19. Вера и Знание

За десятилетия неверия распространилось мнение, что люди могут прожить жизнь без всякой веры, будто бы образование не совместимо с верой. Образованный человек, якобы, самое важное в действительности уже понял, многое знает, а потому такой человек может не верить. Чем больше человек знает, тем он дальше от веры. Наука наступает, а вера отступает, потому что вера есть не что иное, как суеверие. Такого рода неясности, особенно у молодых людей, заставляют критически разобраться и вдумчиво отнестись к подобным воззрениям.

Мы исходим из того, что не только познание или общение, но и жизнь в целом невозможны без веры и доверия. Вера – это «форма жизни». В детстве ребенок учится действовать согласно верованиям, возникающим в результате общения с взрослыми. Реальные действия ребенка основаны на уверенности в том, что говорят взрослые. Понемногу у него возникает система верований. Могут ли взрослые обходиться без веры? Разве ученый не верит, что завтра природа будет следовать тем же законам, что и сегодня? Будучи необходимым элементом нашей духовной жизни, вера сопровождает человека всю жизнь. От нашего отношения к вере зависит духовная жизнь. Согласитесь, что это немаловажно.

Оглядываясь в прошлое, мы видим, что вся история нового и новейшего времени Запада, наполнена многовековыми столкновениями между защитниками религиозной веры и представителями науки. Коперник, Кампанелла, Джордано Бруно, Галилей – перечень героев и мучеников свободомыслия бесконечен, равно как и число подвижников, стремившихся воплотить в жизнь возвышенные христианские ценности.

Исторические примеры свидетельствуют, что так было не всегда, и что не всегда довлела несовместимость науки и веры. Яркий пример тому – великие каппадокийцы. Василий Великий, например, пройдя полный курс Афинской Академии и впитав в себя все богатство античной науки, впоследствии стал христианским епископом. В созданном им «Шестидневе» дана картина мироздания, в которой органично и гармонично сочетаются наука и религия, Афины и Иерусалим.

Что же произошло потом? Почему гармония перешла во враждебность и несовместимость? В силу целого ряда действовавших в истории факторов, живая вера постепенно перерастала в умозрительное представление о Боге и о созданном им мире. Результатом этого процесса и явилось разделение веры и научного знания. Предметом веры стал Творец, Создатель мира, а предметом чисто человеческого, «разумного» знания – созданный Им мир. Эти два направления человеческого бытия, изначально единые, стали развиваться независимо друг от друга.

Несколько по-иному развивалась умственная жизнь в Византии, а после её падения, на Руси, унаследовавшей от Византии, цельность мировоззрения. Таких коллизий, как в Западной Европе, на Руси не было, ученых за их научные взгляды никто не сжигал. Именно традиция органического уживания веры и науки в многовековой умственной жизни России позволяет нам более взвешенно подойти к выбранной, сложной проблеме. Мы рассматриваем науку и религию как два различных, но взаимно дополняющих вида познания действительности.

Вера – мировоззренческая позиция, состоящая в признании безусловного существования и истинности чего-либо с такой решительностью и твердостью, которые превышают убедительность любых доказательств и не зависят от них вопреки всем сомнениям. Сомнение бывает зряшным, пустым, отбрасывающим даже сомнение в самом сомнении. Сомнение бывает вопрошающим и творческим. Именно такое вопрошающее сомнение продуктивно, поскольку ведет к духовному преображению человека. Вопрошающее сомнение наполнено жаждой уверенности и представляет собой волю к истине.

В книге «Путь духовного обновления» (1) русский философ Иван Александрович Ильин утверждает, что вера не обязательно вера в Бога. Но если человек не верит в Бога, то это не значит, что он ни во что не верит и его можно причислить к людям, живущим без всякой веры. Люди верят в нечто такое, что они принимают за главное и существенное в жизни; чем они дорожат и чему они служат. Такое отношение и есть отношение веры. У кого есть такой предмет, тот в него верит.

Можно верить в истину, но вера есть нечто гораздо большее, чем то, что признается за истину. Мы уверены в таблице умножения, в химических формулах, в законах логики. Однако сомнение в этих истинах не поколеблет веры, а может лишь поколебать нашу познавательную уверенность.

Человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни. Скажи мне, что для тебя самое важное в жизни, и я скажу, во что ты веришь. Человек как бы дышит тем, чему верит. А поскольку каждый человек чем-то живет, то мы не найдем человека, который бы ни во что не верил. Вера есть главное тяготение человека, а потому человек в принципе не может жить без веры. Именно вера определяет его жизнь, его воззрения, его стремления и поступки. Есть люди с дремлющей верой, до некоторых пор они ничему не служили, ничем собственным не жертвовали.

