В.М. Гессен. Трон и кресло (1906)

Начиная с Радищева, который французское слово «despotisme» переводил «самодержавством», наш литературный язык под самодержавием всегда понимал неограниченность или абсолютизм монархической власти. При таком – единственно общепринятом – понимании самодержавия вопрос заключается в том, ограничивает ли Манифест 17 октября власть Государя? Если ограничивает, самодержавие упразднено, если не ограничивает, власть Государя остается самодержавной...

Бывают случаи, когда спор о словах является спором о деле. Вопрос о том, упраздняется ли самодержавие как титул монарха Манифестом 17 октября, представляет огромную, не только теоретическую, но практическую важность. Для того чтобы правильно решить этот вопрос, необходимо прежде всего установить точный юридический смысл этого титула – как в истории, так и в действующем праве России...

В своем «Руководстве к познанию законов» граф Сперанский пишет: «Слово «самодержавие» имеет два разных смысла. Когда оно прилагается к государству, то оно означает независимость государства от всякой посторонней власти. В сем смысле все государства независимые могут быть названы государствами самодержавными. Когда оно прилагается к особе Государя, то оно означает соединение всех стихий державного права во всей полноте их, без всякого участия и разделения. Посему все государи в чистых (то есть абсолютных) монархиях могли бы именоваться «самодержцами»...

Итак, после сказанного можно, кажется, считать установленным, что по смыслу нашего действующего права самодержавие и неограниченность власти – синонимы.

Говоря точнее, самодержавие и неограниченность власти характеризуют два различных момента одного и того же понятия, понятие королевского абсолютизма: самодержавие – момент положительный – полноту власти монарха: неограниченность – момент отрицательный – отсутствие представительного учреждения, разделяющего эту власть с монархом. Во всяком случае, где неограниченность, там и самодержавие власти; ограниченная власть не может быть самодержавной. Поскольку Манифест 17 октября устанавливает принцип ограниченности, постольку он отрицает принцип самодержавия власти. «Ограниченный» монарх не имеет права на титул самодержца. Ограничивает ли, однако, Манифест 17 октября императорскую власть?

Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо выяснить и установить понятие конституционного ограничения королевской власти. «Ограничение» власти монарха может быть двоякого рода – формальным и материальным.

Под формальным мы понимаем такое ограничение, которое касается исключительно формы волеизъявлений монарха; материальное ограничение касается содержания таких волеизъявлений.

Формальное ограничение имеет место в тех случаях, когда закон устанавливает обязательную для монарха форму издания законов. Всякая воля монарха может стать содержанием закона: voluntas reqis suprema lex esto. Но для того, чтобы стать законом, волеизъявление монарха должно пройти определенные стадии законодательного пути, вылиться в форму, определенную законом. Статья 50 основного закона устанавливает формальное ограничение монархической власти, ибо согласно этой статье все предначертания законов должны быть рассматриваемы в Государственном совете. Такое же ограничение – в более категорической форме – устанавливается законом 6 июня об устранении отступлений в порядке издания законов. Оставляя за Государственным советом обсуждение новых законов, не исключая и временных правил, имеющих значение закона, а также обсуждение предположений, касающихся изменения, дополнения, приостановления действия, отмены и аутентического истолкования действующих законов, закон 6 июня возлагает вместе с тем на обязанность правительствующего сената не разрешать обнародования законодательных постановлений, если порядок их издания не соответствует правилам основных государственных законов. Наконец, такой же характер формального ограничения власти монарха имеет закон 6 августа о Государственной думе. И этот закон не ставит самодержавной власти никаких материальных границ. Мнение Государственной думы не обязательно для монарха: воля монарха – всякая его воля – закон. Действительность закона обусловлена предварительным его обсуждением – и только обсуждением – в Государственной думе. Подобно Государственному совету, Государственная дума свободу решения оставляет вполне и безусловно за монархом.

Само собой разумеется, что формальные ограничения указанного типа не колеблют принципа неограниченной, самодержавной власти, материальную неограниченность волеизъявлений монарха.

Опыт доказывает совершенную тщетность формального ограничения самодержавной власти. У нас в России законы сплошь и рядом издавались – и до, и после 6 июня – помимо Государственного совета; они издавались бы и помимо Государственной думы, если бы закон 6 августа стал совершившимся фактом.

Материальное ограничение власти монарха необходимо предполагает участие народного представительства в осуществлении законодательной власти. Ограниченный конституцией или, другими словами, конституционный монарх не может «всего желать», ибо содержание закона определяется соглашением между народным представительством и монархом. Нет соглашения – нет закона; воля монарха, поскольку она не совпадает с волей народного представительства, лишена значения и силы закона.

