1malyshev_m_a_khvoshchev_v_e_red_diskursologiya_metodologiya

писателя и оригинального мыслителя отношение и к нему са­ мому, и к его взглядам тоже менялось. Наше время - нагляд­ ный пример этому. Так, вступительная статья К.Г. Исупова с примечательным заголовком «Чары троянского наследия: Лев Толстой в пространствах приязни и неприятия» к книге с не менее показательным названием «Л.Н. Толстой: pro et contra» начинается такими словами: «Множество людей, читая поздне­ го Толстого-мыслителя, испытывают смешанное чувство нелов­ кости и гаснущего пиетета перед великим именем, за которым стоит неоспоримый по своему художественному великолепию мир Толстого-писателя»*75 Так что сегодня, в условиях нарас­ тающего процесса клерикализации страны, Толстой, дей­ ствительно, снова оказался в эпицентре идейных потрясений и столкновений. Более того, именно в современной ситуации колебаний и сомнений, готовности отречься от прежних воз­ зрений в угоду меркантильных и прочих соображений того же рода его пример мужества и верности убеждениям стали край­ не актуальными и наиболее востребованными.

Одним из наиболее остро дискуссионных в современной по­ лемике стал вопрос о том, дезавуирует ли Русская православная церковь Определение Священного Синода 1901 года, осудившего Толстого и толстовство как «лжеучителя» и «лжеучение». Синод объявил, что «Церковь не считает его своим членом»476, иными словами, Толстой, по существу, был отлучен от нее и предан ана­ феме. Кого-то это устрашило и настроило против, для кого-то толстовство стало еще пригягательнее. Так было прежде, таким же остается положение вещей и сейчас, хотя, казалось бы, дело это уже столетней давности, утратило свою прежнюю актуаль­ ность и опасность для власти. Наиболее удобным поводом для пересмотра синодального решения начала прошлого века мог­ ло бы как раз стать столетие со дня кончины Толстого, посколь­ ку оно, особенно с точки зрения российской интеллигенции, да и определенной части представителей церковной среды, резко диссонирует с современными ценностями свободы слова и мне­ ний. Однако, судя по всему, Определение Синода нынешняя РПЦ намерена по-прежнему оставить в силе, лишний раз де­ монстрируя тем самым свою непреходящую консервативность. Это обстоятельство, как представляется, способно лишь ослож­ нить ситуацию, сложившуюся в стране.

Вместе с тем столь непримиримое отношение РПЦ к Толсто­ му и прежде, и теперь отнюдь не является случайным, а тем более

475 исупов К.Г. Чары троянского наследия: Лев Толстой в пространствах приязни и не­ приятия // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 7.

476 Определение Святейшего Синода от 20-23 февраля 1901 г. № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 345.

321

надуманным. Об этом свидетельствует вся жизнь и творчество вы­ дающегося русского писателя и мыслителя.

Жизненный путь Толстого, его идейного и духовнонравственного становления и развития, был изначально серьез­ но осложнен, далеко не однозначен, крайне противоречив и до­ лог. Эти осложнения в жизни Толстого, действительно, начались очень рано. Достаточно в этой связи вспомнить то печальное обстоятельство его биографии, что уже в двухлетнем возрасте у него умерла мать, а в девять лет он потерял отца. Иначе гово­ ря, Толстой рос без материнской ласки и заботы, а вскоре и без отцовского наставничества. В этом смысле он с самого начала был предоставлен самому себе. Формированию психологиче­ ских и других особенностей его характера способствовала также специфика домашнего образования, т.е. ему осталась неведо­ мой школьная дисциплина. Так что Толстой, по словам одного из его биографов, «воспитывал себя сам», да и вообще «привык полагаться только на самого себя»477. Но, как всегда, в этом были несомненные плюсы, однако и минусы тоже.

Будучи крещенным и воспитанным в православном духе, Тол­ стой, тем не менее, как он вспоминает в своей «Исповеди», очень рано перестал серьезно верить в то, чему его учили и относил­ ся к этому лишь с довольно шатким доверием. Он, например, вспоминает: «Помню, что когда мне было лет одиннадцать, один мальчик, давно умерший, Володенька М., учившийся в гимназии, придя к нам на воскресенье, как последнюю новинку объявил нам открытие, сделанное в гимназии. Открытие состояло в том, что Бога нет и что все, чему нас учат, одни выдумки (это было в 1838 году)», причем известие это было принято, по его словам, «как что-то очень занимательное и весьма возможное»478. Впоследствии у него сложилось сначала скептическое, а затем и вовсе нигили­ стическое отношение к официальной религии. Таким образом, процесс критического отношения к ней и в России, и у Толстого имеет весьма давние корни и истоки.

