7. Проблема интерпретации

Интерпретация обозначает истолкование какой-либо реальной ситуации или идейной позиции, либо обозначает специальное понятие методологии науки. В первом значении она является предметом исследования гуманитарного знания. Во втором – философии науки. Обращает на себя внимание, что разработка междисциплинарных исследований опирается не на механическое соединение методологий различных наук, а их определенную интерпретацию, способную выделить единство данных методов в определенном исследовании.

Физик Ф. Капра выдвинул тезис, что современная наука и древние восточные философские учения говорят об одних и тех же вещах. Это различные интерпретации одного и того же предмета.

Чтобы прийти к пониманию единства пространства и времени А. Эйнштейну следовало обнаружить иной смысл представлений о пространстве и времени, чем те, что господствовали со времен Ньютона.

«То, что вы видите в сильный микроскоп, созерцаете через телескоп, спектроскоп или воспринимаете посредством того или иного усилительного устройства, - все это требует интерпретации», - писал один из создателей квантовой механики Макс Борн.

Само по себе показание прибора не может рассматриваться как научный факт. Оно становится им лишь тогда, когда соотносится с изучаемым объектом, что обязательно предполагает обращение к теориям, описывающим работу используемых приборов и различных экспериментальных приспособлений.

Научная теория – это такое гносеологическое образование, которое несет на себе не только черты объекта познания, но и специфические характеристики знания и процесса познания. Поэтому она неизбежно содержит в себе как онтологический, так и гносеологический компоненты.

Если цель научного познания заключается в том, чтобы проникнуть в сущность явлений и описать объективную реальность, а в этом убеждены подавляющее большинство ученых, то одной из важнейших задач, стоящих перед исследователем, является построение интерпретации научной теории, в которой она получила бы соответствующее онтологическое и гносеологическое истолкование. Только после этой работы научная теория превращается в знание, в то время как без такой интерпретации она представляет собой лишь технический аппарат, при помощи которого можно формально манипулировать с эмпирическими данными.

Однако выявление онтологического и гносеологического содержания теории не может осуществляться без определенных представлений об общих характеристиках бытия и процесса его познания. Поэтому ученый не может достичь своей цели, игнорируя философию.

Можно сказать, что вообще всякие реалии человеческого бытия – научные теории, технические системы, мебель, социальные системы – не более чем интерпретации. Не более, но и не менее. Все они суть результат овозможнивания реальности человеческим сознанием и личностным смыслом. Мир заполняется при появлении человека (точнее, личности) отношениями, связями, смыслом.

Благодаря современной науке человек все больше осознает, что живет в мире означающих без означаемых, что природа и вселенная ускользает от него, что универсум, фиксированный в сложных экспериментах и подтверждаемый техническими успехами, чувственно и наглядно уже не представим. Все умеют пользоваться электричеством, но что оно такое само по себе? Дальше наивного представления о «потоке электронов», открываемом поворотом выключателя, не идет практически никто. Неудивительно поэтому, как писал один из столпов физики ХХ столетия, что новая вселенная «практически недоступна, но даже и немыслима», поскольку «как бы мы ни пытались воссоздать её в мысли, получается нелепица, которая, возможно не так абсурдна, как «треугольный круг», но гораздо нелепее, чем «крылатый лев». (Шредингер Э. Наука и гуманизм, 1952. Р. 26. на англ.).

Интерпретация и смысл выражают основное содержание процесса понимания.

Собственно специфика гуманитарного и культурологического познания состоит в постижении, расшифровке, декодировании смысла, воплощенного не только в текстах, но вообще в артефактах культуры.

В качестве методологического приема в гуманитарной сфере можно выделить следующие этапы развития интерпретации.

