17. Социальное изменение: интерпретация versus планирование

Историцистские взгляды на социальное развитие нельзя назвать фаталистическими, не ведут они и к бездеятельности. Напротив, большинство историцистов испытывают склонность к «активизму» (см. раздел 1). Согласно историцизму, наши желания и мысли, мечты и рассуждения, опасения и знания, наши интересы и наша энергия — все это силы в развитии общества. Дело не в том, что ничего невозможно сделать, а в том, что ни мечты, ни [59] конструкции разума никогда не претворяются согласно плану. И эффективны только те планы, которые совпадают с главным течением истории. Совершенно ясно, какого рода деятельность историцисты считают разумной. Разумна та деятельность, которая не противоречит и даже способствует предстоящим изменениям. На научном прогнозе можно основать только одну деятельность — соци­альное акушерство.

И хотя никакая научная теория не может прямо способствовать деятельности (она может только не рекомендовать какой-то деятельности как нереали­стической), косвенным образом она способна вдох­новить тех, кто чувствует, что обязан что-то изменить. Историцизм дает нам такого рода вдохно­вение. Человеческому разуму отводится особая роль; только научное мышление, только историцистская социальная наука способна указать направление разумной деятельности, желающей совпасть с на­правлением грядущих изменений.

Таким образом, историческое пророчество и интерпретация истории должны стать основой любого продуманного и реалистического социального действия. Интерпретация истории является главной задачей исторического мышления. Все помыслы и действия историцистов обращены к интерпретации прошлого в целях предсказания будущего.

Способен., ли историцизм обнадежить или при­ободрить тех, кто грезит о лучшем мире? Для этого нужно было бы оптимистически смотреть на социальное развитие и верить, что оно в сущности своей «благое» или «рациональное» и ведет к лучшему, более разумному состоянию общества. Такой взгляд близок к вере в социальные и [60] политические чудеса, отрицая за человеческим разумом силу сотворения более разумного мира. Некоторые влиятельные историцистские авторы с оптимизмом пророчествовали о пришествии царства свободы, в котором человеческие дела можно было бы планировать рационально. Они учили, что переход от царства необходимости, этой доли страданий, к царству свободы осуществится не посредством разума, но с помощью чуда, в силу строгой необходимости, по слепым и непреложным законам развития.

Тем, кто желает, чтобы разум оказывал большее влияние на общественную жизнь, историцист посо­ветует изучать и интерпретировать историю с целью обнаружения законов ее развития. Если выяснится, что желательные изменения уже близки, тогда эти желания являются разумными. Если же развитие идет в другом направлении, тогда наши желания оказываются совершенно неразумными; историцисты сочтут их просто утопической мечтой. Активизм оправдан только в том случае, когда покоряется предстоящим изменениям и способствует им.

Натуралистический метод, с точки зрения исто­рицистов, предполагает определенную социологиче­скую теорию, согласно которой общество не развивается и не изменяется сколько-нибудь суще­ственным образом. Теперь мы видим, что и историцистский метод предполагает сходную со­циологическую теорию, согласно которой общество изменяется, но при этом движется по предопределен­ному и неизменному пути, стадии которого предна­чертаны непреложной необходимостью. «Когда общество находит естественный закон, определяю­щий его развитие, даже в этом случае оно не может [61] ни перескочить через естественные фазы своей эволюции, ни выкинуть их из мира росчерком пера. Но кое-что оно может сделать: сократить и облегчить родовые муки». В этих словах, принадлежащих Марксу, прекрасно сформулирована суть историцистской позиции. Историцизм не учит бездеятельно­сти или фатализму, однако утверждает, что любая попытка вмешаться в надвигающиеся изменения тщетна; историцизм — это особая разновидность фатализма, для которого неизбежными выступают тенденции истории. Активистское изречение «Фило­софы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» должно понравиться историцистам (слово «мир» обозначает здесь развивающееся человеческое обще­ство), поскольку подчеркивает значимость измене­ния. Но оно плохо согласуется с важнейшими положениями историцизма. Теперь мы видим, что можно сказать и иначе: «Историцист может только объяснять социальное развитие и помогать ему различными способами; однако дело, по его мнению, заключается в том, что никто не способен его изменить».