Такое отношение к церкви коснулось прежде всего религи­ озной обрядности, культовой стороны православия, которая яв­ ляется особенно архаичной, схожей с древними магическими и другими приемами. Отвечая на упомянутое выше постановление Синода о своем отлучении от церкви и письма, осуждающие пи­ сателя и мыслителя, Толстой, опираясь, как он сам особо отме­ тил, на всестороннее изучение данного вопроса, отметил именно этот его момент. «И я убедился, - писал Толстой, - что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающе-

4 7 7 Полнер Т.И. Лев Толстой и его жена. История одной любви. - М.: Издательство «Наш дом - L, Age d, Homme», Екатеринбург: издательство «У-Фактория», 2000. - С. 199.

4 76 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 55.

322

го совершенно весь смысл христианского учения»479, И уточнил далее: «Стоит только почитать требник, проследить за теми об­ рядами, которые не переставая совершаются духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидеть, что все эти обряды — не что иное, как различные приемы колдов­ ства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни»480. А затем с горькой иронией перечисляет многочисленные и разнообразные «колдовские» манипуляции, характерные для православной обрядности. И Толстой следующим образом ре­ зюмировал отношение к ней: «Я действительно отрекся от Церк­ ви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым»481. Так окончательно разошлись пути Толстого и официальной церкви. Но ведь в отношении церковной обрядности с тех пор ничего не изменилось, так что суждения Толстого по этому по­ воду не утратили своего значения и в наше время.

В то же время эволюция убеждений Толстого отнюдь не была сколько-нибудь однозначной и прямолинейной. У него, с одной стороны, рано возникло осознанное стремление к со­ вершенствованию, но с другой - сохранились некие остатки прежней веры. «Я с шестнадцати лет, - вспоминает он, - пе­ рестал становиться на молитву и перестал по собственному

побуждению ходить в церковь и говеть. Я перестал верить в то, что мне было сообщено с детства, но верил во что-то»482.

Логично было ожидать, что оставалось сделать последний и решительный шаг, понять - «все вероучения ложны»483. Но не­ обходимого для этого немалого мужества, соответствующего жизненного опыта и последовательности мысли у Толстого, в конечном счете, все-таки не нашлось. Так что остаточные следы прежней веры («но верил во что-то») и другие обстоятельства развернули мысль Толстого и поиск им истины в принципи­ ально ином ракурсе.

Не приняв христианства в его официально церковном смысле и виде, но и не отказавшись от него в принципе, как уже было отмечено, Толстой попытался дать и христианской религии, и религии вообще собственную интерпретацию. Естественно, это прямо сказалось на подходе Толстого к таким существенно зна-

т ТОЛСТОЙ Л.Н. Ответ на постановление Синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому поводу письма // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб: РХГИ, 2000. - С. 350.

4 80 Там же.

481 Там же.-С. 351.

482 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 57. 483 Там же.-С. 105.

323

чимым вопросам, как религия, нравственность и их взаимосвязь. Эту проблему он решил вполне однозначно и категорично.

Толстой, прежде всего, стал считать религию всеобщим не­ преложным началом духовной жизни, исключая любое другое возможное представление на этот счет. Так, он утверждал, что «религиозное познание есть то, на котором зиждется всякое дру­ гое и которое предшествует всякому другому познанию»484. И Толстой продолжал: «На богословском языке познание это назы­ вается откровением. И название это, если не приписывать слову «откровение» никакого мистического значения, совершенно пра­ вильно, потому что познание это приобретается не изучением и не усилиями отдельного человека или людей, а только восприя­ тием отдельным человеком или людьми проявления бесконечно­ го разума, постепенно открывающего себя людям»485 Так, с одной стороны, религиозное познание представлялось ему исконным и неопределимым, чем-то изначально заданным, а с другой - Тол­ стой, по существу, становится теологом, но только, как он сам считал, без «мистического значения». Впрочем, не все его ком­ ментаторы были с ним в этом солидарны.