В античной культуре в рамках истолкования неоплатониками аллегоризма литературных памятников интерпретация использовалась в качестве объективно практикуемой когнитивной процедуры. Аллегория – тип образности, основой которого является иносказание. В аллегории присутствуют два плана: образно-предметный и смысловой. Именно смысловой план первичен: образ фиксирует уже какую-либо заданную мыслью. Поэтому аллегорический образ требует специального комментария. Особого расцвета аллегория достигла в средние века – как иносказательное воплощение абсолютных ценностей бытия.

В средневековой экзегетике интерпретация применялась как сознательно культивируемый прием. Экзегетика – учение о способах научного прочтения, понимания, толкования и комментирования какого-либо текста в сочетании с его реконструкций. Усмотрение символизма в «книге природы» было возможно через установку отношения к миру как к тексту.

Теоретические основы интерпретации сложились у толкователей Священного писания. Их положения в дальнейшем развивались романтической эстетикой. Ф. Шеллинг развивал мысль о бесконечной множественности художественных смыслов, наново формирующихся в сознании читателя.

Для философской герменевтики интерпретация становится ключевой через осмысление процедур понимания. В философской герменевтике Х.-Г. Гадамера, Э. Бетти проблематика интерпретации выходит за рамки постижения смыслов текстов, оказываясь связанной с познанием бытия человека в мире.

Концепция Шлейермахера, сформулированная в рамках экзегетики была концептуальным осмыслением проблемы интерпретации. В качестве предмета интерпретации у Шлейермахера выступает индивидуальный план выражения. В отличие от плана содержания, который в силу своей объективности не требует специальной процедуры аппликации на предметную сферу. Интерпретационная процедура предполагает, по Шлейермахеру, осуществление как объективной («лингвистической») интерпретации, так и субъективной («психологической»).

В философской концепции Дильтея интерпретация герменевтически трактуется как постижение смысла текста. При этом смысл понимается как объективно заложенный в текст и связывается с феноменом Автора. В концепции Дильтея интерпретация тесно связана с пониманием. Важнейшей фигурой в процессе интерпретации выступает фигура Автора как источник смысла, понятого в этом контексте как объективно данный, в силу чего интерпретация реализует себя как реконструкция этого смысла. Традиция ориентации на понимание затем проявилась в историцизме и в идеографическом методе гуманитарного познания.

В отличие от классической парадигмы, философия постмодерна задает радикально иное понимание интерпретации. В постмодерне интерпретация понимается как наполнение текста смыслом. В таком случае не возникает вопрос о правильности, т.е. соответствии некоему исходному, «истинному» значению. Если в классическом структурализме внутренние интенсивности задавали структуру текста в качестве его объективной характеристики, то постмодерн ориентирован на принципиально антиструктурную его организацию, которая конституирует текст как децентрированное смысловое поле. Принципиальное отсутствие «трансцендентального означаемого» (Деррида) снимает возможность интерпретации как реконструкции в опыте интерпретатора исходного смысла, заданного авторским замыслом или объективными параметрами структуры. Классическая интерпретация, понятая как «критика» и предполагающая рассмотрение пребывающим вне текста субъектом внеположенного ему текста как языкового объекта, изначально исключена в постмодерне как лишенная своей основы.

Насильственная попытка жесткого интерпретирования приводит к фактической ликвидации как семиотичности, так и самого бытия текста. В рамках такого подхода интерпретация возможна лишь как метафорическое и условное обозначение процедуры «деконструкции» текста, предполагающей его деструкцию и последующую вариативность реконструкций вокруг тех или иных произвольно избранных семантических узлов. Это задает безграничную вариативность прочтения (Деррида). Основной стратегией по отношению к тексту выступает, таким образом, не понимание, но «означивание» его (Кристева).

Хайдеггер и Гадамер переосмыслили герменевтическую идею интерпретации, вывели её за пределы анализа текстов в сферу фундаментальных основ бытия и познания человека понимающего.

