Ocherki_istorii_zapadnoi_politicheskoi_filosofii

ка, не указание на обман или самообман. «Его назначение указать на аспект, неминуемо возникающий в определенной исторической и социальной ситуации, и связанные с ним мировоззрение и способ мышления» (там же, с. 108).

Следует обратить внимание на особый термин, введенный Мангеймом, – «реальная диалектика». «Согласно этой диалекти- ке, нельзя представить себе a priori, каким должно быть и каким будет то или иное явление. Мы в силах повлиять лишь на то, в ка- ком направлении пойдет процесс становления. Нашей конкрет- ной проблемой является всегда только следующий шаг» (там же,

с. 109).

Для Мангейма политическая программа социализма (коммуниз- ма) описывается в значительной мере гносеологическим, а не поли- тическим языком, что во многом и подтверждает тезис ученого о по- литическом характере любой теории познания. Коммунистическое познание проходит четыре стадии: теория – функция реальности; теория, ведущая к определенным действиям; действия видоизменя- ют реальность или, если это оказывается невозможным, заставляют пересмотреть сложившуюся теорию, наконец, измененная деятель- ностью реальная ситуация способствует возникновению новой тео- рии освоения политики (там же, с. 110).

Мангейм делает вывод, что «социалистическо-коммунистиче- ская теория является синтезом интуитивизма и стремления к край- ней рационализации» (там же, с. 110).

Фашизм. «По своей сущности он активен и иррационален» (там же, с. 115). Фашизм соответствующим образом переработал (переварил) идеи А. Бергсона, Ж. Сореля и В. Парето. «В центре фашистского учения находится апофеоз непосредственного дей- ствия, вера в решающий акт, в значение инициативы руководя- щей элиты. Сущность политики в том, чтобы действовать, понять веление момента. Не программы важны, важно безусловное под- чинение вождю. Историю творят не массы, не идеи, не действу- ющие в тиши силы, а утверждающие свою мощь элиты. Это пол- нейший иррационализм, но отнюдь не иррационализм консерва- торов и не то иррациональное начало, которое одновременно и надрационально, не народный дух, не действующие в тиши силы, не мистическая вера в творческую силу длительного периода вре- мени, а иррационализм действия, отрицающий историю во всех ее значениях, выступающий с совершенно новых позиций» (там же, с. 116).

391

Исходя из анализа основных идеологий К. Мангейм делает вы- вод, что «политика как наука возможна только в определенном смысле: ее функция – проложить путь к действию. Она совершает это двумя способами: во-первых, посредством уничтожения всех тех идолов, которые способствуют пониманию истории как опреде- ленного процесса; во-вторых, посредством внимательного изучения массовой психики, особенно присущего ей инстинкта власти и его функционирования» (там же, с. 119).

392

Тема третья

Карл Шмитт. Политическая теология и понятие политического

Консервативная революция, или прогрессивная реставрация. Словосочетания «консервативные революционеры» и «консерва- тивная революция» представляются на первый взгляд оксюмороном («сочетанием несочетаемого»), так как состоят из взаимоисключаю- щих понятий: «консерватизм» и «революция».

Новая мировоззренческая канва, отраженная в книге Освальда Шпенглера «Закат Европы» и предлагающая взглянуть на мир по- литических отношений в непривычном свете, приобретает большое число сторонников и последователей.

Политико-философская картина мира выражена Шпенглером предельно ясно и прямо: «жизнь – это война». Новый принцип, по- лучивший название «витализм» (борьба за жизнь), постулирует ра- дикально витальное – действующее мироосмысление: если не рас- тешь, то умираешь; уклонение от борьбы есть гибель; невозможно выжить вне борьбы. Соответственно, бессмысленно вести разговор об эпохах спокойствия и согласия, поскольку таких эпох просто ни- когда не было. Даже в современную эпоху демократии достаточно лишь внимательнее взглянуть на пацифизм, критически осмыслить существование международных институтов мира и порядка, а также таких атрибутов демократии, как свобода слова и выбор, чтобы сразу вскрытьвитальнуюборьбу.Шпенглерпредлагаетправильносформу- лировать вопрос: «Кому принадлежит мир и кто пользуется результа- тами данных изданий свободы и выбора?»

