Ocherki_istorii_zapadnoi_politicheskoi_filosofii

конечно, достоинства нашего чиновничества отнюдь не умаляет то, что мы, оценивая их с политической точки зрения, с позиций успе- ха, обнажаем ложность данной системы» (там же, с. 666–667).

«Коррумпированная кабинетная власть» полезна народу во всем многообразии народных форм правления, как для плебисцитарновождистской демократии, так и для разнообразных демократий без вождей. Если цель демократии в сведении к минимуму прямых (не- посредственных) форм господского насилия, то, с одной стороны, благодаря выработке системы рационального представительства интересов, механизмов коллегиальности и разделения властей, а с другой – уходу в тень приватной политэкономии чиновников она позволяет притупить остроту насилия человека над человеком. Безусловно, Вебер осуждает коррупцию, но его оценка в данном случае никак не устраняет рациональной обусловленности взяточ- ничества в политическом модусе «народного правления».

«Политические чиновники» как служащие партийных контор находятся под постоянным риском утраты собственного положе- ния. Их могут уволить, сместить, передать в иное подчинение по произволу политической организации, например партии, движе- ния, съезда и т. п. Поэтому постепенно сложились независимые от политической конъюнктуры «всеобщевостребованные» в ус- ловиях демократии «чиновники-специалисты» (госменеджеры). Они, как правило, высокообразованны и обладают разнообразным управленческим опытом, так называемые «хозяйственники». От «политических чиновников» их отличает коммодифицированный кругозор, политическая индифферентность и «волюнтаристская всеядность». В классическом смысле они фундаментально деполи- тизированы.

Вебер реконструирует историю селекции «политических чи- новников», которая весьма напоминает мальтузианскую интерпре- тацию «происхождения политических видов». Везде, как считает Вебер: в Индии, Китае, Японии, Монголии, Европе – древние кня- зья искали опоры своего господства у сил, которые не претендовали на княжескую власть. По версии Вебера, такой силой для индиви- дуальной власти стали клирики. Можно сказать, так сложились общественные отношения, что духовенство (как социальная сила) оказалось весьма кстати в деле конструирования власти, но не менее верным будет утверждение, что властители сами сознательным об- разом культивировали клир или, как напишет Вебер, «политически пригодные слои несословного характера» (там же, с. 662).

371

По гипотезе Вебера в общественной истории происходил «им- порт» духовенства, по причинам весьма далеким от непосредствен- ных функций клириков. Для духа политической рационализации прежде всего было важно то, что они обладали техникой «удален- ного администрирования» – письмом. Также клирики в основном были монахами, а следовательно, соблюдали целибат, то есть не интересовались наследственной передачей власти своим потомкам, как это было в случае с вассалами. Согласно указанному выше раз- личению власти и господства, власть клира не могла перейти в по- литическое господство.

Духовенство оказалось идеальным, но не единственным союз- ником князей. Второй опорой выступили прямые оппоненты кли- ра – «гуманистически образованные грамматики», говоря словами Вебера. Третий слой – лишенная политической силы придворная знать, которая была привлечена к дипломатической и государствен- ной службе. В этой системе встречались и национально специфи- ческие явления, например мелкое дворянство и городские рантье (патрициат или джентри) в Англии.

Расплетали все эти общественные хитросплетения юристы – про- фессиональные с университетским образованием, квалифицирован- ные специалисты. Этот слой, рецептировав позднее бюрократическое римское право, наиболее рельефно олицетворял собой общую тен- денцию к рационализации, прежде всего в стратегии процедурной рационализации – процесса. Вебер заметит, что, как в архаике, так и в Современности юристы «могли успешно, то есть технически “хо- рошо”, провести подкрепленное логически слабыми аргументами, то естьвэтомсмысле“плохое”дело.Нотакжетолькоониуспешноведут дело, которое можно подкрепить логически “сильными” аргумента- ми, то есть дело в этом смысле “хорошее”» (там же, с. 665).

Последними ценными «рекрутами рациональности», по вер- сии Вебера, выступили журналисты. Он выделяет их генеалогию отдельно, говоря, что их путь в политику начинается от «древних демагогов». Философ даже указывает первого из них – Перикла. Журналисты могут быть отнесены как минимум к специфическому социальному слою, из которого рекрутируются «профессиональные политики». В подтверждение этого Вебер пишет: «Журналистская карьера остается одним из важнейших путей профессиональной по- литической деятельности» (там же, с. 670).

