Ocherki_istorii_zapadnoi_politicheskoi_filosofii

марксисты напоминают, что власть без гегемонии превращается в диктатуру. Только в политическом государстве в полной мере может реализоваться «война позиций», борьба сама по себе стано- вится фактором развития, тогда как в экономическом государстве должна наступить чья-либо победа – установиться статус-кво.

Данный аспект знаменует переход от марксизма к постмарксиз- му. Развитие политической силы означает превращение ее в ком- муникативную силу – в широкую площадку для дискуссий с ины- ми политическими идеологиями, даже с прямыми оппонентами, такими как либералы, консерваторы и пр., поскольку гегемонию сейчас осуществляют не левые.

Утрата гегемонии означает, что левая идеология находится в тупике – у предела своей компетенции. Отправка рабочего клас- са в обоз истории, при неизменившемся базисе, проблематизиру- ет проект «освобождения труда». В современном мире возникает конкуренция гегемоний, и результат этого соревнования просма- тривается не историософски, а позиционно. Именно эти резоны побудили Лаклау и Муфф (Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy. Towards a Radical Democratic Politics, 2nd edition. L.: Verso, 2000) начать разговор о постмарксистком политическом проекте.

Безусловно, приставка «пост» не означает каких-либо отсылок к постмодернизму. В самом «притянутом» выводе постмарксизм – это марксистский постструктурализм (со множеством оговорок). Постмарксизм не означает завершение классического марксизма. Ни Лаклау, ни Муфф не ставят точку в истории развития этого направления, речь идет о разработке новой онтологической пара- дигмы с опорой на коммуникативную политику без революций и диктатур. Как говорит Лаклау, феномен новой политической кри- тики означает «осмысление политических сущностей таким об- разом, чтобы проблемы гегемонии и политической артикуляции стали вновь актуальными». Для этого необходимо, по их мнению, радикализировать проект Грамши, то есть заместить классовую принадлежность гегемонистической идентичностью – ассоцииро- вать себя не с классом, а с определенной политической культурой.

Плюралистическая теория создания значений. Вводя поня-

тие «матрица Грамши», Лаклау говорит о новом типе универсаль-

ности – «внутренней» (Laclau E. Emancipation(s). L.; N.Y.: Verso, 1996. Р. 25).

481

Содной стороны, универсальность не является результатом общественного договора, и в том случае, если борьба за гегемонию будет проиграна, культура гегемона окажется частным элемен- том массовой культуры, как это произошло в современной попкультуре с фигурами Мао, Че и др.

Сдругой – необходимо понять, что проблемы внутрен- них плюралистических ценностей нельзя решить по рецепту М. Вебера, сказав, что надстройка вбирает в себя часть функций базиса. Речь идет о том, что базис и надстройка представляют со- бой одно целое, а функциональные различия определяются толь- ко на уровне дискурса. То есть суть этих понятий раскрывается

вполитической коммуникации в соответствии с их функциями. Поэтому для постмарксизма не существует объективных законов, предопределяющих разделение общества на классы. Социальные группы всегда создаются в борьбе позиций. Не детерминация, а выработка позиции в дискурсе – причина появления политиче- ской силы.

Плюрализм означает достижение результата без достижения договора. Всякий раз, когда находится консенсус относительно, например, лидера, то мгновенно пропадает его внутренне-универ- сальное значение. Тем самым любой общественный договор от- меняет плюрализм и делегитимирует политику. Лаклау и Муфф, ссылаясь на идеи Л. Витгенштейна, полагают, что не существует такой вещи, как «приложение правила», – каждый случай приме- нения правила сам становится правилом.

Всякое следование некоторой схеме зависит только от субъ- ективности того, кто ее применяет. Даже если бы была возможна «чистая политическая теория», то универсальность ее заключа- лась бы только в одном – она была бы всеобщим примером не- объективности. При таком положении дел для ученого уместнее остаться в рамках «объективного плюрализма», нежели обратить- ся к «универсальной необъективности» (Муфф Ш. Витгенштейн, политическая теория и демократия // Логос. 2003. № 4–5 (39). С. 153).