Новый мир консервативных революционеров разнообразен (О. Шпенглер, Э. Юнгер, Э. Юнг, М. ван ден Брук, К. Шмитт, Х. Фрайер и др.), но всех их объединяет новая непривычная консерва- тивная логика, сознательно антилиберальная.

Общим методологическим основанием для консервативных ре- волюционеров и традиционных консерваторов, было стремление к исторической уместности политических институтов, контекстуаль-

393

ной объективности, основанной не на рациональных проектах, а на народной – национальной – почве. Консерваторы доказывали, что в мире национальных государств нет абсолютной и безусловной детер- минированности разумом.

Консерватизм обосновывал спонтанное появление специфиче- ских ростков национальных институтов. Политическая диспозиция замешана на уникальной этнической почве. Несмотря на то, что каж- дый консерватор расставлял свои акценты в рамках консервативной идеологии, все так или иначе зависело от сложившейся культуры и традиции. А. Мюллер был сторонником традиционализма, И. Фихте отстаивал идею целостности объединенного государства и нации – этнической целостности. Можно сказать, что мысль, предшествовав- шая консервативной революции, оберегала хрупкий мир националь- ных традиций изнутри.

Консервативные революционеры все выворачивают наизнанку – внутренний мир имеет смысл, только если он в состоянии развернуть силы нации вовне. Народ существует только, если он превратится в консолидированное целое, спроецированное для противостояния надвигающемуся на Германию либеральному псевдоморфозу. Жизнь нации зависит не от мифической унавоженности хтоники, а от реаль- ной воинственной эффективности – борьбы за свое место на мировой арене (в мире государственных схваток).

Политическая теология. В 1920-е годы К. Шмитт работает над тем, что он назвал адекватное (в нынешнем состоянии «просвещен- ного консерватизма») понимание истории. Он обнаруживает прямую связь между структурой человеческого общественного устройства и системами духовного мировосприятия. «Все точные понятия совре- менного учения о государстве представляют собой секуляризован- ные теологические понятия» (Шмитт К. Политическая теология. М.: КАНОН-пресс-Ц, 2000. С. 57). В каждую эпоху структура мировоз- зрения отражалась в практической механике политической органи- зации. Данное наблюдение позволило ему начать разговор о некой своей «социологии понятий», основанной на изучении динамики по- следовательной секуляризации мира.

В ноябре 1933 г. в предварительном замечании ко второму изданию «Политической теологии» Шмитт пишет об убежден- ности в «плодотворности идей политической теологии», о «важ- ности проблемы отдельных ступеней процесса секуляризации – от теологического через метафизическое к морально-гуманному

(там же, с. 12).

394

Рассмотрим подробнее его гипотезу. Шмитт считал, что евро- пейский мир последовательно проходит три стадии секуляризации. Структура духовных верований народа в каждой из них отражается на политическом устройстве государства.

Первая стадия, XVI–XVII века, – господство теистического пред- ставления о Боге. В этот период вселенная представлялась миром, организованным создателем из ничего, где в центре стоит сам Творец, правитель всего сущего, некий абсолютный субъект мироздания, управляющий миром (как сказано в догме сотворения).

Коль скоро возможно сотворение из ничего, значит, реальны та- кие вещи, как чудо – сверхъестественное и необъяснимое человече- ским разумением явление. Стало быть, там, где народ верит в чудо, власть должна быть абсолютна.Шмитт придает теологическому тер- мину «чудо» правовое значение, которое раскрывает через юридиче- ское понятие «ситуации чрезвычайного положения» (там же, с. 57). Власть не объясняет себя, не отвечает на вопрос, на каком основании онасуществует.Такойвопроссоциальнонезаряжен.Властьабсолют- на потому, что ее причины чудесны.

Теистическое представление о вселенной, в центре которой нахо- дится Творец, аналогично моделирует и сферу социального представ- ления о политическом устройстве. Европейская философская мысль XVI–XVII веков вырабатывает теорию абсолютной монархии. Шмитт говорит о том, что Т.Гоббс «Левиафана возвышает до прямо-таки ми- фологической чудовищной личности» (там же, с. 73). В этом учении монарх предстает земным субститутом, аналогом, заменителем и на- местником Бога. Коль скоро монарх представитель Бога, то и творит он вне каких-либо социальных границ – в целой картине универсума.