Политическая бюрократия как универсальный проект строи- тельства стен «железной клетки» господства администрации харак-

372

теризовалася, как минимум, тем, что власть конторских служащих основываласьужененатрадиционномпочитанииотца(патримони- ально), но на строгих рациональных легальных правилах и законах, а эффективность была оборотной стороной универсальной безлич- ности. Безопасность чиновников гарантировалась общественной скорлупой. О «социальной защите», автономных службах со строго формализованными законами, правилами и сферой компетенции и четким контролем за исполнением распоряжений мы говорили выше. Иными универсальными элементами бюрократии стали: яс- ная иерархичность исполнения и управления – вертикаль; конкурс- ная селекция и отбор по административному опыту; полный разрыв личностных и профессиональных качеств.

Историческое появление, рост и переход к доминированию «по- литических чиновников» – есть фактическое выражение масштаб- ного процесса колонизации мира политики социальными агентами. Но пошаговое изложение динамики явлений не может быть доста- точным для «понимающей социологии». Должно быть продемон- стрировано идеально типическое, вернее, логоцентристское выра- жение того же процесса.

Здесь проявляет себя весьма показательный феномен «буржуаз- нойнауки».Еслиповедениеиндивидуализируетчеловекавмиресо- циальных отношений, а сама социальность означает не что иное, как среду для зарождения индивида, то, значит, должен быть опознан феноменальный исторический персонаж, который будет олицетво- рять идеальные парадигмы того или иного поведения, которые уже в свою очередь, можно типологизировать. Именно так и поступил в свое время И. Кант, указав на долженствование некого удивитель- ного человека – героя, в ком воплощается синтез истины, добра и красоты и который каждым своим поступком выражает идеальную для конкретной ситуации линию поведения – максиму.

Но социология М. Вебера не изучает поступки благородных лю- дей, как не изучает она среду и историю проявления благородства. Данное обстоятельство не является волюнтаристским отказом со- циологии от иррелевантных ей объектов. Вопрос стоит более кате- горично. Если бы Вебер предпринял социологическую реконструк- цию общественной среды блага, то естественным результатом по- добной реконструкции оказался бы классовый антагонизм взаимно противоположных максим или версий социального блага. Однако ключевая проблема веберовской системы относится не к сфере те- ории познания, а к области ультраидеологического модуса само-

373

определения по поводу того, что составляет онтологию демократи- ческого блага. Здесь на смену метафизике блага приходит социоло- гия индивида и его общественного поведения – труда. Ценностным оказывается не содержание поступков (по отношению к познанию категорий добра и зла), а сам индивид в фактическом бытии соб- ственной субъективности.

Иными словами, необычный кантианский герой уходит в по- литическую архаику, в Современности же остается не этическая, а социологическая антропология нормального (обычного, ординар- ного) человека – общественного кирпичика. Если раньше для эти- ческой оценки политических поступков было крайне необходимо указывать имя героя и его жизненную историю, то теперь социо- логии неинтересна метафизика личности, ее интересует идеально типическая модель нормализованного индивида. Именно эту функ- цию и выполняет идеально типическая модель законного поведе- ния. Другими словами, социологическая антропология – это адми- нистративный кодекс поведенческих ситуаций общественно-полез- ного индивида, как сказал бы М. Фуко, юридический диспозитив.

В социологическом смысле буржуазная наука М. Вебера имеет в качестве своего идеологического адресата единственного персона- жа – законопослушного бюргера. Он может рассуждать о Фридрихе Великом, о кайзере Вильгельме, о ком угодно, но сам он социально значим, только если являет собой постоянный пример законопос- лушного гражданина, руководствующегося традиционной или ко- дифицированной стратегией социального поведения. Именно по- этому Вебер скажет, что прежде, чем понять теорию законности по- литического господства, необходимо понять, кто является субъек- том всякого мышления о законности. Ответ Вебера можно назвать радикально руссоистским: субъектом государственной легитимно- сти является народ, если бы не персонажи, о которых он говорит: чиновник, мелкий лавочник и т. д. (Там же, с. 636).

