8. Выводы

Итак, ключевую роль в мировоззрении и утопии Тургенева играет усадьба. Она делит правящее сословие дворян на две части: с одной стороны, это аристократический слой дворян, которые живут у себя в поместье и ведут самостоятельную хозяйственную жизнь. Минимальный размер их хозяйства должен давать им пропитание. С другой стороны, это дворяне, которые находятся на службе, в столице, а в провинции тот же тип людей представлен отщепенцами типа слуг или пропагандистов. Особый тип представляют собой выдающиеся люди из среды разночинцев. Они у Тургенева развиваются: от Рудина как лишнего человека, к загадочному и неопределившемуся Базарову и к Соломину, который отчасти альтернатива Рахметова из «Что делать Н. Г. Чернышевского.

Первая группа дворян характеризуется родовыми человеческими качествами. Особенная история человека такого типа дается всегда Тургеневым через историю его рода. Люди этой группы подчиняются страстям. Страсти непосредственно вытекают из свойств их предков. Давая подробное описание предков героев, Тургенев дает фактическую структуру качеств личности, унаследованную от предков. Он таким способом включает читателя в совместный анализ характера героя.

Вторая группа представлена людьми, которые попадают в столицу по разным причинам. Прежде всего, это наследственная служба, карьера, и такие люди предполагаются в самых верхних эшелонах власти, затем есть люди, пытающиеся что-то сделать и получающие в столице образование, которое потом разносят по стране. Наконец, самый распространенный тип людей столицы – это те, кто нищ и материально, и духовно, и посредством карьеры пытается взять у жизни реванш, доказать, что чего-то стоят, но реально имеют однообразную службу. Это чиновники, потенциальные неудачники.

Что касается второй группы, то, несмотря на ее разнообразие, она проявляется в примитивных формах в провинции, и тон в ней задают люди первого типа, а их чувства построены на обмане и игре. Они если и способны к любви, то особенного типа – любви-игре. Они сами могут влюбиться в того, кто ими очарован. Это близко к поведению передового человека, например Ольги и Штольца, которые хотят своей любовью переделать, спасти потенциально духовно богатого человека, Обломова.

Основание чувства дворян первой группы – любовь-страсть. Особенно это проявляется в соприкосновении дворян этой группы с дворянами второй группы. При этом страсть всегда подпадает под воздействие любви-игры. Любовь-игра сильнее любви-страсти, она делает с ней, что захочет, использует, как захочет, аналогично соотношение страсти и игры вообще. Важным моментом языка любви-страсти является у Тургенева обращение к истории рода, к некоему трагическому событию в судьбе личности. Любовь-жертва тут ей противоположна, она, как революция, старается закрыть прошлое и создать для человека новый мир. Жертва предполагает язык не воспоминаний, а перспектив, она направлена не в прошлое и его коррекцию, а в будущее и его реализацию.

Тут можно вспомнить чаадаевский контекст: западный человек рождается в готовый мир, а русский – в новый и пустой, поэтому творит все заново, с нуля. Усадьба и род решают эту проблему на родной почве, а не путем заимствования просвещения из Европы. Кроме того любовь-доверие очищает нрав дворянина, совершенствует его и его мир. Усадьба как возможность появления нового человека опирается на особенное чувство, на особенный тип личности русского человека, направленного на традицию, а не на утопию. Дворянин на этот синтетический путь развития более способен, чем разночинец, лишенный почвы и рода. Усадьба у Тургенева выступает как альтернатива, с одной стороны, «падения» России в западничество, а с другой, загнивания в своем «затхлом» мирке или столичной бюрократии.

Первое отличие, которое ищет Тургенев, – это любовь, основанная на доверии. Такого типа чувство имеет у Тургенева внутреннюю и внешнюю основу. Внутренняя основа состоит в том, что семья, воспитывающая ребенка на доверии, дает ему знание его собственного наследия, т. е. человеческих качеств его предков как богатства и опасностей его собственной наследственности. Знание такого типа позволяет человеку понимать самого себя.