Таким образом, если индивидуализация – тонкая доводка социализации, то свобода – тонкая доводка индивидуализации, результат социализации индивида как вменения и рефлексии. Хорошо известно, что мотивация – не причина поступка, а его объяснение. Это всегда интерпретация post factum, поздняя рационализация, осуществляемая близкими, специалистами (вроде психотерапевта или духовного наставника), самим человеком. И всегда при некотором интеллектуальном усилии можно найти более глубокую мотивацию.

Не будучи причиной поведения, а лишь объясняя мое прошлое, мотивация выполняет немалую роль –в том смысле, что объемлющие интерпретации перекручивают ленту Мебиуса и замыкают её на саму личность. Принимая эти объяснения, я отсекаю для себя другие сценарии поведения, другие жизненные сюжеты.

Интерпретация имеет фундаментальный характер и присутствует на всех уровнях познавательной деятельности, начиная от восприятия и заканчивая сложными теоретическими и философскими построениями, предполагает решение прежде всего собственно философских, а затем и специальных эпистемологических проблем интерпретации, таких как объективность, обоснование, нормативные принципы и правила, критерии оценки и выбора конкурирующих интерпретаций.

Традиционное представление о процедуре интерпретации таково: «это трактовка её как общенаучного метода с фиксированными правилами перевода формальных символов и понятий на язык содержательного знания.

В гуманитарном знании интерпретация понимается как истолкование текстов, смыслополагающая и смыслосчитывающая операция, в лингвистике – как когнитивный процесс и одновременно результат в установлении смысла речевых действий. Многие проблемы интерпретации, связанные со знаком, смыслом, знанием, изучаются в семантике. И только герменевтика поставила проблему интерпретации как способа бытия, которое существует понимая, тем самым выводя эту, казалось бы, частную процедуру на фундаментальный уровень бытия самого субъекта.

Опыт герменевтики убеждает в том, что интерпретация не может быть представлена только как логико-методологическая процедура, она существует как многоликий феномен на различных уровнях бытия субъекта.

Принципиально важным для понимания укорененности интерпретации в

бытии является положение Гуссерля о том, что между сознанием и реальностью поистине зияет пропасть смысла». (Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., 1994. С. 10 – 11).

Человеческое бытие есть бытие осознанное, всегда осмысленное, проинтерпретированное.

На онтологические аспекты интерпретации особое внимание обращал Ницше, для которого человек «полагает перспективу», т.е. конструирует мир, меряет его своей силой, формирует оценивает; само разумное мышление предстает как «интерпретирование по схеме, от которой мы не можем освободиться», и ценность мира оказывается укорененной в нашей интерпретации. Размышляя об этом в «Воле к власти», он предлагает объяснения данному феномену, в частности, утверждая, что всегда остается «зазор» между тем, что есть мир, бесконечно изменчивый, становящийся, и устойчивыми, «понятными» схемами и логикой. Всегда возможно предложить новые смыслы, «перспективы» и способы «разместить феномены по определенным категориям», т.е. не только «схемы» действительности, с которыми работает философ, но и сама действительность открыты для бесконечных интерпретаций. Таким образом, Ницше на первое место выдвигает интерпретированное, «перспективное» отношение субъекта к самому бесконечно изменчивому миру, существенно расширяя всю проблематику и переводя её в сферу онтологии субъективности. «Перспективизм», способность к интерпретации обосновывается им как неотъемлемое фундаментальное свойство бытия субъекта, его сознания. Для него «существует только перспективное зрение, только перспективное «познавание», (Ницше Ф. К генеалогии морали / Ф. Ницше. – Соч. в 2-х т. Т. 2. – М., 1990. – С. 491; Ницше Ф. Воля к власти / Ф. Ницше. – М., 1994. – С. 224, 241, 298) поэтому интерпретация принимается как фундаментальный момент познания, отношения к жизни и миру.