Вторая стадия, XVIII век, представляет собой эпоху деизма. На смену постсредневековому, схоластическому представлению о все- ленной, управляемой Создателем, приходит механицистское пред- ставление о «вселенском агрегате». Бог из святого центра, ядра и сердца мироздания превращается в «механика», который «в деисти- ческой картине мира, пусть и вне мирового целого, оставался все же механиком огромной машины» (там же, с. 73).

В таком представлении о мире, во-первых, машина создана и, вовторых,онаужеработает.Самакттворениянеставитсяподсомнение, но не по сакральной причине или из страха перед табу, а из-за нецеле- сообразности вопроса – механизм заведен и отлажен. Необходимость в «Боге-механике» компенсировалась скептицизмом в отношении его наличия.

395

Механистический взгляд на Бога редуцировал представление о нем от Абсолюта до функции. Шмитт рассуждает: одно дело теисти- ческий единственный Творец, центральный огонь, солнце вселенной. Его угасание ведет к смерти всего сущего, даже релятивистски невоз- можно было помыслить, что его конец возможен. То, что вечное не имело окончания, наделяло мировоззрение сильнейшим стабилиза- ционным потенциалом.

Другоеделофункциядеистическогомеханика.ПомыслиШмитта, происходит фрагментация божественной целостности на божествен- ную роль и обожествленного исполнителя. Социальное представле- ние о Боге сводится к антропоморфизму, что порождает сильнейший скептицизм в отношении его абсолютности. Радикальное сомнение вызываетсильнейшеесомнение,илегитимацияначинаетдрейфовать оттеономиикантропономии(человеческомусамозаконодательству). Стабильность порядка становится умопостигаемым (интеллигибель- ным) явлением. Люди оказываются в состоянии самостоятельно организовывать собственный мир. Самоуправление санкционирует небывалый до того уровень автономности мысли. Политическая ма- шина может работать без главного механика или, вернее, без его не- усыпного контроля. Хорошо настроенная машина может веками «ра- ботать сама по себе» (там же, с. 73).

Соответственно изменяется представление о государственном устройстве и о функции монарха. Он уже не обладает абсолютной властью, а лишь исполняет свою роль, которую первоначально опро- бовали во Французской революции как первую модификацию поли- тического дизайна после 14 июля 1789 года. Монарх был превращен в своего рода витринного короля, чей формальный статус сохранялся, но функции были редуцированы до главы исполнительной власти.

Третья стадия, начало XIX века, является завершающим этапом секуляризации. Картина мира лишается всякого образа Бога, теи- стического или деистического. Социум принимает только механиче- ски-рациональную и научно-познаваемую организацию вселенной. К. Шмитт называет это явление культурологическим смешением, которое отметил и Ф. Ницше и зафиксировал в знаменитой симво- лической фразе: «Бог умер». «Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер…» В обезбоженой вселенной, в радикально очело- веченном мире образуется пустота «святого места». Это место зани- мает, в соответствии с тезисом Ж.-Ж. Руссо, народ-суверен (там же, с. 74). Народ – новый смертный бог, придающий своему государству новый облик демократического общества.

396

Целиком очеловеченный суверен становится символом «опустев- шего» святого центра и оправдания претензий на него социальным большинством. Шмитт пишет: «Еще Токвиль, изображая американ- скую демократию, говорил о том, что в демократическом мышлении народ парит над всей государственной жизнью, как Бог над миром, как начало и конец всех вещей, от которого все исходит и к которому все возвращается» (там же, с. 75).

Появление суверена как духовно-практического, человеческого продукта означает для Шмитта колоссальный культурный сдвиг, ко- торый мы выше назвали переходом от теонимии к антропономии.

Существует абсолютный центр власти, позиционированный та- ким образом, что он представляет собой сверхъестественный источ- никпричинности,тоестьвыступаетнеобъясняемойпричинойсамого себя. «Миростроитель является одновременно творцом и законода- телем» (там же, с. 73). Или, говоря в политико-юридическом форма- те, он порождает ситуации, которые никоим образом не заложены в определенном наборе законов. Божественная онтология означала триединство: слова, дела как приказа – вещи появится и закона – бо- жественного творения.