Кроме того, доверие позволяет человеку противостоять внешним силам как в воздействии на игру, так и в ответе, т. е. в страсти. Страсть на основе торжества доверия протекает иначе. Тут не может возникать обмана самого себя, как это происходит в страсти, когда неопытный человек обманывается игрой опытного. То есть любовь-доверие возникает только к достойному человеку и возникает параллельно со стороны двух партнеров одинаковым образом и темпом. В любви-игре партнеры различны: один страстен, другой – рефлексивен, а в любви-доверии партнеры сходны: в каждом равновесие страсти и рефлексии, причем на основании доверия. Это основа и православия и любви и брака на всю жизнь.

Отметим, что в основании игры лежит обман, в основании страсти – честность. К страсти способен только честный человек, и его честность игра и использует. Однако честности для того, чтобы в обществе оставаться честным, недостаточно, необходима также устойчивость чувств. Любовь-доверие позволяет говорить о чувстве, которое и устойчиво, и защищено от соблазнов. То есть доверие – это чувство, которое не только сохраняет честность, но и защищает человека особенным чутьем. Это позволяет поставить любовь-доверие в основание особенного типа русской мудрости, которую ищет Тургенев в своих героях.

Между разными типами любви есть связь и возможен взаимопереход. Но следует отметить, что люди, способные любить, противопо­ставлены у Тургенева людям, которые не способны любить. Так что любой тип любви лучше, чем ее отсутствие. В русском обществе господствует уважение к любви вообще. Именно поэтому Одинцова добра к Базарову («Отцы и дети»), поэтому так чувствительна Ирина к Литвинову («Дым»). Однако чувства Одинцовой и Ирины загораются одинаково ‑ под угрозой потери поклонника. Близкий разрыв выступает катализатором любви-страсти. С одной стороны, страсть усиливается, это Тургенев показывает для Одинцовой, Ирины и даже для Лизы в «Дворянском гнезде». При этом для женщины такая ситуация является разрушительной. Тут нельзя не вспомнить, что любовь для человека сродни революции. С другой стороны, это разрушает гармоническое формирование чувства, которое ведет к любви-доверию. Так что истерическое состояние, угроза разрыва ‑ ключевая ситуация для перехода доверия в страсть. Страсть рисуется в этом случае как недоразвитое, надорванное доверие. Так что разрыв делает невозможной любовь-доверие. Для реализации доверия следует не соглашаться на разрыв, чувство человека в этом случае должно быть устойчивым и стабильным, а для раненого, покалеченного или, как говорит Тургенев, вывихнутого человека разрыв неизбежен, значит, и любовь-доверие недостижима.

Понятно, что только люди, выросшие в полноценной семье, в наследии рода, в традиции, в неразрывной связи настоящего с прошлым, способны на любовь-доверие автоматически. Другие же, у которых неполноценные родители, неполная семья, несамодостаточность образа жизни, – не способны на любовь-доверие и живут суррогатом – любовью-страстью. Люди, способные к любви-доверию, обладают особенной мудростью, это – соборность на индивидуальном уровне.

Итак, для возникновения страсти необходима честность, которая только и дает возможность увидеть другого человека и развивать себя самого. Для возникновения любви-доверия необходим еще особенный строй чувства, который основывается на терпении, на христианском смирении, входящем гармонично в структуру чувств верующего русского человека.

Тут возможны иного типа отклонения. Например, уход Лизы в монастырь – не что иное, как смирение в наказание себя самой. Другая крайность – в Лаврецком, который не верит в себя, срывается, что и мешает формированию доверия. Хотя отметим, что Лаврецкий главной интонацией в общении с Лизой принимает именно доверие.

Ключевым для определения специфики любви русского человека становится ситуация невозможности выбора. В современном мире началом любви становится свободный выбор, который накладывает на человека ответственность за свое решение. В мире романов Тургенева и в мире русского духа в той мере, в какой он в романах отражается, выбор невозможен.