Толстой полагал также, будто «религия есть установленное человеком между собой и вечным бесконечным миром или нача­ лом и первопричиной его известное отношение»486. Следуя этому убеждению, он нравственность выводил непосредственно из ре­ лигии. «Если религия есть установленное отношение человека к миру, определяющее смысл его жизни,—утверждал он, - то нрав­ ственность есть указание и разъяснение той деятельности челове­ ка, которая сама собой вытекает из того или другого отношения человека к миру»487. Таким образом, нравственность, действитель­ но, представлялась ему непосредственно выводимой из религии, исключая какие-либо иные приемлемые варианты, в частности существование светской нравственности, которая выступает се­ годня как альтернатива религиозной. В результате появилась еще одна, толстовская, версия религии и нравственности, религиоз­ ной нравственности. Но в итоге она породила лишь новые раздо­ ры, конфликты, отлучение от церкви, преследования и т.п.

Однако подлинным «камнем преткновения»488 в мировоз­ зренческом поиске Льва Толстого стала, как и для большинства религиозно-идеалистически настроенных мыслителей, проблема смерти, т.е. того, что для человека, по его словам, «значительнее

т Толстой Л.Н. Религия и нравственность //Л.Н. Толстой: pro et contra.. - СПб: РХГИ, 2000.-С. 43.

485 Там же.

тТам же. - С . 44-45. 487 Там же. - С. 45.

488 Камень преткновения (лат. petra scandali) - крылатое выражение, обозначающее пре­ пятствие на пути к достижению какой-то дали или решению какой-либо задачи.

324

всего в мире»4*9. П.М. Бицилли, русский философ, историк, куль­ туролог, литературовед, социолог, эмигрировавший из России в 1920 году, считал, что эта проблема в отношении Толстого есть «не­ которая основная интуиция, определяющая все его творчество»490. Подобная оценка представляется вполне оправданной.

Этот автор в ходе своих размышлений высказал следующее не­ безынтересное суждение. «У гения, - писал он, - есть предмет, на который всегда обращено его внимание, причем отличие гения от просто маньяка состоит, с этой точки зрения, в том, что эта об­ ращенность на одно и то же у гения не истощает его сил, а, напро­ тив, укрепляет их»491. Однако, на мой взгляд, такая категоричная и прямолинейная параллель является несостоятельной. Аналогия в данном случае явно «хромает», и не только потому, что послед­ ствия траты энергии принципиально различны. Если говорить о Толстом, то его «основную интуицию» вряд ли можно считать «болезненным» состоянием, хотя некоторые внешние признаки, может быть, и схожи, но не патологически, а именно как сконцен­ трированный и углубленный мировоззренческий поиск решения проблемы смерти. Скорее всего, и в том, и в другом случае в осно­ ве лежит своя «доминанта», согласно учению А.А. Ухтомского, но не более того. Иными словами, у гения и «просто маньяка» могут быть лишь внешние черты сходства, но они различны по своему существу, иное сравнение, по меньшей мере, не корректно.

Что касается «основной интуиции» Толстого, то Бицилли по этому поводу особо отмечает: «Предметом, на который неизмен­ но была устремлена душа Толстого, была - смерть не как мета­ физически случайный, хоть и неизбежный конец жизни (как у Пушкина), но как ее завершение и ее отрицание, как загадка, яв­ ляющаяся загадкой самой жизни»ш. И несколько ниже: «Начал он с ужаса перед смертью, перед ее тайной»493. Однако, по мое­ му мнению, БИЦИЛЛИ излишне подчеркивает «загадочность» и «таинственность» феномена смерти для Толстого, т.е. вполне определенное ее мистическое восприятие, характерное для мыс­ лителей религиозно-идеалистической направленности, которое они склонны приписывать и другим. Смерть, прежде всего, есть сложная и трудно решаемая проблема, но не какая-то особая «за­ гадка», а, тем более, «тайна». В лучшем случае эти понятия при­ менимы к ней как своего рода метафоры. Люди, особенно неве­ рующие, будучи убежденными, что смерть неизбежна и с ней для них лично все заканчивается, не страшатся ее, они не желают ее,

*' ТОЛСТОЙ Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 64.

4,0 Бицилли П.М. Проблема жизни и смерти в творчестве Толстого // Л.Н. Толстой: pro et

contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 473.

491 Там же.

"^Тамже. *п Там же.