Второй элемент теории «создания значений» – принцип соци- альности.Всякоеучастиевполитикеосуществляетсясвнутренним представлением о том, что политическая реальность имеет «устой- чивую и однозначную структуру», например демократия, власть, народ, представительство и т. д. Но поскольку эта структура есть

482

производная от плюралистической коммуникации, которая огра- ничивается только символической «гибелью» участника дискур- са (молчанием), то «внутреннее представление» о политических институтах никогда не может быть сформировано окончательно. Поэтому исследовать необходимо не мнимую объективность демо- кратии, общества или класса, а того, кто создает феномены объ- ективности данных структур. Тем более, что, как заявляет Лаклау, объективно ни демократии, ни общества не существует (Laclau E. The Impossibility of Society / Canadian Journal of Political and Social Theory. 1991. Vol. 15. № 1, 2 & 3. P. 24–27).

Следовательно, анализ должен выявлять того, кто формиру- ет значения и осуществляет политическую легитимацию, то есть плюралистического субъекта, в роли которого сейчас выступает демократически организованная общественность. Дискурсивная природа «значений» постоянно подтверждает множественность социального.

Здесь уместно вспомнить слова другого постмарксиста Корнелиуса Касториадиса о том, что судьба политики – это комму- никация, поскольку только она может на противоходе, негативно оправдывать действия политического субъекта. Демократическая коммуникация пресекает всякое стремление субъекта к узурпации «объективности», поэтому демократия заключается не в объектив- ном познании ее «тела», а в том, какое значение имеет демократия для людей, действующих политически. Если каждый участник об- щественной деятельности самоопределяется в политической борь- бе, то плюралистичность демократии вместе с субъектностью этой деятельности становятся условиями политического многообразия. Только такое понимание позволяет определить, к какой идеоло- гической группе принадлежит человек. Политическая идентич- ность – это функциональная реакция на вызовы, она не детерми- нируется классовой принадлежностью или характером экономи- ческого производства.

Теория «создания значений» работает только в некой сверх- политизированной «социальности», где сам дискурс построен на примате политического (Laclau E. New Reflection on the Revolution of Our Time. L.: Verso, 1990. Р. 33). Все, что имеет отношение к борь- бе, носит характер дискуссии. Значит, невозможно различить де- мократию и недемократическую политику, поскольку нет явлений, рожденных вне политического дискурса.

483

Либерально-демократические предпосылки современной по-

литики. Общественный контракт как результат окончания пере- говоров для постмарксистов означает преодоление политических противоречий. Другими словами, вместе с завершением дискуссии сворачивается политика.

Как заметил в свое время К. Лефор, уроки, которые пытаются извлечь из тоталитаризма, часто наивны настолько, что критика обращается на политику как таковую (Лефор К. Политические очерки (ХIХ–ХХ вв.). М.: РОССПЭН, 2000. С. 10). Главный упрек тираниям обращен не к рациональности, а к тому, что тирания – это форма общественного бытия, которой надо противопоставить не аргумент, а другую форму человеческого общежития. Ш. Муфф, например, апеллируя к критике «рациональной политики», выска- занной М. Оукшотом и Л. Витгенштейном, замечает, что «для со- гласия мнений необходимо сначала иметь согласие форм жизни» (Муфф Ш. К агонистической модели демократии // Логос. №2 (42) 2004. С. 191). Мало договориться о том, что такое демократия, необходимо еще договориться о том, почему ее идея сработает в политике.

В общественном сознании демократия означает правление народа. Однако с точки зрения реальной истории данное опре- деление не имеет смысла. Во-первых, демократия нового време- ни появилась как инструмент отрицания старого общественного устройства. Она выросла из общественных отношений, а не из государственных. Ее стратегический вектор был направлен на мо- нарха. Общество требовало от монарха стать гарантом социально- го устройства, в котором правят законы разума, а не «пастушьего произвола». Однако современная политика как бы забыла смысл демократии в тот момент, когда права человека стали якобинскими правами трудящегося (санкюлота).

Во-вторых, в политико-этическом смысле наделение всех пра- вами означает сознательное принятие политической ответствен- ности, именно это становится краеугольным элементом любых теорий «общественного договора» от Т. Гоббса, Дж. Локка и Ж.- Ж. Руссо до самых новых: «теории справедливости» Дж. Ролза и «делиберативной демократии» Ю. Хабермаса.