Представим ситуацию так: человек стоит лицом к лицу с другим человеком. Это со-стояние не может быть ликвидировано. Человек не может его обойти, снять, бежать. Он должен с ним смириться. Круг высшего сословия в России мал, а ответственность перед народом и родом велика. Человек тут не отдельная личность, которая может от долга отвернуться, бежать, – это больше чем позор. Конечно, ответ перед светом, который деградировал, не столь важен, но, на самом деле, тут ответ перед самим собой. Есть еще свет предков, мудрых старушек. Они олицетворяют некий эталон мудрости, перед которой несет ответ за все русский человек.

Итак, со-стояние двух людей предполагает совместное сосуществование, которое не может измениться формально, но может быть переосмыслено содержательно. В этом смысле отвернуться от того, к чему предопределен, невозможно, в этом смысле выбора нет. Любовь же означает способность в этом противостоянии со-стояния жить, не прячась, а развиваясь, радуясь существованию другого. Это отношение в дворянском обществе противоположно отношению, которое формируется в толпе.

Таким образом, человек должен быть честным и открытым, и тогда он окажется способным любить страстью, что делает его существование в предопределении удовольствием. Страсть делает предопределение благом. Одновременно человек должен уметь терпеть, чтобы дать чувству адаптироваться, возможность пройти стадию страсти и стадию любви вообще, ибо терпение и доверие шире и сильнее любви. Терпение больше и сильнее любви, оно ориентировано не только на эгоистическое постижение удовольствия, но и на интересы рода, народа, человечества. Для русского духа это не слова, а структура духа.

Так что общая схема любви у Тургенева такова:

0. Люди делятся на способных и неспособных к любви. Для возникновения любви необходима честность и способность к развитию. Если они есть, то любовь возникает.

1. Любовь-страсть (Я не могу его (ее) потерять. Я развиваюсь).

2. Любовь-жертва (Я готов (готова) себя ей (ему) отдать. Он развивается).

3. Любовь-доверие (синтез Я и другого, любви и развития. Оба развиваются).

4. Любовь-игра (рефлексивное использование партнера для наведения на себя чувства. Развитие не важно, важно удовольствие).

Первый вариант предполагает способность к развитию себя, это революция в своем Я. Второй вариант предполагает развитие другого, принесение себя и своего развития в пользу другому, в том числе народу. В третьем варианте достигается синтез Я и другого, любви и развития Я и развития другого. В четвертом ‑ развитие сводится к удовольствию.

Эта схема открывает и закономерности развития языка каждого типа любви. Язык страсти порывист, ищет уединения и выделения. На этом языке любимый – самый, самый. На языке доверия начало любви и ее развитие не меняет ритма и типа отношений. Это язык воспоминания и истории рода; оживления прошлого в индивидуальности и управление собой на уроках судеб предков. Очень опасны смешения и обманы в этих типах. Лаврецкий строит свои отношения с Лизой на доверии. До известия о смерти жены он, видимо, и сам не предполагал возможность перерастания этого доверия в любовь-доверие. Однако с момента этого известия отношения уже иные. Они на самом деле отношения любви-страсти, но пользующейся языком любви-доверия. Паншин пользуется непосредственно языком страсти и уступает Лаврецкому. Тот начинает ходить в церковь, защищает позицию, которая импонирует Лизе в споре, продолжает настаивать на доверии к нему. Такое использование страсти в своих целях и, по сути, через обман вообще язык игры, однако Лаврецкий вряд ли пытается обмануть, он просто сам заблуждается. Видимо, он многое отдал бы, чтобы между ним и Лизой возникла не любовь-страсть, а любовь-доверие.

Язык любви-жертвы направлен в будущее, наполнен мечтой о прекрасном. В отношении к сегодняшнему миру акцент на несправедливость и порочность последнего. Его следует разрушать, ненавидеть, а строить потом. Соединение влюбленных идет через согласие разрушать и надежду на лучшее в будущем. Критика сегодня оборачивается особенной симпатией к соратникам, как людям возможного будущего.

Итак, любовь любого вида – награда, и она сопоставима с духовной революцией, означая способность к развитию. Любовь-доверие опирается на терпение особенного типа, которое сильнее страсти.