Иной, но не менее значимый аспект проблемы онтологических предпосылок интерпретации, по существу, представлен в философии символических форм Э. Кассирера. Как известно, с его точки зрения, человек живет как бы в новом измерении реальности – в «символическом универсуме». Он не противостоит реальности непосредственно, лицом к лицу, но погружен в языковые формы, художественные образы, мифические символы, религиозные ритуалы и другие знаки и символы, придающие наличному бытию определенные значения и смыслы. Он называет их «формами чеканки бытия», но при этом имеются в виду не просто отпечатки наличной действительности, пассивные отражения данного бытия, но созданные человеком интеллектуальные символы. (Кассирер Э. Философия символических форм. Введение и постановка проблемы / Э. Кассирер. // Культурология. ХХ век. Антология. - М., 1995. – С. 202, 165. Философ замечает при этом, что изложенная позиция выбивает из под ног почву у наивной теории отражения).

М. Хайдеггер дал блестящие образцы интерпретации филологических и философских текстов Анаксимандра, Декарта, Канта и ряда других мыслителей, руководствуясь, в частности, принципом «понимать автора лучше, чем он понимал себя сам». Вместе с тем он совершил «онтологический поворот», вывел герменевтическую интерпретацию за пределы анализа текстов в сферу «экзистенциальной предструктуры понимания»; различил первичное – дорефлексивное – понимание как сам способ бытия человека, тот горизонт предпонимания, от которого никогда нельзя освободиться, и вторичное понимание, возникающее на рефлексивном уровне как философская или филологическая интерпретация. Вторичная интерпретация коренится в первичном предпонимании; всякое истолкование, способствующее пониманию, уже обладает пониманием истолковываемого.

П. Рикёр, чьи идеи лежат в русле «онтологического поворота», предлагает такую трактовку интерпретации, которая соединяет истину и метод и реализует единство семантического, рефлексивного и экзистенциального планов интерпретации. Он полагает, что множественность и даже конфликт интерпретаций являются не недостатком, а достоинством понимания, выражающего суть интерпретации, и можно говорить о текстуальной полисемии по аналогии с лексической. В любой интерпретации понимание предполагает объяснение в той мере, в какой объяснение развивает понимание».

По Гадамеру, бытие, которое может быть понято, есть язык, и это не только язык людей, но и языки природы, науки и искусства, наконец, язык, на котором «говорят» вещи. Соответственно отношение к сущему принимает форму универсальной интерпретации и герменевтика предстает не просто методологией наук о духе, но «универсальным аспектом философии». (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988. С. 548 – 550. Объективная необходимость интерпретации языковых (а также квазиязыковых, метафорических) и символических объектов, текстов коренится в их неполноте, незавершенности и многозначности, в существовании скрытых довербальных и дорефлексивных феноменов, неявных идей и пред-рассудков. Экспликация и последующая интерпретация этих элементов существенно меняют понимание смыслов и значений. Но, как подчеркивает Гадамер, «интерпретатор не в состоянии полностью воплотить идеал собственного неучастия», (Гадамер Х.-Г. Там же. С. 461). Поэтому в интерпретацию вместе с историческим мышлением входит и его «горизонт истолкования», т.е. включаются и принадлежащие ему понятия и представления.

В рамках концепции коммуникативной рациональности эту мысль поддерживает также Ю. Хабермас. Размышляя о роли «предпонимания интерпретатора» в известной работе «Познание и интерес», он утверждает, что «мир традиционного смысла открывается интерпретатору только в той мере, в какой ему при этом проясняется одновременно его собственный мир. Понимающий устанавливает коммуникацию между обоими мирами; он схватывает предметное содержание традиционного смысла, применяя традицию к себе и к своей ситуации». (Хабермас Ю. Познание и интерес // Философские науки, - 1990, - № 1. – С. 94).

Представляется, что корректная оценка интерпретации предполагает предварительное разграничение логических уровней знания – собственно текста и его истолкования. В отличие от текста его интерпретация не истинна и не ложна, она неверифицируема, но может и должна быть обоснована, оправдана, что прежде всего предполагает экспликацию и осмысление неявных, скрытых элементов текста, выяснение их влияния на его значение и смыслы».