Тот факт, что конституционные монархические режимы, поль- зуясь языком Маркса, «стали править по-старому», отказавшись от политического обязательства, могло означать только одно, что

484

«старый режим преступен» и подлежит, перефразируя М. Фуко, «публичному исправлению» – революции. При всей полемично- сти данного утверждения важным является не обоснование дан- ного феномена, а то, что демократия к этому процессу не имела никакого отношения. Общественный формат монархий сменился не демократией, а республикой, то есть властью тех, кто правит в интересах «общего дела».

Собственно, единственное, что изменилось в политической онтологии при переходе от конституционной монархии к респу- блике, – это источник рекрутирования легитимного субъекта вла- сти. Частично расширилось пространство политического граж- данства, что и потребовало трансформировать институты власти «на основании разума». Заметим, что речь шла о трансформации институтов, а не создании новых, поскольку практически все мо- нархические режимы к моменту смены строя на республиканский уже имели довольно большой опыт парламентского, судебного и исполнительного делопроизводства.

Подлинная демократия была не единственным утраченным ин- струментом политики, который был забыт в период великих бур- жуазных революций. Изменились практически все «старые» идео- логии и прежде всего либерализм, который был самостоятельным политическим явлением только в условиях монархии. Для того чтобы восполнить пустоту отсутствия субъекта демократии и рас- творившихся целей, демократия и либерализм объединились под знаменем либерально-демократической политики. В отличие от подлинной демократической критики и действительного либера- лизма Просвещения этому течению предстояло уже бороться не за конституционную монархию, а за политическую гегемонию.

Схожая ситуация произошла и с консерватизмом с одной толь- ко оговоркой: он при всей самостоятельности своей идеологиче- ской стратегии все же остался подчинен собственной сущности. А это требовало от консерватизма, условно говоря, во всех партиях «играть черными фигурами», то есть отвечать на вызовы, но не соз- давать их. Поэтому политическую работу с понятиями демократии консерватизму навязали либерально-демократические экспери- менты.

Тем не менее, парламентская демократическая игра либералов и консерваторов могла продолжаться довольно длительное время, поскольку не была, как сказал бы К. Шмитт, «опасной борьбой».

485

Лишенные своих первичных сущностей либеральные и консерва- тивные программы боролись фактически только «на словах».

Спустя некоторое время все это «идеологическое великолепие» столкнулось с новой силой, имевшей недвусмысленную полити- ческую онтологию, – социалистами. Тогда же политизированная (либерализмом и консерватизмом) демократия получила первый серьезныйвызов,заставившийеевновьобратитьсякпоискуреаль- ной общественной силы, которая могла бы взять на себя полити- ческое обязательство строить демократию на основе либеральных или опосредованных консерватизмом нормативных принципов. Такой искомой силой стал несколько запоздавший с политическим самоопределением, но тоже, если верить Марксу, революционный класс – буржуазия.

Только к середине XIX века демократия превратилась в дей- ствительную цель политической борьбы. Но и здесь требуется оговорка: процесс взаимопроникновения демократии и либера- лизма проходил в то же время, что и становление социалистиче- ских политик (от анархистской до коммунистической). И значит, «свободно парящая» идея демократии, в лексике А. Токвиля, была привлекательна и для социалистов, поскольку к тому времени со- циалисты тоже успели потерпеть ряд поражений, как в событиях Парижской коммуны, так и в неудачах Первого Интернационала. Прямым ответом в данных обстоятельствах явилось конструиро- вание различных версий идеологии социал-демократии.

Таким образом, три великие идеологии: либерализм, консерва- тизм и социализм вышли из XIX века политическими стратегия- ми только благодаря активному «обороту» идеи демократии. При этом не следует забывать, что демократия как историческая форма «общества свободных собственников» была таковой до начала XIX века, а к середине того же века стала идеологической фикцией. Или, используя терминологию Маркса, идея демократии превра- тилась в политический капитал, на оборот которого претендовали

ипретендуют три политических конкурента.