Терпение преодолевает страсть напоминанием своего наследства их прошлого, корректируя род человека, развитие человека означает и развитие его природы. Жертва аналогична, но направлена в будущее, так как прошлое отсутствует. Тут люди принимаются исходно совершенными.

Любовь-доверие и любовь-жертва Тургеневым сравниваются со смертью и означают полное перерождение человека. Проблема состоит в том, что любовь-доверие, опирающаяся на патриархальную семью или подобные элементы в семье, создает мир, который учит такого рода жизни, чувству. И все-таки она оказывается не всегда устойчивой. Для устойчивости этой любви не хватает своего культурного пространства, которое должна включать в себя усадьба.

Тургенев удивительным образом отвечает на те вопросы, которые спустя более столетия поставил Ж.-П. Сартр. Он считает, что любовь – это жажда одного Я получить безусловное признание другого. При этом другое Я должно быть совершенно свободным, но фактом признания оно делается совершенно зависимым от моего Я. Так любовь уничтожает собственное основание. Собственно переход от поглощения другого самостоятельного Я до уничтожения его прошлого в его автономии и есть процесс расщепления любви для современного человека. Тургенев вводит в этой проблеме любовь-доверие, которая синтезирует два Я и только так преодолевает проблему современного человека. В этом видится актуальность концепции любви Тургенева.

Доверие и терпение преобразует психику человека, однако он к этому должен иметь склонность, т. е. быть воспитан в усадьбе, в обстановке любви и гармонии. Тогда его отношение к другому человеку изначально содержит в себе гармонию. Если же воспитание вывернуто, то гармония недостижима. Эта способность к любви – критерий эффективности воспитания, зрелости человека в данной культуре как совершенного существа. У русского, воспитанного в усадьбе есть преимущество, выражающееся в склонности к любви-доверию.

Любовь, таким образом, тесно связана со способностью к развитию, что мы находим в антропологической идее добра и любви Вл. Соловьева. В этом контексте идеи Тургенева составляют полноценный пласт философии русской духовности.

Мудрость русского человека у Тургенева противопоставляется двум другим процессам духовного развития: во-первых, свету, во-вторых, западному образованию.

Высшее общество в России, или свет, основано на любви-игре, туда стремятся люди, которые обнищали или материально, или духовно. Правила света ориентированы на полный отказ от своего Я и подчинение процедурам карьеры. Люди такого типа при первом взгляде выглядят гораздо более культурными и хитрыми, ибо они вынуждены говорить двусмысленными словами, жить двойственной жизнью. Но для большинства людей этого круга такая жизнь – привычка и говорит о приспособленчестве, а не об уме. Правила света предполагают любовь-игру.

Образование воспитывает не чувства, а рассудок, и рассудок затмевает чувства. Рациональное обоснование чего бы то ни было является искусственным и неумудренным, которое всегда проваливается в столкновении с живой материей мира. Однако навык такого образования прилипчив и работает, как говорил Гегель, по принципу «многознание не есть мудрость». Люди обладают знанием, могут все объяснить, только вот действие оторвано от слова и объяснение от понимания и развития. Западное образование исключает любовь вообще, а у современного человека любовь сводится к сексу и удовольствию.

Мудрость русского человека дана прежде всего в его чувственности, которая в мире света и образования не находит адекватного языка и пространства для реализации. Чувства подчинены рассудку, или свету, но не могут воспроизвести мир на основе собственной гениальности, творчества. Такое воспроизведение собственно русского мира полностью соответствует идеям Фихте и Шеллинга о разумной науке и разумном искусстве, а также о гениальности художника, способного схватить в конечном образе суть бесконечного.

Усадьба основана на доверии потому, что только так человек способен понять и освоить свой собственный характер, только через мудрость доверия к предкам, только в родовой перспективе. Кроме того, доверие в усадьбе получает возможность адекватной реализации самого человека, когда он в состоянии противостоять рассудку новой образованности, в состоянии дополнить новый тип чувства, отличающий русского от западного, еще и новым типом ума и мира.