Существуют три типа интерпретации: история изучает временной процесс, хронологическую последовательность единичных событий; эволюционизм занимается временным процессом, представляющим явления в виде временной последовательности форм; формальный процесс представляет явления во временном, структурном и функциональном аспектах, что дает нам представления о структуре и функции культуры. Итак, история, эволюционизм и функционализм представляют собой три различных, четко отграниченных друг от друга, способов интерпретации культуры, каждый из которых одинаково важен и должен быть учтен не только в культурологии и антропологии. Эти три процесса существуют не только в культуре, но на всех уровнях действительности, соответственно интерпретация трех типов представлена в различных, в том числе естественных

Для философского понимания природы интерпретации важен ещё один момент. В обращении «К русским читателям» Гадамер писал о повороте, совершенно Гуссерлем и Хайдеггером, как о «переходе от мира науки к миру жизни». После такого шага за теорией познания в целом, за интерпретацией в частности, стоит уже «не факт науки и его философское оправдание», но нечто другое, что ожидает от философии «жизненного мира»» всей широты жизненного опыта, его оправдания и прояснения. Соответственно изменилось и философское понимание интерпретации, выяснены не только её логико-методологические функции, но и онтологические и герменевтические основания и смыслы, её универсальный характер в деятельности человека и культуре».

Согласие и сходство убеждений и установок говорящего и интерпретатора, казалось бы, являются условием успешной интерпретации, но остается открытым вопрос: является ли то, относительно чего достигнуто согласие, истинным, ведь само по себе согласие вовсе не гарантирует истинности. Для концепции философа, однако, важно другие – согласие и общность убеждений нужны как базис коммуникации и понимания. «Согласие не создает истины, однако большая часть того, относительно чего достигнуто согласие, должна быть истинной, чтобы кое-что могло быть ложным. …Слишком большое количество реальных ошибок лишают человека возможности правильно судить о вещах. Когда мы хотим дать интерпретацию, мы опираемся на то или иное предложение относительно общей структуры согласия. Мы предполагаем, что большая часть того, в чем мы согласны друг с другом, истинна, однако мы не можем, конечно, считать, что мы знаем, в чем заключена истина.

Оригинальную теорию интерпретации предложил американский ученый Д. Дэвидсон, который работает в традиции аналитической философии. Дэвидсон, Дональд. Исследования истины и интерпретация / Пер. с англ. А.А. Веретенникова, Т.А. Дмитриева, М.А. Дмитровской и др. – М.: Праксис, 2003. – 448 с.- (Серия «Философия»).

Чтобы интерпретировать конкретное высказывание, надо показать перевод предложения и определить руководство по переводу. При таком подходе остается к тени контекст. В принципе такой подход представляет собой пошаговый перевод конкретного высказывания в соответствии с руководством по переводу. Тем самым, руководство по переводу не является лучшей формой для теории интерпретации. В таком случае, следует продумать вопрос: как в принципе возможна теория интерпретации.

Переводчик переводит фразу: «Карл сказал, что идет снег». Эта фраза была произнесена в конкретном случае. Переводчик должен знать, что на самом деле означают слова субъекта. Иначе потенциальная бесконечность высказывания не позволит понять контекст – определенных условий и определенных намерений говорящего. Теория интерпретации должна дать некоторую конечную теорию, из которой следуют конкретные интерпретации. «Переводчик должен быть в состоянии понимать любое из бесконечной последовательности предложений, которые мог бы произнести носитель языка».

Одна из сложностей в том, что для того, чтобы дать адекватный перевод переводчик должен быть лингвистом, физиологом и философом.