Животное не выжило бы, если не отделяло существенное, жизненно важное для него, от несущественного. Человек, чтобы выжить, закрепляет жизненно важное для него в символах, понятиях, и делает его ценностью. Выбирая и стремясь к чему-либо, человек служит некоторой ценности, в которую он верит. Вера это первичная сила, которая движет человеком, независимо от того, осознал и понял ли он это.

У человека есть возможность дорожить тем, что ценно, дорожить своей верой, укреплять её, создавать на этой основе свой характер. Либо оставлять свои ценности «на улице», на произвол судьбы, не дорожить ценностями, заблуждаться в своей вере, идти чужими тропами. Но в любом случае человек не может жить без веры. Попробуем разобраться в том, во что верят люди.

Есть люди, и их немало, что верят в чувственные наслаждения, в счастье и деньги. Но есть и такие, которые даже не прояснили для себя, во что они верят. Поскольку выбранные ценности, это наш воздух, то небезынтересно узнать, чем мы дышим. Есть ли смысл в выбранных нами ценностях? Есть духовный закон, согласно которому, человек постепенно уподобляется тому, во что он верит. Чем сильнее вера, тем убедительнее обнаруживается этот закон. Почему так происходит? Возможно потому, что человек постоянно размышляет о предмете веры, вживается в этот предмет, и он проникает в душу человека до самой её глубины. Возникает единство души и предмета веры. Тогда в глазах человека сияет и сверкает предмет его веры.

Если человек верит только в чувственные наслаждения, принимая их за главнейшее в жизни, то он сам постепенно превращается в чувственное существо, в искателя земных удовольствий, в наслаждающееся животное. И это будет выражаться в его лице и походке, смотреть из его глаз и управлять его поступками.

Если же человек верит в деньги и власть, то душа его постепенно высохнет в голодной жадности и холодной жажде власти. Опытный наблюдатель прочтет все это в его взоре, услышит в его речи и не ошибется, ожидая от него соответствующих поступков. Вспомним о предупреждениях русских сказок. Если мужчина верит только в силу денег, то быть ему Кощеем Бессмертным, а если женщина стремится лишь к власти, то не миновать ей участи Бабы Яги.

Существуют настоящие ценности – в них веруют, а есть те, в которые верят. Так русский язык различает веру с потребностью верить от способности веровать. Верят все люди, сознательно или бессознательно, сильно или слабо. Веруют – далеко не все, ибо верование предполагает в человеке способность оберегать и защищать то, что действительно заслуживает веры, что дается человеку в духовном опыте осмысления своих ценностей. В карты, во сны, в гадание – верят. Но в божественное – веруют. В суеверия «верят», верят от страха и боятся своей веры. И чем больше боятся, тем сильнее верят, и обратно. Вера разъединяет, а верование ведет к духовному возвышению человека, к объединению людей на основе общих ценностей. Нельзя сказать: «я верую в дурные приметы». В вождя «верят», а не веруют. Сам язык запрещает «культ личности».

Становится ясно, что не следует принимать решение – ни во что не верить, Ясно и то, что одна вера возвышает, а другая не принесет ничего, кроме вреда и гибели. Жить стоит только тем и верить стоит в то, за что стоит бороться и умереть. Смерть есть высший критерий для всех жизненных содержаний. Именно смерть ставит перед нами вопрос о самом главном в нашей жизни. Кто живет для собственного удовольствия и ни во что другие не верит, тот видит во всем средство. Ему не за что бороться до конца, ему нет смысла рисковать в этой борьбе жизнью. В минуту смертельной опасности он будет думать только о себе и о спасении своей жизни любой ценой. Но если человек, идущий на смерть, говорит, что лучше совсем не жить, чем потерять свободу, семью, родину, то здесь дело не сводится к личным наслаждениям. Но для некоторых и смерть бессмысленна. Они жили так, как будто у них было две возможности: наслаждение или смерть. Поэтому можно сказать: скажи мне, за что бы хотел бы отдать свою жизнь, а я скажу тебе, во что ты веришь.

Вера как жизненный ответ. Вся духовная культура возникает лишь из того и благодаря тому, что человек не ограничивает себя чувственно внешним опытом, не отводит ему исключительного значения, но, напротив, признает руководящим духовный опыт, из него живет, любит, верует и оценивает все вещи. Самым глубоким и могучим источником веры является любовь. Возможно, что через любовь можно лучше и глубже разобраться в природе веры.

Любовь есть тайна, которая предполагает для своего понимания решение многих задач. Одна из них такая. Что лучше: когда тебя любят или когда ты любишь? Когда тебя любят, то ты получаешь удовольствие. Что следует дальше, мы уже разобрали. Любовь предполагает брать или самому давать? Для чего человек родился? Для того, чтобы брать от природы, общества и других людей, или самому дарить себя и результаты своего творчества? Когда человек любит, то он независим и свободен в дарении своего чувства.

