторечное междометие (глядь) и разговорное наречие (как раз) с характерными для просторечия противительно-присоедини- тельными значениями союзов а и особенно и («предполагаем жить — и глядь — как раз— умрем»). Бросается в глаза, что стиховая эвфо- ния как бы приносится в жертву принципам разговорной речи с ее нагромождением коротких слов, с ее неупорядоченным сцеплением гласных (ср.: и глядь как раз).

Вслед за этими стихами опять начинаются фразеология и синтак- сис литературного языка. Впрочем, наречие давно, дважды выдвину- тое в начало стиха, создает некоторую двусмысленность понимания, рассчитанную как бы на произнесение, в зависимости от того, отно- сить ли это наречие к глаголам — давно мечтается... давно замыс- лил — или соединять его с прилагательным для усиления его «глагольности», активности: давно завидная... доля... давно усталый раб. Ср.: «Одной картины я желал быть вечно зритель». Эти перебои разговорного и книжного синтаксиса создают своеобразную «тональ- ную» двуплановость лирического осмысления — сочетание интимного, простого, глубоко личного и безыскусственного разговора с торжест- венным символизмом лирического монолога.

Таким образом. Пушкин сблизил поэтический «язык богов» с жи- вой русской речью и сделал поэзию общенациональным достоянием. Непреодолимая граница между стихотворным языком и бытовой про- зой была стерта. Проза засверкала яркими красками поэтической речи. «Читатель услышал одно только благоухание; но какие вещества перегорели в груди поэта затем, чтобы издать это благоухание, того никто не может услышать» (Гоголь).