Совершенно иначе обстоят дела, когда некоторая реальная соци- альная структура объявляет себя сувереном. В таком случае она берет на себя обязательство устанавливать законы и вносить в них измене- ния. «Всякое право – это ситуация». «Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в ее тотальности. Он обладает монополией на по- следнее (окончательное) решение. В этом состоит сущность государ- ственного суверенитета, который, таким образом, юридически должен правильно определяться не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения» (там же, с. 26). К.Шмитт описывает эту практическую сторону суверена в «предельных по- нятиях», которые приобретают смысл только в «крайних случаях». «Лишь этот случай актуализирует вопрос о субъекте суверенитета, то есть вопрос о суверенитете вообще» (там же, с. 16–17).

Однако именно это роднит между собой законодательство Бога и самозаконодательство Народа: в обоих случаях невозможно скрыть феномен суверенитета – явление высшей власти. «Можно сказать, что… исключение имеет особое значение, играет решающую роль и открывает сердцевину вещей» (Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. Т. 1. 1992. № 1. С. 44).

Работа К. Шмитта «Политическая теология» начинается с опре- деления суверенитета, которое вскрывает самое сердце политической

397

проблематики. «Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычай- ном положении» (Шмитт К. Политическая теология. М.: КАНОН- пресс-Ц, 2000. С. 15). Это понимание суверенитета становится одной из главных проблем неоконсервативной политической рефлексии ХХ века. Легитимация в «крайних условиях» – корневая тема поли- тического.

В этой новой, самопросвещающейся и самоочеловечивающейся демократизированной реальности становится ясным главный вызов, который скрывает либерализм – принятие решения в чрезвычайной ситуации. Непредсказуемости появления подлинного суверена и не- избежности его появления либералам нечего противопоставить.

Поэтому, как заметит Шмитт, «для Канта право крайней необходи- мости – это вообще уже не право» (там же, с. 27). Либерализм хочет уменьшить случайности человеческого мира. Однако в любом законе, даже либеральной конституции (Веймарской – в случае Шмитта), со- держится нечто, что следует из самой природы закона – подлинная власть. Поэтому либерализм с его системой правового государства стремится«какможноболеедетальнорегламентироватьчрезвычайное положение», что «означает лишь попытку точно описать тот случай, когда право приостанавливает действие самого себя» (там же, с. 28).

Суверенитет как предельное понятие обнажает подлинную сущ- ность любого законодательства – борьбу за власть. Никакой правопо- рядок не в состоянии компенсировать эту первичную природу суве- ренитета. Именно этот порок либеральной мысли делает демократи- ческий проект слабым. «Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему, ибо он компетентен решать, может ли быть in toto приостановлено действие конституции. Все тенденции современного развития правого государства ведут к тому, чтобы устранить суверена в этом смысле» (там же, с. 17–18).

По Шмитту, необходимо различать право и правопорядок. В по- нятии «правопорядок», право определяет порядок, право и есть суве- рен. Тогда как существование порядка не предполагает еще наличие собственного источника. «Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок» (там же, с. 26). Мы в любой ситуации должны открывать инструктирующую общество правовую «книгу» (Конституцию или Кодекс) и следовать закону. Либеральная интен- ция права претендует на уравнение суверенитета с правопорядком. Но трансформация первого во второе, вскрытая Шмиттом, оказыва- ется для него определяющей побудительной причиной, чтобы думать и действовать иначе.

398

Казалось бы, логика юридически-правового демократического мышления уже достаточно мощна и в чем-то даже традиционна. Она выстраивалась не только усилиями отдельных мыслителей ново- го времени (Ж.-Ж. Руссо и других), но и мощнейшей логикой вре- мени: праксисом демократии, правового государства, заложенных в западной культуре, еще до появления собственно национальной го- сударственности, логикой «канонического права», а еще ранее «рим- ского права». Это наследие составляет фундамент, на котором стоят «Европейские дома», где бы они ни находились – в Америке или Европе. Европеец имеет более 2000 лет этой политической практики. Многомерное и глубокое отношение к праву описано еще в кодексе Юстиниана.