Такой человек не будет заискивающе спрашивать: «Ты меня любишь? Или: «Ты меня уважаешь?». Таким человеком невозможно манипулировать. Надо смириться с тем, что в мире есть области, где кончаются проблемы и начинаются тайны. Для такого смирения нужно иметь мужество – мужество признать и принять, что не все зависит от нас, и есть нечто неустранимое. Человек нуждается не в истинах, которые служат ему, а в истине, которой мог бы служить он. Любовь одна из таких истин. Сумеем удержаться в любви – и увидим исполнение веры.

Один христианский миссионер заметил в Париже, на «мосту самоубийц» юношу, явно готовящегося в последнему шагу. Проповедник подошел к нему и попросил отложить исполнение решения на несколько минут – прежде же пойти в соседний квартал, найти какого-нибудь нуждающегося человека и отдать ему свои деньги, которые, конечно, уже больше не понадобятся более самому юноше. Совет был принят. Молодой человек ушел, и на мост уже не вернулся. В тот момент, когда он отдал свой кошелек, его сердце осветила радость большая, чем у принявшего его дар. Смысл жизни был ему явлен.

В своем ценностном взрослении человек переживает два этапа. На первом этапе ему представляется, что ценность есть нечто, чем он может оперировать, что ему принадлежит, ему служит и обогащает его мир. Но затем оказывается, что подлинную свою глубину ценимое им открывает ему лишь в ответ на радикальную перемену ролей. Человек начинает ощущать себя служащим своей ценности. Как говорил Фрэнсис Бэкон: «Природа управляется лишь подчинением ей». Человек начинает понимать своё жизненное призвание – реализовать все то, что не могло бы без него случиться, обеспечить полноценное существование себя и мира. Он начинает служить людям.

Тогда человек меняет своё восприятие истины и ценности. Человеку казалось, что хлеб ему нужен для служения человеку. Послушаем, что открылось Антуану де Сент-Экзюпери: «…Люди приходят домой совершенно разбитые и кормятся хлебом. Но не в этом ведь для человека главная суть вещей. В их сердце их кормит не то, что они получают от хлеба. А то, что они сами хлебу дают». (2). Понятно, что такие отношения человека с его верой и объектом веры никак не подобны обладанию.

Отношение в экспериментальной науке иное. Исследователь, начиная с Галилея, уже не ученик в храме природы, а судья и палач. Судья он потому, что именно он теперь решает, что есть, и чего нет, а чего не может быть никогда. Границы реальности устанавливаются человеком, сама реальность тождественна с тем, что считает таковым положительная наука. Палачом по отношению к природе человек оказывается потому, что, стремясь обнаружить свойство объекта, не останавливается перед его разрушением. Галилей сравнивал эксперимент с «испанским сапогом», в который человек зажимает природу, чтобы заставить её дать нужный ему ответ. Современные физики работу своих ускорителей описывают не менее изящным и честным образом. Повесьте в тире швейцарские часы, затем расстреляйте их из крупнокалиберного пулемета, а затем по осколкам попробуйте составить представление о том, что же это такое было и как работало. Сравните отношение ученого-экспериментатора к природе с предупреждением Христа. В Евангелие Христос предупреждает идущего на молитву, что прежде молитвы ему стоит вернуться и примириться с тем, с кем он в ссоре.

В сфере духовного познания манипулирование сменяется на самораскрывающуюся активность объекта. Успех познавания зависит от согласия «объекта» раскрыть себя. В изучении человеческого мира не «все позволено». Здесь мы можем лишь терпеливо ждать, пока другой человек сам раскроется нам, что возможно в любом случае лишь в ответ на подтверждение нашей не-агрессивности. Даже неживая природа может лишь подарить нам чувство гармонии и красоты, если мы готовы этот дар принять.

Тем более акт религиозного познания выступает, по сути, как акт откровения. Однако откровенность как способ получения духовного знания ещё не гарантирует доброкачественности откровения. «Не всякому духу верьте, но испытывайте – от Бога ли они». Бывает откровение зла. Религиозная реальность открывается как диалог личностей. А потому нужно научиться слушать и слышать, научиться воспринимать участника диалога в качестве личности. Если эти принципы готовности к диалогу будут соблюдены, то у нас есть шанс не только быть услышанным, но и получить ответное «сердечное извещение». Одно из самых ярких определений Откровения дал Винни-Пух. В ответ на предложение Пятачка сочинить песенку, «Винни-Пух сказал про себя: «но это не так просто. Ведь поэзия – это не такая вещь, которую вы находите, то вещь, которая находит вас. И все, что вы можете сделать, то пойти туда, где вас могут найти».