Конституционный режим покоится на следующем принципе: ни один закон не может быть издан иначе, как с согласия народного представительства. Где этот принцип установлен в законодательном порядке, там неограниченной или самодержавной власти монарха нет и не может быть места. Этот принцип установлен Манифестом 17 октября: с этого дня неограниченной или самодержавной власти de jure на Руси не существует.

Манифест 17 октября октроирует (то есть вводит верховной волей, сверху. -Ред.) России конституционный принцип. Как всякая октроированная конституция, манифест формально является выражением «доброй воли и доброго обещания» Государя; но эта воля и это обещание таковы, что легальным образом они не могут быть взяты Государем обратно. Манифест мог быть установлен волеизъявлением монарха, ибо в момент его издания монарх был самодержцем. Он не может быть отменен волеизъявлением монарха, ибо с момента его издания самодержца в России не существует.

Конечно, Высочайшие повеления в порядке управления могут быть издаваемы и после Манифеста 17 октября; такие повеления не могут, однако, отменить законов, установленных самодержцем, как органом верховной законодательной власти, а тем более они не могут отменить основных законов, определяющих порядок и способ издания законов в будущее время.

Дарование монархом конституции может быть сравниваемо разве только с отречением монарха от престола. Отречение от престола всегда является актом «доброй воли» монарха. Однако отречение это не может быть взято обратно, потому что, раз оно состоялось, то лицо, которое было монархом, перестает быть таковым. Воля бывшего монарха: «Хочу снова быть монархом», будучи волею частного лица, не может как таковая иметь юридических последствий.

Дарование конституции – или что то же установление конституционного начала – с юридической точки зрения может быть рассматриваемо как переход верховной законодательной власти от одного субъекта – абсолютного короля – к другому: «королю в парламенте». Только «король в парламенте» может изменить или отменить конституцию; бывший самодержец, оставаясь монархом, перестает быть законодателем...

Самодержец – (это) тот, кто может все, что ему угодно, приказать, хотя бы и не всяким, каким ему угодно способом. Самодержец – (это) тот, кто не делит ни с кем своей власти...

Манифест 17 октября возвещает «непреклонную волю самодержца установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы».

Непреклонная воля самодержца есть закон; выполнение этого закона, возложенное на правительство, для последнего обязательно. Другими словами, правительство обязано принять меры к созыву Государственной думы и воздержаться от проектирования впредь до такого созыва каких бы то ни было законодательных мероприятий. «Временные правила», издаваемые правительством («королем в кабинете») в видах созыва Государственной думы, не будучи законом, не имеют значения и силы закона; они приобретут такое значение и такую силу только в том случае, если в последствии получат «одобрение» Государственной думы. С юридической точки зрения «законы», издаваемые ныне правительством, имеют такое же значение, какое присуще по некоторым конституциям так называемым «временным законам», издаваемым в исключительных случаях правительством во время перерыва между сессиями парламента. Такие законы, во всяком случае, не стоят в противоречии с принципом ограниченности монархической власти...

Не подлежит сомнению, что Манифест 17 октября вводит конституционное начало в новое государственное право России; это начало формулировано в пункте 3 Манифеста. И если бы все содержание манифеста исчерпывалось только этим пунктом – и тогда мы должны были бы признать, что в России есть конституция и, следовательно, нет самодержавия и не может его быть...

Вопрос о том, упраздняется ли самодержавие Манифестом 17 октября, представляет не только теоретический интерес – он имеет огромное практическое значение.

Самодержавие – это символ, символ политического мировоззрения, дорого одним и ненавистного другим: символ политического строя, бесповоротно отошедшего в вечность. Для врагов политического обновления России, для «истинно русских людей» самодержавие – боевой клич, лозунг реакции.

Самодержавие – красное знамя контрреволюции, знамя тех черных тысяч, которые поднимаются походом во имя старой против новой России. Вырвать из их рук это знамя – значит облегчить освободительному движению окончательное торжество. До тех пор пока оно развевается над крепостью бюрократической России, мы не можем быть спокойны, не можем быть уверены в победе.

И для нас самодержавие символ – символ всего нашего мрачного прошлого, векового гнета, тяготевшего и еще тяготеющего над несчастной страной. И, когда мы восстаем против этого символа, мы восстаем против бюрократической опричнины и гражданского рабства, против позора наших внешних поражений и еще большего позора наших внутренних побед. И, когда мы ненавидим этот символ, мы ненавидим Мукден и Цусиму, Шлиссельбург и Петропавловскую крепость, разнузданную свободу кулака и оковы, наложенные на мысль и на слово.

И если действительно в день 17 октября заложен был первый камень народной свободы, этот камень будет – он должен быть – могильной плитой над старым самодержавным режимом.

Новое время. 1994. №29. С. 43-45.