Но для Шмитта, как и для всех теоретиков «консервативной ре- волюции», человеческая вселенная стоит на принципе витализма. Агрессивная и экзистенциально заостренная в том смысле, что жизнь понимается как борьба, иначе – смерть. «Ибо настоящая, политиче- скаявражда,поШмитту,–этовражданенажизнь,анасмерть.Такую вражду он называет экзистенциальной». Рост вверх – или увядание и затаптывание «врагами», то есть жизнь в модусе «или – или».

«Структура или – или, лежащая в основе принятия решения, “ре- шающая дизъюнкция” принадлежит идее, согласно которой поли- тическая реальность современности определена фундаментальным фактом системного противостояния» (Фридрих Кл. О функциях од- ной мыслительной фигуры // Малахов В. Еще раз о конце истории. Вопросы философии.— 1994.— №7-8). Этот принцип был открыт консервативными революционерами не в кабинетной тиши или в академической полемике, а на войне – в окопах. Поэтому новый на- ционализм – это не прагматическая солидарность чужих друг другу людей, а солдатское братство по крови.

Формирование убеждений и теоретических суждений происхо- дит на фоне странного и непонятного поражения Германии в Первой мировой войне, поражения не проигравшей страны. (Не было раз- громного поражения, и вдруг – капитуляция.) Для Шмитта именно либерализм и его спутник социал-демократия несли ответственность за поражение и Веймарскую республику.

К. Шмитт четко определяет «врага» – либеральный Запад, ко- торый принес в Германию общественно-политическое устройство, совершенно чуждое его стране. Немецкий демократический строй представляет собой псевдоморфоз по О. Шпенглеру. В этом контек- сте Шмитт ищет «предельную» (чрезвычайную) логику консерва-

399

тивногопротиводействияватмосфере,насыщеннойбеллицистскими (bellum–война)парамикровииборьбы(ШмиттК.Понятиеполити- ческого // Вопросы социологии. Т. 1. 1992. № 1. С. 43).

Понятие политического. К. Шмитт начинает работу над «Понятием политического» с провокативной критики либераль- ного сокрытия данного феномена. «Редко можно встретить ясное определение политического» (там же, с. 37). Ученого не устраивает то, что привычное либеральное понимание государства и полити- ческого основано на тавтологии, то есть определении одного через другое. «В общем, “политическое” каким-либо образом отождест- вляется с “государственным” или, по меньшей мере, с государством соотносится. Государство тогда оказывается чем-то политическим, а политическое – чем-то государственным, и этот круг в определени- ях явно неудовлетворителен» (там же, с. 37).

Шмитт указывает на следующие причины, обусловливающие не- удовлетворительное положение с определением понятия политиче- ского. Во-первых, такие инструментально-практические дефиниции отвечают запросам юриспруденции в ее повседневной деятельности для определения границ разных условно-гомогенных фактических структур внутри государства. «Такого рода определения, отвечающие потребностям правовой практики, ищут, в сущности, лишь практи- ческое средство для отграничения различных фактических обстоя- тельств, выступающих внутри государства в его правовой практике» (там же, с. 38). Во-вторых, отсылки при определении политического к государственному являются научно адекватными, «покуда государ- ство действительно есть четкая, однозначно определенная величина и противостоит не-государственным и именно поэтому – “неполити- ческим” группам и “неполитическим” вопросам, то есть покуда госу- дарство обладает монополией на политическое» (там же, с. 38).

Однако современное государство не имеет определенных границ. Шмитт настаивает на необходимости определения политического, именно как такового, через «специфически политические категории» (там же, с. 39). Это необходимо прежде всего для того, чтобы пред- ложить обществу некую исторически-адекватную платформу своев- ременных мер для радикального переосмысления и преобразования общественного устройства. В представлении К. Шмитта, эти меры должны были решить две задачи. Во-первых, вывести политическое из того положения, в котором оно оказалось в результате «прогрес- са» либеральной демократии, что позволило бы вскрыть ее полити- ческую суть. А во-вторых, представить самого автора (К.Шмитта) не

400