В науке и в духовном познании задействованы в принципе разные структуры человеческого существа. В науке человек действует как чистая интеллигенция, чистый ум. Совесть, вера, порядочность – все это подмога в работе ученого. Но в духовной жизни, напротив, «ум – это только подмога рабочая сила у сердца», как говорил старец начала ХХ века о. Алексей Мечев.

В духовно-нравственной сфере человек действует как личность. В моем действовании как личности меня никто не может заменить, ибо иначе это будет не мой поступок. Нельзя совершить поступок не понимая его, не неся за него ответственности. Именно поэтому М.М. Бахтин определяет веру как «ответственно осознанное движение сознания». (3).

Итак, вера противоположна знанию не потому, что она неаргументирована или неуверенна в своем предмете. Это не некая ущербность знания. Это просто совершенно иная форма установления отношений с Истиной. Знание безлично, объективно, систематично. Моя личность и личность других людей ускользает от всякой технологичности и объективируемости. Вера предполагает личное отношение к предмету исследования. Вера – личностное самоопределение человека по отношению к имеющемуся у него знанию. Когда человек открывает, что некое знание (духовное и нравственное) не может быть им просто «принято к сведению», а требует от него жизненного ответа – этим ответом оказывается вера.

Вера действительно знает свой предмет. Ведь верят не во «что-то вообще». Как отметил выдающийся русский философ Алексей Федоорович Лосев, «или вера отличает свой предмет от всякого другого – тогда этот предмет определен и сама вера определенна, или вера не отличает своего предмета от всякого другого – и тогда у неё нет ясного предмета, и сама она есть вера ни во что, т.е. не вера». (4).Но учитывать ясные и существенные признаки предмета не значит ли знать предмет? В своей сущности вера есть знание.

Чтобы основательнее различить веру и суеверие, рассмотрим соотношение веры и знания. В области веры есть своя особая достоверность и свои полноценные основания. В то же время достоверность научных предположений и объяснений преувеличивает человек, который далек от научных исследований. Слишком часто верят в то, что науке все доступно и ей все ясно, полуобразованные люди. Настоящие ученые знают границы своего знания и понимают, что истина есть трудное задание и далекая цель. Полуобразованный человек твердо уверен, что вода кипит при ста градусах. Даже школьник, знает, что с этим можно согласиться, при определенных условиях, в частности высоты над уровнем моря, солености воды и прочих условиях. Научное исследование как раз и выясняет границы применимости знания. Круг людей, которые безоговорочно верят в науку, Александр Исаевич Солженицын назвал «образованщина».

Знание и вера не в полной мере исключают друг друга. Положительная наука не преувеличивает своей достоверности и не пытается судить о предметах веры. Быстрое развитие науки и техники привело человечество к беспомощности в вопросах духовного опыта, духовной очевидности, духовных умений. Можно, разумеется, относиться с презрением к жизни чувства – например, к радости, благодарности, уважению, любви, чести, патриотизму – и отвергать все это как «сентиментальность». Но чувства у людей не исчезнут. Беда в том, что чувства станут грубыми, злобными, нечистыми и отвратительными. Они станут телесно вредными, а духовно гибельными. Человеческая душа исполнится ненависти, злости, гордости и мстительности. Люди, не уводящие своего воображения к высшим, нечувственным содержаниям, становятся пленниками пошлости и, по слову мудрого Гераклита, всю жизнь «наслаждаются грязью». В таком случае воля начинает служить волку в человеке и становится его свирепым орудием. Невоспитанная, неодухотворенная воля есть источник всех коварных, злобных и преступных поступков на земле.

Мышление человека должно подниматься от чувственного к духовному содержанию. Но это не происходит автоматически. Логика и математика помогают в этом мышлению. Но нужна нравственно воспитанная воля и интуиция. Без духовности человек и в мышлении не поднимается выше чувственного познания.

Воспитать человека значит, прежде всего, пробудить в нем духовные переживания. Только тогда человек научится отличать добро от зла, услышит в самом себе голос совести, постигнет, что такое честь и благородство. Это именно те ценности, которые служат предметом истинной веры. Чтобы вера возникла, нужно вначале выработать духовное в человеке, иначе он прилепится к пошлости. И тогда тайна и глубина жизни уйдут от человека во внешний мир. Отвергая духовные законы люди и народы разлагались духовно, впадали в общественный беспорядок и исчезали в духовном небытии .Семен Людвигович Франк, русский философ высказал глубокую мысль: «Веруя, я совсем не вынужден отвергать факты, на которые опирается неверующий. Я только прибавляю к этому, что я знаю ещё и другой факт. По существу, спор между верующим и неверующим так же беспредметен, как спор между музыкальным и немузыкальным человеком». (5). Не менее образно сказал Иосиф Бродский:

Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.

