Диалектика истории и смысл исторического романа

По мере ухода веры в Бога меняется текстура массы и способ управления ею. Верующие вполне могут призываться волей Бога, а потом – нет. Это уровень воздействия на массы при постоянном их бытии, которое их более-менее устраивает. Если же условия жизни людей их перестают устраивать, то способы управления приходится менять, прежние не годятся. Если массы возмущены, то включаются иные, революционные механизмы порождения исторических событий. В зависимости от традиций и географических условий жизни народа, а также от разработанности методов управления, вся система власти меняется необратимо, меняется по-разному в спокойном и катастрофическом состоянии.

Но для масс важнее другое: что уничтожение системы власти, скорее всего, приведет и к уничтожению самой массы. Вопрос для большинства людей заключается в том, как жить самому и дать жить власти. Только если власть не дает жить и жизнь становится невозможной, то приходится уничтожать и власть, а с нею и себя. Все это вряд ли привязывается к самим массам, так как всегда находятся люди, которые живут в замечательных условиях, но которых оскорбляют страдания масс. Эти люди опережают реакцию масс, но и предсказывают будущие движения их.

Таким образом, можно себе представить несколько режимов взаимодействия индивидуальности и власти. Когда власть индивидуальность радует, препятствует или уничтожает. Формы культуры влияют на то, как индивидуальности выказывают свое удовольствие или неудовольствие власти. Помимо этого, неизвестным остается то, как передается индивидуальностям недовольство. Ибо понятно, что неудовольствие в одной культуре должно быть общим и передаваться как эпидемия, даже вопреки сдерживающим факторам, но непонятно, что могут предлагать отдельные индивидуальности вопреки власти. Между тем индивидуальности становятся двигателями протеста в той форме, в которой они сами живут и видят выход. Те же индивидуальности, которые призывают к идеалу, чаще всего проявляются в периоды острого кризиса. Поэтому в России в период Екатерины, когда жили люди, подобные старику Болконскому, дворяне и крестьяне в целом были довольны ситуацией в стране и искали, как ей служить. Родина для них отождествлялась с властью. Это была сильнейшая власть. Затем происходит размежевание между властью и родиной, что резко ослабляет русское государство. На второй стадии недовольство есть и люди, более-менее успешные, пытаются предложить трансформированные образы собственной жизни как предпосылки и модели разрешения кризиса.

Во власти преуспевают все больше люди, которые не служат родине или государству, а служат для своего эгоизма, преследуют корыстные цели. Умножение таких людей, или бюрократизация, ведет к деградации нравственности власти, усиливает нищету масс и недовольство народа. Подчеркивая эту сторону, Толстой пытается показать, что дело кризиса не в отмене или существовании крепостного права, а в уничтожении миров. Утопия совпадения света и мира – это исходный идеал, оставшийся в прошлом, при таком правлении и крепостное право – благо.

В высшем обществе появляется ощущение надвигающегося кризиса, так как власть к этому поиску не прислушивается. В частности, существенным моментом этого поиска было такое освобождение крестьян, когда дворяне бы их воспитали по славянофильской, соборной стратегии. Большая часть дворян могла и хотела приложить руки к спасению России. Но это было отвергнуто, и власть совершенно оторвалась от народа, для русских власть и родина разделились. Русские люди, и дворяне, и народ, стали терпеть царизм только потому, что боялись разрушения отчизны и своих миров. Свет стал немиром.

Толстой показывает эту эволюцию через конкретных людей, их побуждение, их неосознанное движение. Это касается и персонажей в целом положительных или отрицательных. Все они отражают некое внутреннее, целостное отношение к жизни.

Важно, что тенденция движения Запада на Восток почему-то состоялась в походе Наполеона, и она сохраняется как внутренняя тенденция Европы вообще. Европа прикрывает это страхом перед Россией, между тем как ни разу Россия не была инициатором обратного движения ‑ с Востока на Запад. Сама Европа стала создаваться тогда, когда происходили события вроде крестовых походов. Европа в течение всей своей истории имела тенденцию спонтанного расширения, максимально это расширение проявлялось в моменты объединения Европы. В настоящее время все повторяется. Но это расширение Европы всегда кончалось достаточно быстро и поражением. В настоящее время это движение опять оформляется. Кроме того, движение это сопровождалось внутренней деградацией самой Европы. Речь о катастрофическом, нравственном падении европейского человека в результате и накануне каждого такого скачка вовне. Можно сопоставить это движение с исламом. Этот тип цивилизации расширяется иначе. Но и он, при сильном и быстром расширении, по сути, уничтожает себя сам. В XX в. такое расширение произошло и с Россией (СССР), и результат был тот же – разрушительный.

Итак, расширение отражает внутреннюю тенденцию Европы, которая в моменты ее объединения выражается в наступлении на Россию как внешнем эффекте проявления некой присущей Европе тенденции, а во внутреннем контексте это расширение сопровождается озверением европейца. Цивилизованный человек в походе на Россию становится гнусным.

Толстой рассматривает эти тенденции для 1812 г., но они однозначно применимы ко времени Крымской войны. Очевидно также, что эти события аналогичны и нашествию Гитлера на Россию, и нынешнему движению с Запада на Восток Объединенной Европы. Объединяется ли Европа военным или мирным путем, результатом для России является диктат, как ей жить. Такой диктат неизбежно приводит к модернизации и мобилизации России в направлении отпора и цивилизационного ответа. Европа бы больше получила и достигла, если бы не мешала России существовать самой по себе. Самым опасным для существования России было нашествие Гитлера. Он выбрал именно эту тактику, поэтому разрушенное самой бюрократией военное хозяйство России не могло иметь повода для модернизации и мобилизации. Россия, в итоге, была не готова в максимальной степени к отпору врага.

На основании этой постоянной тенденции, которая сформировала Европу еще в эпоху крестовых походов, Европа не дает существовать России, не дает реализовать ей свой потенциал, и теперь это касается не только России, но и всего мира.

Исторический роман Толстой строит в соответствии с теми идеями об истории как науке и историческом движении, которые он описывает в последней части романа, в его эпилоге. Конкретные, самые малые люди рассматриваются автором по тому же принципу целостности и внутреннего стержня у каждого, который признается только за императорами у историков. Таким образом, Толстой дает мир как совокупность целостных личностей, которые могут сами выступать как независимые миры, живущие так или иначе в зависимости от исторической ситуации или во времени. Тем самым исторический роман ставит задачу переосмысления истории. Это переосмысление идет в одном направлении ‑ от истории отдельных личностей, к истории всех.

Исторический роман отталкивается от истории, где описываются только выдающиеся личности, которые в своем развитии совпадают с общими тенденциями времени или их выносит на волне мощных исторических течений. История, следовательно, описывает общие тенденции в движении людей. Роман описывает отдельную личность как целостность от начала до конца жизни героя или этапа его жизни, когда он перестает быть таким, каким описан. В центре его внимания оказывается внутренний мир героя. Историческая хроника есть описание внешней канвы жизни отдельных людей, без понимания его внутренней целостности. Исторический роман описывает множество людей, которые показаны как внешне, так и внутренне, как в собственном мире, так и в тенденции всей истории. Все это ставит вопрос: что есть предмет истории и что есть русский мир, чем он отличается от Европы. В зависимости от ответа на первый вопрос второй понимается иначе и требует иного ответа.

Свет в романе рассматривается как проявление безличностной необходимости, как машина определенного рода, в нем дурные люди получают преимущество перед честными и добрыми, а он сам – над миром. Жизнь в мире позволяет человеку сохранять свободу и индивидуальность, а в свете – нет.