325

стремятся продлить жизнь, и потому встречают трагический фи­ нал своего индивидуального бытия сравнительно спокойно, в от­ личие от верующих, которых, согласно их вероучению, не может не страшить возможность ада и многое другое

Толстой, как художник слова с богатейшим воображением, воспринимал смерть не только как явление, несовместимое с ценностью жизни, но и исключительно эмоционально. Она рисовалась ему как нечто абсолютно неотвратимое и самыми мрачными красками. «Не нынче - завтра, - сетовал он, - при­ дут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей»494. Тол­ стого, несомненно, крайне удручала безрадостность конечной перспективы человеческого существования, безысходный тра­ гизм и отталкивающая картина исхода жизни людей. Кстати сказать, современные приемы криосохранения или кремации, в частности, при условии сохранения волос с луковицами с це­ лью последующего клонирования человека, делают картину, нарисованную Толстым, вовсе необязательной.

Великий писатель, например, мастерски описал в своей из­ вестной повести «Смерть Ивана Ильича» угасание человеческой жизни, судя по всему, от ракового заболевания. В течение трех месяцев главного ее персонажа терзали по нарастающей теле­ сные и душевные страдания, причем страшна была не только сама смерть, но как раз ее неотвратимое приближение и непре­ кращающаяся боль. Времени было более чем достаточно, что­ бы и жизнь свою осмыслить, и вообще назначение человека, и человеческие взаимоотношения, и многое другое. Но на все зти размышления и переживания накладывали свою печать неот­ вязные страдания и близкая смерть. Их бессмысленность и не­ справедливость Толстой раскрыл с огромной художественной и психологической выразительностью.

Он, в частности так повествует о состоянии умирающего Ива­ на Ильича: «Он плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости бога, об отсут­ ствии бога»495. И задавался неотвязными вопросами: «Зачем ты все это сделал? Зачем привел меня сюда? За что, за что так ужас­ но мучаешь меня?..» Он и не ждал ответа и плакал о том, что нет и не может быть ответа. Боль поднялась опять, но он не шевелился, не звал. Он говорил себе: «Ну еще, ну бей! Но за что? Что я сделал тебе, за что?»»496. Разумеется, такие мысли могли быть только у человека верующего, но вера которого явно ослабевает, подверга­ ется разрушительным сомнениям, которые вообще могут приве-

4 9 4 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХТИ, 2000. - С. 66.

4 , 5 Толстой JI.H. Смерть Ивана Ильича // Л.Н. Толстой. Повести и рассказы. - М: Сов. Россия, 1984. - С . 175.

4 96 Там же.

326

ста к отказу от нее. Вместе с тем принципиально важно осознать тот факт, что такой же участи - болезням, страданиям и смерти - подвержены так же и животные, вообще все живое, только они не задаются, по существу, бессмысленными вопросами. Насущной задачей человека является поиск путей и средств предупрежде­ ния или устранения и того, и другого, и третьего.

В подобных ситуациях наиболее логичным актом должен был бы стать отказ от веры в существование сверхъестествен­ ных сил, поклонения им и упования на них. Он означал бы переход на позиции принципиально иного, материалистиче­ ского, мировоззрения, который требовал в то время немалого мужества, вполне определенного сочетания ряда объективных и субъективных факторов, сосредоточения внимания на науч­ ном исследовании данного круга проблем в случае наличия этих возможностей или поиска их. Подобных мыслителей в позапрошлом веке было еще совсем немного. К их числу отно­ сился, например А.И. Герцен, русский философ-материалист, революционный демократ. Говоря о том, что человек не мо­ жет прожить триста лет, как это будто бы сделал, согласно «священному» преданию, Симеон Богоприимец, столько вре­ мени дожидавшийся встречи с младенцем Иисусом, он заклю­ чал: «Как ни тяжела эта истина, надобно с ней примириться, сладить, потому что изменить её невозможно»497. Именно к та­ кому выводу подводил тогдашний уровень развития, прежде всего, естествознания.

Но тот же Герцен, предвидя, утверждал: «Старчество и бо­ лезнь протестуют своими страданиями против смерти, а не зовут её, и, найди они в себе силы или вне себя средства, они победили бы смерть»498. Таким образом, Герцен, исходя из уровня развития современной ему науки, не способной в его время бросить вы­ зов смерти, с одной стороны, разделял пессимистические умона­ строения в этой области исследований, но, с другой - был готов, как и другие материалисты того исторического периода, к новым научным открытиям и принятию их. Дальнейший ход научнотехнического и социального прогресса подтвердил оправданность ожиданий этого русского философа. Что касается бессмертия, то подобно материалистам той эпохи, он понимал лишь метафори­ чески - увековечение себя в делах, потомках и их памяти. Дальше этого материалистическая мысль пойти тогда еще не могла.