Есть разница меж них. И есть единство.

Одним вредит, других спасает плоть.

Неверье – слепота, но чаще – свинство.

Вера и верование. Вера сопоставляется со знанием или противопоставляется ему. При этом вера понимается, прежде всего, как уверенность в недостоверном знании. В таком знании, основания которого не даны или скрыты. Однако такая вера очень легко превращается в абсолютизацию упорства, что ведет к упрямству и своеволию. В данном случае следовало бы говорить, скорее, о галлюцинациях, навязчивых идеях и верованиях. Однако верования далеко не всегда служат источником своеволия. Общие верования, напротив, образуют условие и фундамент совместной жизни людей. Если человек верит в то, что другие его поддержат, то он сможет объединиться с ними. К верованиям относится уверенность в существовании внешнего мира, в неизменность действия законов природы. Верования неразрывно связаны со знанием человека о мире и о самом себе. Однако если знание создается, то верования служат основой человеческого отношения к миру вообще. Верования обеспечивают такое отношение человека к миру, когда он может полагаться на что-то. Такая мировоззренческая позиция является предпосылкой мысли и действия. Иными словами, верования – это знание, но такое знание, в котором не может быть исключена полностью вера.

Верования играют важную роль в конституировании человеческой реальности. Исходный, начальный уровень «реальности» состоит из того, на что человек в своей жизни «полагается» и что исключает сомнения. Человек пребывает и в веровании, и в сомнении. Сомнение живет и действует по тем же законам, что и верование. В сомнение верят так же, как и в разум. Поэтому сомнение также участвует в конституировании человеческой реальности. Если верование конституирует реальность устойчивую, то сомнение – реальность неустойчивую, неоднозначную, на которую нельзя «положиться». Происходит столкновение двух верований. Человеческую реальность покидает уверенность. Мысленные конструкции создаются именно потому, что из соответствующей области ушли верования.

Человеческая реальность не дана изначально, а является плодом усилий и изобретательности людей, создавших предшествующее состояние культуры. Эти усилия и приобретают род верований, наслаивающихся на предшествующий человеку опыт. Так создаются различные воображаемые миры. А поскольку истоки предаются забвению, то верование становится уверенностью. Заметим, что верования не существуют сами по себе, их содержание требует определенных усилий от современников. Однако содержание понятия вера не исчерпывается верованиями.

В конечном итоге, верования как определенные знания доступны проверку путем обращения к жизненному опыту. Вера в целом относится к таким областям, где опытная проверка невозможна. Тогда вера выступает как непроверяющая и неразмышляющая и оказывается результатом послушания и доверия авторитету, т.е. инстанции, утверждения которой должны считаться непогрешимыми. Но авторитеты в качестве таких инстанций образуют иерархию, которая должна завершиться некоей последней и абсолютной инстанцией. Она выступает уже не как высший авторитет, а как источник всякого авторитета и условие его существования в качестве такового. Такой инстанцией признается Бог, который не может считаться итогом простой экстраполяции представлений об авторитете. Чтобы авторитет считался таковым, он должен выступать в качестве проводника и выразителя воли Бога, свободно открывающегося человеку как достоверный сам по себе без ссылки на какие-то иные инстанции. Поэтому вера неразрывно связана с откровением в качестве свободного самообнаружения Бога, его непосредственного воздействия на душу человека. Вера соотнесена с откровением как таковым, а не с её заместителями, типа текстов. Но эта связь не может быть доказана, иначе бы вера ничем не отличалась от знания.

Будучи целостным актом личности, а не аспектом знания, вера выражает предельную заинтересованность. В качестве живого существа человек заинтересован во многих вещах – материальных и духовных, которые необходимы для его существования. Многие из них могут требовать от человека полной самоотдачи, чтобы желаемое исполнилось полностью. Обещание предельного исполнения желания чаще всего выражается символически и сопряжено с требованием повиновения. В случае неповиновения отступнику грозит наказание, и желаемое им не исполнится. Именно так действуют боги, выступающие одновременно и как предметы предельной заинтересованности, и как принуждающая сила. Таким образом, заинтересованность, требование, обещание и угроза – основные компоненты акта веры.