Носитель языка считает своё предложение истинным, опираясь по-преимуществу, на своё мнение. Можно ли обнаружить свидетельства значений слов, независимых от мнений? В таком случае значения слов должны быть независимыми от намерений, желаний, сожалений, пожеланий, одобрения, поскольку это все компоненты мнения. Тем самым теория интерпретации каким-то образом должна быть создана на основе большого числа мнений. Трудности создания теории не должны уводить нас от главного вопроса: откуда мы знаем, когда верна интерпретация высказывания. Поскольку практически задача слушателем решается, он понимает собеседника, то для создания теории высказывания Дэвидсон высказывает дельную мысль. «Детальный смысл намерений и мнений человека не может не зависеть от смысла того, что он высказывает вслух».

Поскольку мы не можем знать, во что верит субъект и не можем создать теорию его убеждений и намерений, то нам нужна одновременно и теория мнений и теория значений. В таком случае мы сделаем возможной радикальную интерпретацию, то есть интерпретацию высказанного, начинающейся с нуля.

Объяснить поведение, то есть «интерпретировать».

Чтобы интерпретировать высказывание мы должны знать, что значат слова в данном контексте. Но каково должно быть наше знание, чтобы интерпретировать слова других? Как мы можем получить знание, которого будет достаточно для интерпретации? Будут ли тождественные выражения одинаково интерпретироваться?

Любое понимание речи другого человека подразумевает радикальную интерпретацию.

Теория интерпретации должна быть способной интерпретировать любое предложение, которое может произнести носитель языка. Чтобы принадлежать речевому сообществу – то есть интерпретировать речь других – субъект действительно нуждается в знании такой теории и в знании того, что эта теория правильного типа.

Теория интерпретации, подобно теории действия, позволяет нам воспроизводить некоторые свершившиеся события.

Интерпретация важна для телеологического объяснения речи, так как чтобы объяснить, почему кто-то сказал что-то, мы среди прочего должны знать его собственную интерпретацию сказанного, а именно, что по его мнению означают его собственные слова в тех обстоятельствах, в которых он их произнес. Естественно, это включает некоторые его мнения о том, как его слова проинтерпретируют другие люди

Интерпретация помогает упорядочить наше понимание поведения.

Установка считать предложение истинным (при определенных условиях) фундаментальным образом связывает мнение и интерпретацию, мы можем знать, что носитель языка читает предложение истинным, не зная, что он подразумевает под ним или какое мнение он им выражает. Но если мы знаем, что он считает предложение истинным, и знаем, как его интерпретировать, то мы можем корректно приписать ему определенные мнения. И, соответственно, если мы знаем, какое умение выражается предложением, считающимся истинным, мы знаем, как его проинтерпретировать. Методологическая проблема интерпретации состоит в том, чтобы, если даны предложения, которые человек принимает за истинные при данных обстоятельствах, выявить, в чем состоит его мнения и что означают его слова. Эта ситуация подобна ситуации в теории решений, где, зная предпочтения человека между альтернативными линиями действия, мы можем различать и его мнения, и его желания. Конечно, нельзя думать, что теория интерпретации окажется изолированной, поскольку, как было замечено, нет никаких шансов выявить, когда предложение считается истинным, без возможности приписывания желаний и возможности описания действий как обладания сложными намерениями. Это наблюдение не лишает теорию интерпретации собственного интереса, но определяет ей место в пределах более всесторонней теории действия и мышления.

Дэвидсон, самый известный и самый влиятельный на сегодня американский философ исследующий интерпретацию, утверждает, что «основная проблема, которую радикальная интерпретация должна решить, состоит в том, что нельзя назначать значения высказываниям говорящего без того, чтобы знать, что он полагает, чему верить; в то же время невозможно идентифицировать мнения без того, чтобы знать то, что означают высказывания говорящего; с такой точки зрения мы должны дать и теорию мнения, и теорию значения одновременно».

Процесс интерпретации оказывается зависящим от обоих аспектов принципа: - приписывания мнения и назначением значения должны быть совместимы друг с другом и с общим поведением говорящего – когерентность;

- также они должны быть совместимы со свидетельствами, предоставленными нашим знанием об окружении говорящего, так как именно находящиеся в мире причины мнений и должны, в самых основных случаях, быть приняты за предметы мнений – корреспонденция».