Взаключениеследуетотметить,чтодляпостмарксизмаподлин- ная демократия Нового времени была вписана в дискурс, состо- ящий только из субъектов, обладающих демократической волей. Под ними подразумевались не только просвещенные аристократы, городские цеховые мастера или литераторы. Вообще невозможно социологически классифицировать социальный облик агентов де-

486

мократии.Извсех«объективностей»демократииадекватноможно говорить только о перспективе демократического волеизъявления. Как и всякая перспектива, демократическая размыкает горизонт ожиданий, но с точки зрения постмарксизма ключом к размыка- нию пределов демократии оказывается политическая борьба за ге- гемонию в поле широкой демократической культуры.

Поэтому, хотя демократия и была сначала историческим ин- струментом в борьбе двух сил – абсолютистской и правовой, в настоящее время нет возможности указать на соответствующие антагонистические воли. В то же время говорить о политике без воли невозможно, даже с точки зрения «демократического мето- да» Й. Шумпетера. Следовательно, прежние большие полити- ки, которые были борьбой взаимно враждебных сил и требовали строительства человеческого общежития исключительно по своим идеологическим чертежам, более не являются соответствующими современной ситуации. Следовательно, главным форматом совре- менности становится внутренняя политика в полном смысле этого слова: не в качестве противопоставления внешней (международ- ной) политике, а как политика внутри жесткого общественного каркаса либеральной демократии.

Таким образом, современная общественная деятельность оказы- вается тотально либерально-демократической, как предсказывал один из самых проницательных критиков тотальной политики Карл Шмитт. Принимая тезис Шмитта о важности внутренней полити- ки, тем не менее, Муфф отклоняет его аргумент – о псевдоморфозе либерализма. Именно трансформации либерализма привели совре- менную политику к ее нынешнему состоянию. Во-первых, либера- лизм появился значительно раньше всех современных идеологий; во-вторых, его вечный оппонент – консерватизм не предлагал и не собирался предлагать политическую конструкцию, поглощающую либеральную экспансию; в-третьих, попытка социализма построить мир без либерализма не удалась. Таким образом, пройдя через массу вызовов, именно либерализм смог оформить демократию в наибо- лее эффективный политический строй, в котором исключительный статуслиберальныхидейлегитимировалсяили,лучшесказать,ком- пенсировался политическим плюрализмом.

Агонистическая демократия. Современная демократическая политика, если воспользоваться метафорой М. Вебера, ближе к «политике невозможного», чем к «искусству возможного».

487

Однако стремление к невозможному как условие достижения возможного должно было осуществляться «одновременно со страстью и холодным глазомером» (Вебер М. Политика как при- звание и профессия / Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 706). Под холодным глазомером Вебер, безусловно, по- нимал рациональность – «судьбу человечества», которая уже в его логике двоилась на рациональность, создающую «железную клетку», и рациональность, позволяющую оставаться человеком даже в клетке. Первый тип можно обозначить как инструмен- тальную рациональность, второй – как нормативную. По первому пути (инструменталистского разума) пошла агрегативная демо- кратия, по второму – делиберативная, но обе они упустили то, что еще Гегель называл условием «великого» – страсть – «ничто великое не совершается без страсти».

Постмарксистская версия демократии построена с соблюде- нием данного условия. Муфф говорит, что нынешнее состояние демократии действительно вызывает озабоченность, но решить ее проблемы за счет упрощения функционирования – ошибка. Демократия, оставшаяся тем же «политическим капиталом», нуж- дается в усложнении.

Комплексность демократии – это прежде всего включение в по- литическое измерение страстей и пафоса. Демократия создается не рациональным согласием, а политическим пафосом, эмоциональ- ным принятием и постоянным практическим использованием де- мократических процедур. Собственно, эмоциональная поддержка демократии есть новое условие гражданственности, по Муфф и Лаклау.

Либеральные идеи привнесли в политику эмоциональную за- щиту индивидуальности, как если бы индивид из всех возможных политик остановил свой выбор именно на демократии. Однако с точки зрения постмарксизма это в корне неверно. Проблема инди- вида решается вне вопроса о политическом субъекте.

Когда социальный институт работает безупречно, то, вне вся- кого сомнения, конечными адресатами его исполнительности оказываются индивиды, даже если они составляют группу инте- ресов: избиратель, налогоплательщик, законопослушный граж- данин и т. п. Но когда речь заходит о легитимности самих поли- тических институтов, то опорной силой выступает не индивид, а ассоциированные политические субъекты. В данном случае, го-

488

воря о демократических институтах, мы имеем в виду субъектов демократии.