Классическое понимание веры, в устах апостола Павла, выглядит следующим образом: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом». Под «невидимостью» здесь понимается не только недоступность органам чувств, но и то, что избрано в ходе свободного волеизъявления. В «невидимое» можно только верить, т.е. допускать возможность её свободного избрания. В этом акте нет доказательного принуждения, а отсюда хотя бы минимальных гарантий. Поэтому требование, чтобы вера была доказанной, основано на глубочайшем непонимании её сущности Вера не может быть доказанной. Приписываемое Тертуллиану выражение «Верую, ибо абсурдно» подчеркивает именно эту безусловность веры. Поэтому вера сопряжена с допущением чуда, т.е. воздействия сил, о которых мы не знаем, но в существование которых можем верить. С другой стороны, вера есть также «осуществление ожидаемого», что обнаруживает её связь со временем. То, что «Бог невидим» - это тезис о человеке. Будем помнить, что сказал Маленький принц: «…по-настоящему видеть можно только сердцем, главное невидимо для глаз».

Напротив, всякое знание - будь то чувственное или логическое – принудительно и неотвратимо. Восприятие какой-либо вещи не зависит от воли человека и его желания воспринимать или не воспринимать её. Как только человек приходит в соприкосновение с вещью, она, независимо от его желания, входит в его сознание. Верования, логика и чувственное знание принудительны. Верить, надеяться и любить нельзя заставить.

Именно вследствие своей особенности вера играет важную роль в конституировании времени культуры. Благодаря вере будущее уже не может быть понято в качестве простого продолжения прошлого и настоящего, оно не может и должно повторять те «видимые» образцы, которые заранее известны. Следовательно, чем менее «образной» является вера, тем более истинной она должна быть признана. Это требование делает веру препятствием на пути превращения времени в простой круговорот, в воспроизведение уже бывшего. Именно этим вера отличается от надежды.

Надеяться можно лишь на некоторые образы, на повторение прежде виденного, и надежда знает свой предмет. Если вера обеспечивает возможность разрывов в течение времени, то надежда является условием его непрерывности. Источник надежды – в прошлом, источник веры – в будущем. Вера создает определенную тягу к будущему как новому. Не надежда, а вера выходит за пределы смерти и отдельного человека, и отдельной культуры. Это – уверенность человека в будущем без него самого и без его «мира», но предполагающая причастность верующего человека к такому будущему. Поэтому надежда, в отличие от веры, становится напряженным отношением между уже некогда испытанным благом и ожидаемым в конце времени спасением в качестве высшей формы этого блага.

Вера и надежда, в свою очередь, неразрывно связаны с любовью, которая будучи сплачивающей силой, создает человеческие общности, невозможные без совместного для данной общности времени. Благодаря любви возникает настоящее, создаваемое выходом каждого члена общности из своей индивидуалистической изоляции.

Таким образом, вера, надежда и любовь являются неразрывно взаимосвязанными аспектами целостного конституирования времени, в котором есть прошлое, настоящее и будущее. Вера, надежда и любовь не являются субъективными «настроениями». А являются экзистенциальными условиями превращения времени в историю. Вера, надежда и любовь являются силами, конституирующими историческое время, только как установки, общие для данного человеческого коллектива. Как и все человеческие состояния, они требуют для своего создания и поддержания определенных ритуальных практик. И не обязательно религиозных практик. Утрата или отмена такого рода практик влекут за собой развязывание сил дезинтеграции и дезориентацию жизненного поведения.

Это снова ставит проблему соотношения веры, знания и понимания. Аврелий Августин и Ансельм Кентерберийский исходили из принципа: «Верую, чтобы понимать», Пьер Абеляр выдвинул противоположный принцип: «Понимать, чтобы веровать». В условиях секуляризации происходит смешение веры с надеждой, являющееся характерной чертой всех утопических движений. Одновременно происходит отождествление веры с верованиями, которые теперь чаще всего конструируются искусственно в качестве «идеологий».

Мартин Бубер в статье «Два образа веры» рассматривает двойственный характер «веры». «Одна форма веры выражается в том, что я доверяю кому-либо, пусть даже у меня нет «достаточного основания» доверять этому человеку. Другая форма веры обнаруживается в том, что я, тоже без достаточного основания, признаю истинность чего-либо». (6). Тем самым, отношение к другому человеку строится не на «основаниях» и не следует из них. Причины и основания никогда не смогут объяснить мою веру до конца. Моё рациональное мышление составляет лишь часть меня. В случае веры обнаруживается целостность моего бытия. Сама вера становится возможной, поскольку в это отношение вовлечено все моё бытие.

Немецкий философ Карл Ясперс выделил наряду с религиозной верой «философскую веру». Это вера мыслящего человека. Такая вера тесно связана со знанием. Ясперс утверждает, что Джордано Бруно верил, а Галилео Галилей знал. Вспомним, что оба ученых утверждали, что не Земля является центром Вселенной. Бруно тесно связывал истину с личной верой, жил ею и пострадал за веру. Галилей доказал истину. Доказанная истина не зависит от человека. Таким образом, умирать за такую истину неоправданно.