Выделяя самостоятельную главу, посвященную интерпретации в фундаментальном

исследовании «Человеческое познание, его сфера и границы», Б. Рассел подчеркивал, что

к вопросу об интерпретации незаслуженно относились с пренебрежением. Все кажется определенным, бесспорно истинным пока мы остаемся в области математических формул, но когда становится необходимым интерпретировать их, то обнаруживается иллюзорность этой определенности, самой точности той или иной науки, что и требует специального исследования природы интерпретации.

Для Рассела интерпретация (эмпирическая или логическая) состоит в нахождении возможно более точного, определенного значения или системы значений для того или иного утверждения. В современных физико-математических дисциплинах интерпретация в широком смысле может быть определена как установление системы объектов, составляющих предметную область значений терминов исследуемой теории. Она предстает в качестве логической процедуры выявления денотатов абстрактных терминов, их «физического смысла». Один из распространенных случаев интерпретации – содержательное представление исходной абстрактной теории на предметной области другой, более конкретной, эмпирические смыслы которой установлены. Она занимает центральное место в дедуктивных науках, теории которых строятся с помощью аксиоматического, генетического или гипотетико-дедуктивного методов. (Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. Киев, 1997. С. 252-259).

Конкретные логико-методологические особенности интерпретации раскрывает К. Гемпель при исследовании функции общих законов в истории в связи с более широкой проблемой объяснения и понимания. Интерпретация отнесена им к процедурам, включающим допущение универсальных гипотез в историческом исследовании. Интерпретации исторических событий, тесно связанные с объяснением и пониманием, проводятся в терминах какого-либо определенного подхода или теории. Они представляют собой, по Гемпелю, или подведение изучаемых явлений под научное объяснение или попытку подвести их под некоторую общую идею, недоступную эмпирической проверке. В первом случае интерпретация является объяснением посредством универсальных гипотез; во втором случае она, по существу, выступает псевдо-объяснением, обращенным к эмоциям, зрительным ассоциациям, не углубляющим собственно теоретическое понимание события (Гемпель К.Г. Логика объяснения. М., 1998. С. 28).

М. Хайдеггер указал, что вопрос о смысле бытия есть, в том числе вопрос об интерпретации и понимании (уровне освоения) бытия.

Эпистемологический поворот ХХ в. связан с распадом прежнего классического и неклассического типа рациональностей, конституированием новой модели субъекта познания не только отражающего мир, но и репрезентирующего и интерпретирующего его. «Субъект познания, прежде всего и главным образом – это субъект интерпретирующий, поскольку его существование и деятельность развертываются не просто в объективной действительности, но в мире созданных им образом, знаков и символических форм, присущих самой структуре человеческой жизни». (Микешина Л.А. Философия познания: диалог и синтез подходов // Вопросы философии. № 4. 2001. С. 81).

Сознание человека интенционально, интерактивно, интерсубъективно, наше мышление не только рефлексия общественного бытия, а связано и укоренено тысячью нитями с историческими формами присутствия человека, поэтому проблематика интерпретации и объяснения есть проблема социальной философии. Именно в данной проблеме может быть раскрыта сущность бытия.