Таким образом, приоритет индивида в современных условиях оказываетсянеболеечемприятнымнапоминаниемоПросвещении. Поэтому, как отмечает Муфф, безусловно, необходимо сформу- лировать альтернативу агрегативной демократической фикции в виде подлинного демократического метода, но путь установления широкого общественного консенсуса, по которому пошли совре- менные договорные теории, «едва ли способствует формированию демократических граждан» (Муфф Ш. К агонистической модели демократии // Логос. №2 (42) 2004. С. 190).

По мысли постмарксистов, индивида конституирует различие, а не консенсус. Следовательно, для того, чтобы политические ин- ституты были признаны поддерживающими индивидуальность, они должны не сворачиваться в формы согласия, а наоборот, мно- житьразнообразиедиалогов,формжизниичастныемиры.Отчасти постмарксистами воспроизводится мысль Х. Арендт о том, что если на базе консенсуса в либеральной демократии возникает по- литическая однородность, то следующим вероятным шагом станет приход тоталитаризма (пусть и либерального). Количество шагов на этом пути всегда различно, но принципиально то, что послед- ний шаг «однородная демократия» всегда сделает в тоталитаризм.

Для Муфф формула консенсуса – это этическое выхолащива- ние политической страсти. Стоит еще раз вспомнить слова Гегеля: «страсть <...> может быть представлена как долг» (Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть 1. Феноменология духа. СПб.: Наука, 1999. Репринт т. 4. 1959 г. С. 247).

Как замечает Муфф, вместо общественного состояния, ос- нованного на морали и праве, происходит становление крайних форм атомизации, которые и привели политику в столь плачевное нынешнее состояние. Поэтому проблемы политики – это не толь- ко реализация свободной индивидуальности, но и способность гражданским способом всякий раз открывать эту свободу заново. В этом смысле «преданность демократии», о которой заявлено в теориях агрегатов или этических теориях, оказывается праздной мечтательностью, если не показан механизм перевода частного ин- тереса во всеобщий. Для этого требуется конституировать граж- данское общество, в котором вновь и вновь будет ставиться вопрос о свободе. Поэтому общество – как раньше, так и теперь – это не

489

социальный рудимент, а пространство, в котором всякий раз воз- рождаются сторонники демократии.

Проблема демократическим образом организованной обще- ственности для постмарксизма не сводится к теоретическому разрешению спора о легитимности политического строя. Даже если представить, что спор закончился бы полным фиаско, то это никак не сказалось бы на силе политической воли, так как сила не в аргументе, а в самой воле. Как замечает Муфф, при таком рассмотрении легитимность демократии зависит не от предо- ставления интеллектуального обоснования, а лишь от того, что Витгенштейн обозначал «страстным выбором системы ориента- ции» (Муфф Ш. К агонистической модели демократии // Логос. 2004. №2 (42) С. 191). Только при таком выборе политический плюрализм получает действительную базисную опору, которая не будет зависеть ни от содержания частных предпочтений индиви- дов, ни от таких же частных предпочтений политиков. Конечно, политики всегда могут договориться, что и будет, по большому счету, составлять политической консенсус, но рациональный до- говор не может дать ответ о нормативном вопросе демократии как формы политического бытия.

Для Муфф примеры демократических теорий, основанных на экономическом или моральном консенсусе, свидетельствуют о де- фектах либерально-демократического понятия политического, ко- торые вскрыла в свое время критическая конструкция «принципа политического» Шмитта. Суть проблемы заключается не в том, что в теориях Шумпетера и Хабермаса экономика или этика не отделе- ны от политики, а в том, что «полярность этики и экономики» – это противопоставление мнимо политическое и «даже антиполитиче- ское». Именно оно «служит разделению на группы друзей и вра- гов» либо ведет к неспособности понять то, что, противопоставляя эмпирику и мораль, невозможно избежать политики как «немину- емого следствия» (Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 67).

АпеллируякКарлуШмитту,Муффпытаетсяисправитьданный дефект демократической мысли. Она считает необходимым разра- ботать подход, при котором нынешняя либеральная демократия будет легитимироваться исключительно политической природой, то есть антагонизмом и гегемонией, как производной от противо- борствующих взаимоотношений. В этом смысле демократическая

490