Вера и Разум. В истории философии, как отмечал Владимир Сергеевич Соловьев, четко прослеживаются три основных подхода к проблеме отношения веры и разума. Во времена схоластики была распространена идея о первенстве веры во всех вопросах бытия и вторичности человеческого мышления. С точки зрения сторонников этого подхода, «должно подчинить разум авторитету, отказаться от самостоятельного мышления». (7). Второй подход ратует за равноправие разума и веры и пытается их примирить. Третий подход имеет отличительной чертой то, что отводит разуму главенствующую роль Философы этого направления полагают, что «разуму принадлежит безусловное значение, а авторитет, поскольку различается от разума, признается ложным». (8).

Проблему бесспорных начал человеческого познания глубоко исследовал Иммануил Кант. Отличительными чертами знания Кант считал необходимость и строгую всеобщность. Такое знание философ назвал априорным, т.е. доопытным. Кант пришел к обоснованному выводу о существовании в принципе неустранимой границы познания. Кант провозгласил, что он обосновал границу знания, чтобы понять права и место веры. Философ постиг истину, что человеку во все времена, даже если он многое знает, умеет, суждено жить, действовать, принимать ответственные решения на границе знания и незнания. Не случайно, что Кант предостерегал от опасных, не соответствующих реальным возможностям человека настроений всезнайства, познавательной самоуверенности, чрезмерных упований на якобы универсальный характер познавательной ориентации человека в мире, на якобы безграничную мощь, вездесущность знания.

Когда Иммануил Кант утверждает: «Я должен был устранить знание, чтобы получить место для веры», то он требовал освобождения места для веры как нравственного убеждения. Практическое нравственное сознание способно смирить непомерные претензии теоретического разума на всезнание. То, что двум основным значениям веры соответствуют два основных значения знания, установил Карл Поппер. Он выделяет знание как «состояние сознания» и знание как «объективное содержание мышления», которое не зависит от веры. Европейская традиция связана с исследованием объективированного знания. На наш взгляд, следует обратить внимание и на тесную связь знания как «состояния сознания» с верой.

Мысли Канта об основаниях достоверности знаний развил в ХХ веке Людвиг Витгенштейн. «Человек часто бывает околдован словом. Например, словом «знать»,- заметил Витгенштейн. «Не ужели некоторые наши высказывания не могут быть ложными?» - спрашивал он. «Не является ли совершенно ошибочным употребление слова «знать» в качестве самого почитаемого из философских слов?».(9).

Стремясь уяснить, в каких диапазонах правомерно говорить о знании, Витгенштейн размышляет о природе сомнения, о его разумных пределах, о бесплодии всеохватывающего скептицизма, об опасности вовсе утратить сомнения, ибо за это расплата не менее страшна. Итак, чтобы решить какую-либо проблему, следует проплыть между Харибдой скептицизма и Сциллой догматизма. Витгенштейн выявлял подвижное соотношение сомнительного и бесспорного, устойчиво-надежного и вариабельного. Он раскрыл множество тонких переходов веры и знания, доверия и неверия. «Разве тот, кто что-то знает, не должен быть способен на сомнение?» - спрашивал философ. Знание предполагает активную работу мысли, а думать – значит сомневаться. Слепое доверие, бездумная убежденность не относятся к категории «знания», они – из области веры, мнения.

Из рассуждений Канта вытекало, что на ключевые, вечные, философские вопросы, столь волнующие людей, в принципе нельзя дать достоверные, исчерпывающие, надежные ответы. Мировоззренческие, философские идеи не принадлежат к научно-теоретическому знанию типа математики или ньютоновской механики, а эти идеи регулятивны. Опираясь на достигнутые знания, на суммарный человеческий опыт, философские идеи указывают лишь путь, направление следования.

Регулятивная природа мировоззренческих идей предполагает осторожность, присутствие сомнения, готовность к неожиданностям, новым поворотам, изменению позиций. Догматическая приверженность тем или иным установкам осмысливается как неуместная, необоснованная. Разве прошедшие десятилетия не этому научил нас? Однако мысль о границе познания не сводится к размежеванию области знания и познавательной веры. Она подразумевает принципиальную неполноту, недостаточность сугубо познавательного освоения мира вообще. Об этом также приходится сегодня думать.

Кратко Витгенштейн выразил эту мысль так: «То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, о чем же невозможно говорить, о том следует молчать». Молчание наступает не тогда, когда сказать нечего, а когда понятое не передать словами, ибо достигнута граница языка, предел высказываемого. В записной книжке Витгенштейна есть строка: где кончаются слова – начинается музыка.