Однако подобную мировоззренческую позицию Толстой, разумеется, разделить не мог. Дали свои плоды остатки «веры во что-то», его живое воображение не могли не шокировать омерзи­ тельные образы финальной участи людей («смрад и черви»), они

*" Герцен А.И. Концы и наяала. // Герцен А.И, Соч. В 2 т. - Т. 2. - М., 1986. - С. 387. 4 , 8 Там же,

327

настоятельно заставляли его искать какой-то выход из такого по­ ложения уже сейчас, немедленно, он не хотел ждать, когда наука, прогресс скажут свое решающее слово. Но в таком случае никако­ го иного выхода, кроме религиозного, Толстой усмотреть, к сожа­ лению, не смог, даже помыслить. Он был убежден: «В самом деле, всякий человек, как только он выходит из животного состояния ребячества и первого детства, во время которого он живет, руко­ водясь только теми требованиями, которые предъявляются ему его животной природой, - всякий человек, проснувшись к разу­ мному сознанию, не может не заметить того, что все вокруг него живет, возобновляясь, не уничтожаясь и неуклонно подчиняясь одному определенному, вечному закону, а что он только один, сознавая себя отдельным от всего мира существом, приговорен к смерти, к исчезновению в беспредельном пространстве и бес­ конечном времени и к мучительному сознанию ответственности

в своих поступках, т.е. сознанию того, что, поступив нехорошо, он мог бы поступить лучше»499. Но как раз в этом Толстой и не мог

тоже усмотреть созидательной роли науки, а значит, и прогресса вообще. Никаких иных перспектив на этом пути он не увидел.

Поэтому Толстой, в конечном счете, счел принятие прогресса просто «верой», даже «суеверием». Находясь в Париже, Толстой стал свидетелем смертной казни через гильотинирование, кото­ рая произвела на него тя1 остнейшее впечатление. «Когда я уви­ дел, - рассказывает он, - как голова отделилась от тела, и то, и другое врозь застучало в ящике, я понял - не умом, а всем суще­ ством, - что никакие теории разумности существующего про­ гресса не могут оправдать этого поступка и что если бы все люди в мире, по каким бы то ни было теориям, с сотворения мира, находили, что это нужно, - я знаю, что это не нужно, что это дурно и что поэтому судья тому, что хорошо и нужно, не то, что говорят и делают люди, и не прогресс, а я со своим сердцем»500. Такие выражения, как «не умом, а всем существом» и «своим сердцем» очень характерны для толстовского подхода к данной проблеме, и вообще для религиозного умонастроения, которое откровенно порывает с рациональностью.

Но для Толстого, как и для других людей, крайне важными были также и события личного порядка. «Другой случай созна­ ния недостаточности для жизни суеверия прогресса, - пишет он, - была смерть моего брата. Умный, добрый, серьезный человек, он заболел молодым, страдал более года и мучительно умер, не понимая, зачем он жил, и еще менее понимая, зачем он умирает. Никакие теории ничего не могли ответить на эти вопросы ни мне,

499 ТОЛСТОЙ Л.Н. Религия и нравственность // Л.Н. Толстой: pro et contra.. - СПб: РХГИ, 2000.-С. 36-37.

500 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 61-62.

328

ни ему во время его медленного и мучительного умирания»501. Это были, по сути дела, опять-таки явно некорректно поставлен­ ные вопросы, характерные для религиозного умонастроения, и, можно сказать, искал он возможные на них ответы совсем не там и не в том, где и в чем нужно. Действительно, судьба животных, всего живого и в этом отношении мало чем отличается от чело­ веческой, так что и в том, и в другом случае вопросы подобного рода тоже являются надуманными и бессмысленными. Что же касается прогресса, прежде всего научного и социального, то, не­ смотря на его не линейность и противоречивость, он объективен, неодолим и неустраним. Но, как бы там ни было. Толстой, по­ жалуй, как никто другой, остро и ярко поставил вопрос о миро­ воззренческой роли и значении проблемы смерти, чаще всего за­ малчиваемой, будто ее и нет вовсе.