Средой для веберианского народа является не пространство вы- ражения «общей воли», как это было у Ж.-Ж. Руссо, а ситуация общественного порядка, в котором народ – это диспозиция индиви- дуализированных (прежде всего потребительски) буржуа, которые нормализуют свое общественное (демократическое) бытие сложив- шимися условностями и формальным (кодифицированным) пра-

вом (там же, с. 639–643).

Рациоцентричная артикуляция чиновников, опознающих себя как судьбу мира, на наш взгляд, есть веберианская реинкарнация

374

ницшеанских рессентиментов, новое переживание прежних чувств, выраженных им некогда в публичной речи «О национальном госу- дарстве» при вступлении на должность профессора Фрейбургского университетав1895г.(ВеберМ.Национальноегосударствоинарод- нохозяйственная политика // Политические работы (1895–1919). М.: Праксис, 2003. С. 7–39). Ведь и Ф. Ницше, презирая рессенти- ментов (читаем современных ему немцев), оставил мир в наслед- ство именно им. (Молодой Вебер довольно длительное время был поборником идеи «национального государства силы» и ненадолго стал членом агрессивно-националистического «Пангерманского со- юза» (Рахшмир П.Ю. Идеи и люди. Политическая мысль первой по- ловины XX века. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2001. С. 131).

Утверждая в «Рейхспрезиденте», что рационализация, проводи- мая чиновниками, может вызвать отторжение народа и обернуться «демократией фюреров», Вебер понимал, что веймаровская модель формальной законности является обоюдоострой в историко-поли- тическом смысле. Тщательно выписывая процедуру «союзной эк- зекуции», легшей в основу печально знаменитой 48-й статьи вей- марской конституции (Веймарская конституция // Хрестоматия по всеобщей истории государства и права. Т. 2. Ст. 48. М.: Юристъ, 1996), Вебер заложил бомбу замедленного действия.

Оппонент и коллега М. Вебера по авторской группе Гуго Прейс (Hugo Preuss) не стеснялся называть должность президента «эрзац- кайзером». От суррогатного президента прямая дорога к неполно- ценной конституции, к ее подделке. Как скажет Вебер, надо поза- ботиться о том, чтобы рейхспрезидент всегда видел перед глазами «виселицу и веревку» (Вебер М. Рейхспрезидент // Политические работы (1895–1919). М.: Праксис, 2003. С. 400), что должно было не допустить «династической реставрации». Однако эти угрозы не ста- ли препятствием для будущего нацизма. Как раз наоборот, прежняя «династическая конституция» (1871 г.) была построена на союзе разных земель (свободных государств). Скрупулезно разработан- ная техника наказания «взбунтовавшихся земель» не имела иных стратегий, кроме как гомогенизации нации. Как заметит С. Жижек, оставшись без свободного пространства вокруг, люди становятся ча- стями мира (Жижек С. Устройство разрыва. Параллаксное видение. М.: Европа, 2008. С. 233). А значит, свобода будет теперь обозначать уничтожение других, мешающих дышать частей.

Право экзекуции, примененное в 1923 г. по отношению к Саксонии 29 октября и в Тюрингии 6 ноября, вполне могло стать

375

главной причиной «пивного путча» уже 9 ноября в Мюнхене. Что это, логическая ошибка конституции или единственно возможный способ освоения буржуазным сознанием универсальной стратегии рационализации? Споры вокруг этой проблемы ведутся коммента- торами уже давно (например, Beetham D. The Fascist Ideologue // From Socialism To Fascism. Political Studies, Vol. XXV. № 2. Р. 174, 176; Redner H. Beyond Marx-Weber: A Diversified and International Approach to the State / Political Studies XXXVIII. 1990. Р. 642). Наверняка Вебер и представить не мог, к чему приведет его опыт конституционализма. Что как будто в страшном сне через несколь- ко лет Германия станет государством, основанным не только на си- стеме законности (может быть, самой передовой для того времени в научном смысле), но и на воплотившейся идее зла.