Философ пришел к выводу, что область знания о мире составляют всевозможного рода факты и их логические преобразования. Знанию подвластно то, о чем можно формулировать истинные или ложные высказывания. Внутренний мир человека нельзя выразить в высказываниях познавательного типа. Здесь мир постигается целостно, возникает чувство нашей сопричастности миру и жизни, становятся значимыми проблемы Бога, смысла жизни, смерти, счастья и горя. Внутренний мир открывается каждому человеку лично, его нельзя бесстрастно безлично описать. Философские проблемы жизни, судьбы удается особым образом описать в музыке, поэзии, религиозных культах, философии. Высказывать их повествовательно, в форме знания, нельзя. Они, согласно Витгенштейну, раскрываются лишь косвенно – показывают себя.

Какова нижняя граница знания? В работе «О достоверности» Витгенштейн обратился к исследованию этой нижней границы знания. За ней лежат очевидности здравого смысла, практические навыки, умения, жизненные привычки. Они не поддаются «тематизации» в языке знания, и не допускают своего обоснования. Это предел обоснования, «невыразимое». Это уже не знание. Философ выводит бесспорные посылки за пределы собственно знания. Согласно его подходу бесспорные посылки относятся к пред-знанию, или «картине мира», или основаниям всей «языковой игры». Они представляют собой опоры, благодаря которым происходит формирование предложений. Все, что лежит ниже границы знания, уходит корнями в невербальный, практический опыт.

Следовательно, прав Гёте, который утверждал: «В начале было дело». Свою картину мира я обрел не путем подтверждений её правильности. Моя картина мира есть унаследованный опыт, отталкиваясь от которого я различаю истинное и ложное.

Тем самым, вся человеческая деятельность, практика, познание глубоко укоренены в «формах жизни» - в природе человеческих сообществ, их языка, обычаев. С одной стороны, познанию нужны устойчивые опоры, своего рода рельсы, или русло. С другой стороны, возможны переходы устойчивости и подвижного. Мифология может снова прийти в состояние непрерывного движения.

Опасно смешивать знания и веру, подменять одно другим. Слово «знание» само создает впечатление надежности и неоспоримости. Отсюда возможность использования слова «знаю» для придания своему мнению дополнительного веса, авторитетности. Однако, не всегда применение слова «знаю» оправдано, уместно. Человек нечто знает и вправе заявлять об этом лишь в определенных ситуациях. Иначе возникает «языковая игра». В вере выражается человек целиком, а в знании частично.

Проблема границы веры и знания актуальна, потому что она важна в мироориентации людей. Достаточно тонко, точно чувствовать различие, не путать, не подменять одно другим – жизненно необходимо. И, тем не менее, переходить «черту» приходится постоянно, поскольку на этой хрупкой и тонкой границы людям приходится жить. Но нужно отдавать себе отчет и понимать, что в разных сферах игра идет по разным правилам. Отсюда следует, что не следует подменять знание мировоззрением и мировидением. Мировидение не укладывается в рамки знания. В противном случае, можно возвести в ранг знания то, что таковым не является. Знание подлежит воплощению в действительность, а всевозможные утопические идеалы социального устройства реализуются при помощи насилия над людьми. К бедам может привести как недоучет глубоких философских выводов, так и философские промахи. Там где имеется знание, мы должны опираться на него, не подменяя никакими эквивалентами, типа знахарства, убеждений лидеров, или священными молитвами.

Любая коммуникация предполагает некоторые общие знания, веру и сомнения у субъектов общения. Без веры, знания, верований сам акт коммуникации становится невозможным.

Осмысление пределов компетенции науки, того, что она не является универсальным фактором духовной культуры – важное мировоззренческое достижение. Не следует также считать философию вечным «претендентом» на роль науки, на достижение тех результатов, какие свойственным физике, химии, биологии. Философии нельзя научиться как системе знания, подобно естественным наукам. Вместе с учителем следует пройти путь его мучительных исканий. Самому удивляться, искать, находить, погружаясь в туман неизведанного и неясного. Только в конце пути, заметишь, насколько изменилось твое видение мира и самого себя. Тогда становишься не столь самоуверенным, но и не столь скептичным, как бывало раньше. Границы веры и знания становятся мягче, но и определеннее, яснее, понятнее. Таков эффект от приобщения к философской мудрости, которая ищет меру во всем, в том числе и в соотношении веры и знания.

Библиографический список

1.Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993.

2.Экзюпери А. Военные записки. М.,1986. С.193.

3.Бахтин М.М. К философии поступка //Философия и социология науки и техники. М., 1986. С. 109.

4. Лосев А.Ф. Диалектика мифа //Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 104.

5. Франк С.Л. С нами Бог. Париж. 1964. С.66.

6. Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С.234.

7. Соловьев В.С. Кризис западной философии //Собр. соч. В.С. Соловьева. Т.1.С.29.

8. Там же. С.30.

9. Витгенштейн Л. О достоверности //Вопросы философии. 1991. № 2. С.100.