Но альтернативой науке и прогрессу, в способность которых решить проблему смерти Толстой не верил, является именно ре­ лигия. Поэтому его неколебимая убежденность в неизбежности смерти человека, обреченности человеческого индивида на небы­ тие, неприятие им официальных православно-церковных верова­ ний относительно смерти и бессмертия человека определила ре­ лигиозную направленность духовного поиска великого русского писателя и мыслителя. При этом он ассимилировал в своем уче­ нии и элементы пантеизма, т.е., как его характеризовал В.В. Зеньковский, русский философ-эмигрант, теолог и историк, «чувство божественности, разлитой во Вселенной, прозрение Бога во всем, Им созданном»502, и рационализма (но, как уже было отмечено, далеко не всегда последовательно), и многое другое.

Что касается рационализма, то этот свой первоначальный подход Толстой не сумел выдержать сколько-нибудь после­ довательно. Он, в конечном счете, пришел к выводу, согласно которому «в ответах, даваемых верою, хранится глубочайшая мудрость человечества, и что я не имел права отрицать их на основании разума, и что, главное, ответы эти одни отвечают на вопрос жизни»503 Но несколько ниже он уточнял: «Я готов был принять теперь всякую веру, только бы она не требовала от меня прямого отрицания разума, которое было бы ложью504» Так у Толстого появился очевидный эклектизм.

В связи с этим вопросом тот же Зеньковский, говоря о Тол­ стом, отмечал: «Он менее всего рационалист, хотя он упорно претендует на это и хотя его любят так характеризовать: на са­ мом деле рационализм, вырастающий на основе мистических

501 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 62.

502 Зеньковский В.В. Проблема бессмертия у Л.Н. Толстого // Лев Толстой: pro et contra. - СПб: РХГИ, 2000. - С. 509.

5 03 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. S8. 5М Там же. - С. 88-89.

329

переживаний, никогда не чуждается Откровения»505. И несколь­ ко ниже продолжал: «У Толстого же мы найдем рационализм лишь в отрицательной части его религиозной системы, в его критике церковного христианства. И кто захочет углубиться в смысл и значение этой критики, тот увидит, что ссылки на раз­ ум, отрицание всего непостижимого появляются лишь там, где это нужно Толстому»506. Приведенная оценка небезынтересна и полезна, но вместе с тем, как мне представляется, является оче­ видно предвзятой и не может считаться сколько-нибудь одно­ значно верной. Реальная личность Толстого, его учение намного сложнее и противоречивее.

Особенно наглядно это проявляется в учении Толстого о лич­ ном бессмертии, поскольку оно неразрывно сопряжено с поня­ тием «смерть человека». Не приняв смерть, не примирившись с ней, как всеобщим явлением живой природы, он вынужден был начать искать решение проблемы бессмертия. Но Толстой заве­ домо не мог найти его в исключающих друг друга вероучениях и связанных с ними бессмысленной обрядности. Единственно возможный для него выход был найден им в отказе от любого конкретного вероучения, в том числе о боге, от признания от­ дельного, индивидуального смысла жизни и именно личного бессмертия. Толстой пришел к вере в бога вообще как некую всеобщую вселенскую силу именно в пантеистическом смыс­ ле, через проявление которой человек только и может обрести смысл своего собственного бытия и бесконечность существова­ ния. «Жизнь мира, - считал Толстой, - совершается по чьей-то воле, - кто-то этою жизнью всего мира и нашими жизнями де­ лает свое какое-то дело»507. Так выглядел обретенный им пантеи­ стический бог, не связанный ни с какой особой обрядностью.

Путь Толстого к нему был долгим и мучительным, но исклю­ чительно выразительным и многое разъясняющим. «Я, - резюми­ ровал Толстой, - отрекся от жизни нашего круга, признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живем, лишают нас возможности понимать жизнь и что, для того чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудо­ вого народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей»508. И далее он продолжал: «Простой трудовой на­ род вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и к

5 05 Зеньшвский ВВ. Проблема бессмертия у Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой: pro et contra.. - СПб: РХГИ, 2000. - С. 503.

5 06 Зеньковский В.В. Проблема бессмертия у Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой: pro et contra.. - СПб: РХГИ, 2000. - С. 503.

5 07 Толстой Л.Н. Исповедь // Л.Н. Толстой: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 93. т Там же. - С. 97.

330