Незадолго до смерти М. Вебер напишет: «Судьба нашей эпохи с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией, пре- жде всего, “расколдовыванием” мира заключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы» (Вебер М. Наука как призвание и профессия / Избранные произведения. М., 1990. С. 733–734). Мир окончательно «расколдовался» и уже спустя всего несколько лет после диагноза Вебера М. Хоркхаймер и Т. Адорно так обозначат итог: «...наконец-то просвещенная пла- нета воссияла под знаком триумфирующего зла» (Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. М.-СПб., 1997. С. 30).

376

Тема вторая

Социология знания. Идеология и утопия в интерпретации

Карла Мангейма

Венгерский, немецкий, английский мыслитель, социолог, автор первой теоретической модели анализа идеологии и утопии, которой внес неоценимый вклад в современную политическую науку, - все это ипостаси К. Мангейма. Основатель школы научной социологии знания, он продолжил разработку идей теории Макса Вебера и зна- чительно повлиял на оформление в Великобритании социологии как учебной дисциплины.

Всовременной дидактической литературе творчество Мангейма принято разделять на два этапа.

Первый, «немецкий период», наиболее интересный с научной точки зрения, начался после эмиграции в Германию в 1919 г. и про- должался до переезда в Англию в 1933 г. В это время К. Мангейм занимается разработкой методологии социально-политического анализа, проблемами интерпретации «духовных образований» (феноменов культуры), теорией общественного знания, разраба- тывая авторский метод – социологию знания (или социологию мышления).

Мангейм исследует происхождение политических стилей мыш- ления, проблемы конкуренции в культурной сфере, сущность идео- логического и утопического мышлений. Самой известной работой Мангейма в этот период стала книга «Идеология и утопия».

Втечение второго, «английского периода», К. Мангейм пытается обобщить опыт новейшей истории, связанной с периодом Второй мировой войны, а также разрабатывает социально-политические технологии для превентивной защиты демократических и общече- ловеческих ценностей.

Основные элементы социологии знания. К. Мангейм понимает мышление как «орудие коллективного действия в общественной жизни и в политике» (Идеология и утопия // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 7). Поэтому он считает неприемле-

377

мым то, что методы мышления, с помощью которых люди прини- мают самые важные общественно-политические решения, остают- ся рационально неосмысленными и недоступными для научного познания.

Связь между знанием и существованием, влияние классовой принадлежности на ментальность, роль церкви, партии, процесс смены поколений – все эти аспекты, по мнению Мангейма, трудно истолковать, пока остаются в тени социальные истоки содержания идей. Ученый начинает разработку «адекватного метода описания и анализа упомянутого типа мышления и его модификаций». Он пы- тается сформулировать основное содержание метода, соответству- ющее его специфическому характеру и создает предпосылки для критики социологии знания.

Основной тезис социологии знания заключается в том, что «су- ществуют типы мышления, которые не могут быть адекватно поня- ты без выявления их социальных корней» (там же, с. 8). Но как это сделать?

Мангейм не может воспользоваться классическими теориями анализа, поскольку отправная точка традиционного рассуждения о мышлении – это индивид и особенности его персонального созна- ния. По мнению Мангейма, индивидуальное мышление человека исторически вырастает из социальной ситуации, которая в меньшей степени зависит от индивида, нежели индивид от нее. Более того, Мангейм считает, что «строго говоря, утверждать, что индивид мыс- лит, вообще неверно. <…> Значительно вернее было бы считать, что он лишь участвует в некоем процессе мышления, возникшем за- долго до него» (там же, с. 9). Индивид лишь часть какой-то системы мышления. Каждый человек, в общественной жизни испытывает на себе некую двойную детерминацию: «Он находит сложившуюся си- туацию» и «обнаруживает в ней сформированные модели мышле- ния и поведения» (там же, с. 9).

Мангейм замечает, что мышление как процесс предопределяется конкретно существующими формами мышления и не вырывается из контекста того коллективного действия, посредством которого мы в духовном смысле открываем мир (там же, с. 9).

Мышление работает как коллективный институт, то есть мыс- лят только те люди, которые находятся в общении друг с другом. Цель этой коммуникации, по его мнению, также двоична и заклю- чена между стремлениями либо изменить мир, либо его сохранить. Определенная социально-политическая ангажированность мышле-

378

ния порождает вопросы и понятия, а формы мышления предопреде- ляют специфичные стороны социальной группы.