Процедура интерпретирования включает выдвижение и верификацию гипотез о смыслах высказывания или текста в целом, что предполагает «объекты ожидания»: интерпретируемый текст, внутренний мир автора (по оценке интерпретатора), а также представление интерпретатора о своем внутреннем мире и о представлении автора о внутреннем мире интерпретатора (дважды преломленное представление интерпретатора о собственном внутреннем мире). Для этой операции существенны личностные и межличностные аспекты: взаимодействие между автором и интерпретатором, различными интерпретаторами одного текста, а также между намерениями и гипотезами о намерениях автора и интерпретатора. Намерения последнего регулируют ход интерпретативной операции и в конечном счете сказываются на её глубине и завершенности

В научном познании вообще, как мы видим, интерпретация текстов и герменевтика как её теория оказываются весьма плодотворными, подтверждением чему становятся сегодня также исследования в области искусственного интеллекта и роли компьютера в познании. Для эпистемологии несомненный интерес представляют известные исследования американских специалистов Т. Винограда и Ф. Флореса, которые, преодолевая стандартную теорию искусственного интеллекта (ИИ), опирающуюся на традиционную эпистемологию, в основу нового подхода положили идеи Хайдеггера и Гадамера. В известной книге о «компьютерном понимании и познании» они исходят из того, что интерпретативная деятельность пронизывает всю нашу жизнь и, чтобы в исследовательской программе ИИ осознать, что значит думать, понимать и действовать, необходимо признать роль и понять природу интерпретации. Значимыми для программы оказались такие вопросы, как: может ли быть значение определено в абсолютном смысле, независимом от контекста; можно ли удовлетвориться признанием того, что каждый индивид в конкретный момент времени осуществляет конкретную интерпретацию (релятивизм); следует ли полагать, что значение коренится в самом тексте и не зависит от акта интерпретации или необходимо признать, что оно уходит корнями в процесс понимания и интерпретации, которая представляет собой взаимодействие между горизонтом, задаваемым текстом, и горизонтом интерпретатора. (Главы из книги Винограда в книге: Язык и интеллект. М., 1996. С. 185-229).

Хайдеггер и Гадамер переосмыслили герменевтическую идею интерпретации, вывели её за пределы анализа текстов, в сферу фундаментальных основ бытия и познания человека понимающего.

Интерпретируемое и интерпретатор не существуют независимо друг от друга: существование есть интерпретация, а интерпретация – существование. Предрассудок не является условием, которое приводит субъекта к ошибочной интерпретации мира, но является необходимым условием для предпосылки интерпретации (отсюда и для Бытия).

Невозможно эксплицировать все наши неявные представления и допущения, не существует нейтральной точки зрения, мы всегда оперируем в рамках заданной нами структуры. Практическое понимание более фундаментально, чем отвлеченное теоретическое понимание, поскольку через практическую деятельность нам мир доступен непосредственно, нерефлексивно. Отвлеченное мышление при всех его достоинствах одновременно затемняет и разобщает явления, помещая их в «ячейки» категорий. Как убеждает размышление над повседневной жизнью человека, он «вброшен» в мир, поэтому неизбежно должен действовать, не имея возможности отвлечься и обдумать свои действия, последствия которых не могут быть предсказаны. У него не может быть универсальной, заранее приготовленной, устойчивой репрезентации ситуации, поэтому «каждая репрезентация – это интерпретация». И нет способа, позволяющего определить правильность или ложность той или иной интерпретации, и люди не всегда могут определить глубинные мотивы своих действий. При этом и язык есть действие, причем интерпретативное действие, которое вводится в дискурс уже в момент самого называния темы или проблемы».

Для Х.-Г. Гадамера понимание не просто отражение объекта в сознании субъекта, а интерпретация текста, привнесение в него смысла, т.е. интерпретация есть всегда сотворчество. Научное же сознание не допускает сотворчества, ибо ориентируется на то, что есть, т.е. обрекает на разорванность субъекта и объекта. Понимание же сходно с игрой, ибо в ней человек преодолевает отстраненность, включаясь в процесс и преодолевая ситуацию постороннего наблюдателя; здесь человек не осмысливает себя, а живет, действует, пребывает. В этом игровом плане воспринимаются и произведения искусства, что в принципе недопустимо при восприятии научных идей. Но отсюда следует вывод: главное сейчас не в том, чтобы проникнуть в суть вещей, а как себя вести перед лицом тех забот и проблем, в которые погружен современный человек.