Особенные черты социологии знания, по мысли Мангейма, «должны помочь создать такой метод, который должен был бы в перспективе снять все сомнения относительно допустимости при- менения научных методов в политике?» (там же, с. 10). При этом Мангейм, фактически предопределяя свое исследование, формули- рует принцип познания: «В социальных науках объективность но- вого типа может быть достигнута не исключением оценок, а крити- ческим их восприятием и контролированием» (там же, с. 11).

Мангейм уверен в непродуктивности любой универсально-ме- тафизической и внеисторической науки о мышлении. Он пишет, что «одно из фундаментальных положений социологии знания гласит, что процесс, в ходе которого коллективно-бессознатель- ные мотивы становятся осознанными, может происходить не в любую эпоху, а лишь в определенной специфической ситуации. Такая ситуация может быть социологически детерминирована»

(там же, с. 11).

Об объективно-исторических факторах, определяющих исто- ричность политически значимого мышления, Мангейм говорит следующее: существуют исторические эпохи, в которых несогла- сие (общественные разногласия) в большей степени бросается в глаза, чем согласие. К тому же и внутри самих эпох поразительным образом «один и тот же мир может представляться различным раз- ным наблюдателям» (там же, с. 11). Инаковость и социальное раз- нообразие свидетельствуют о различии не только общественных сил, участвующих в борьбе за власть, но также о фундаментальном отличии исторических эпох, в которых данное разнообразие стано- вится возможным.

Мангейм вводит свою классификацию исторических эпох. «Эпохи согласия» – это времена, когда социальная стабильность служит основой и гарантией внутреннего единства мировоззрения (там же, с. 11,12). «Эпохи несогласия» – это эпохи, в которых к об- щей динамике истории добавляется социальная мобильность, она «разрушает иллюзию, согласно которой все может измениться, но мышление остается вечно неизменным» (там же, с. 12).

В рамках крупных эпох происходят колоссальные политиче- ские смещения: погибают старые общественные формы, возникают и множатся новые институты власти. Все это сопровождается мас- штабнымиперемещениямилюдей,причемречьздесьидетнетолько

379

о миграции, но прежде всего об изменении социально-политическо- го статуса людей.

По мысли Мангейма, смена социальных позиций, социальная миграция, как все крупные течения, перемещает людей по опреде- ленным каналам, а не в случайном порядке. Ученый выделяет два типа социального перемещения.

Первый, горизонтальная социальная мобильность – «движение из одного положения в другое или из одной стороны в другую без изменения социального статуса» (там же, с. 12). Горизонтальные передвижения людей наиболее ярко раскрывают национальные особенности мышления. До тех пор пока мышление иных народов будет рассматриваться как инакомыслие (заблуждение или ересь), традиции локальных этнических сообществ остаются прочными. Горизонтальная мобильность производит частичное изменение со- циального мира.

Второй, вертикальная мобильность – «быстрое движение между социальными слоями, социальное восхождение и нисхож- дение». В этот период в обществе ломаются традиционные устои, а «вера в общую и вечную значимость собственных форм мышле- ния начинает колебаться» (там же, с. 12). По мнению Мангейма, именно «вертикальная мобильность народа» – фактор, который в решающей мере порождает в людях неуверенность и скептиче- ское настроение относительно традиционной картины мира (там же, с. 12).

Помимо этих тектонических сдвигов общества, на которых «ос- новано первоначальное единство и последующее многообразие го- сподствующихформмышления»(тамже,с.15),Мангеймуказывает на еще один важнейший социальный фактор. На естественные пере- мещения масс и отдельных представителей, постоянно воздейству- ет определенная социальная сила, которая существенно усложняет объективную картину. Можно сказать, что она как помогает пере- движениям в обществе, так и постоянно усложняет их нормальное течение, сея сомнения и разногласия в головах обычных людей. Эта особая социальная сила –«интеллигенция».

Нельзя назвать интеллигенцию «деклассированным элемен- том». Хотя политические интеллектуалы и появляются во всех слоях общества, они, пронизывая все социальное тело государства, устремляются в высшие эшелоны власти и уже там довершают про- цесс расшатывания представлений «о социальном единстве мира», порождая разногласия во властной элите.

380