Отсюда следует, что Тургенев предпочитает воспитание в усадьбе, по форме, а по содержанию – преподавание родословной, причем не рыцарства вообще, как это делал с Лаврецким его отец, а собственного рода. Такое воспитание призвано сформировать у ребенка гордость за род, сформироваться под воздействием истории своего рода – то, что Пушкин называл родовой гордостью. Эта гордость создает особенный строй духовности. В этом доверии и родовой гордости, в устроении мира, начиная с собственной усадьбы и семьи, прототип непротивления злу Толстого. Сам Л. Н.Толстой относился к Тургеневу как к старшему. В собственной усадьбе Толстой на практике пытался воспроизвести то, о чем писал в своих романах Тургенев. Морально-психическим стрежнем непротивления злу Толстого является именно доверие. Человек, про которого пишет Толстой, поднимается над игрой и страстью, а также жертвой и смиряется, его чувства приобретают естественный характер и текут по схеме доверия. В этом случае, чем больше получает человек, тем он становится богаче. Любовь его не оскудняет, а обогащает. Не случаен огромный интерес самого Толстого к детству, к усадьбе, которая становится для него, вслед за Тургеневым, эпицентром нового антропологического эксперимента.

Исходным в понимании собственно педагогического проекта Тургенева становится выявление нюансов языка каждого из типов любви. Человек должен осознавать, какая перед ним любовь, по жестам, взглядам понимать, что за чувство он порождает в другом человеке. Этого языка у Тургенева в романах дано много, но только начало. Опять-таки, не случайно, Л. Н.Толстой начинает с «Азбуки» для малышей. Тут же чувствуется и педагогический проект Фихте, который считал, что философия начинается там, где, вместо выучивания слова, человек сам порождает слово из собственного опыта.

Главным препятствием для реализации доверия является индивидуальный эгоизм человека, которым заражены дворяне, подражающие Западу. Они под воздействием эгоизма ищут личной выгоды, честь и честность несколько сдерживает и облагораживает это стремление, но не превращает их активность в счастливое служение семье, роду и Родине.

Для разграничения миров разного типа чувства Тургенев вводит языки каждого типа. Это позволяет разводить разные состояния, ибо, отчасти, для неопытного человека они совпадают и путаются.

В отличие от строительства русского мира в усадьбе на основе доверия, освобождение не требует корней и традиций, оно сильнее вдохновляет и проще по структуре. Это касается как борьбы за свободу Болгарии, так и действий новых людей, собирающихся вначале разрушить и не думать о новом, а потом уж строить. Тургенев сопоставляет два этих типа нового, которые грядут в России, и однозначно он на стороне нового русского, а не революционного типа, при этом Тургенев видит, что строить гораздо сложнее. Освобождение относится к строительству нового как страсть к доверию.

В контексте этого соотношения Тургенев вводит в свои романы героев революционного типа. Вообще, чувственная противоречивость между страстью и доверием, заложенная в душу русского человека, выступает у него универсальным кодом национального русского характера.

Приведем стихотворение И. С. Тургенева, по-видимому, ключевое для понимания им места человека в западном мире и в высшем российском свете. Собственно главная беда, которая, по мнению Тургенева, ожидает человечество в связи с распространением западного образования естественно-научного направлении.

« ТОЛПА

Посвящается В. Г. Белинскому

Среди людей, мне близких … и чужих –

Скитаюсь я – без цели, без желанья.

Мне иногда смешны забавы их…

Мне самому смешней мои страданья.

Страданий тех толпа не признает;

Толпа – наш царь – и ест и пьет исправно,

И, что в душе задумчивой живет,

Болезнию считает своенравной.

И права ты, толпа! Ты велика,

Ты широка – ты глубока, как море…

В твоих волнах все тонет: и тоска

Нелепая – и истинное горе.

И ты сильна… И знает тебя Бог –

И над тобой он носится тревожно…

Перед тобой я преклониться мог,

Но полюбить тебя – мне невозможно.

Я ни одной тебе не дам слезы…

Не от тебя я ожидаю счастья –

Но ты растешь, как море в час грозы,

Без моего ненужного участья.

Гордись, толпа! Ликуй, толпа моя!

Лишь для тебя так ярко блещет небо…

Но все ж я рад, что независим я,

Что не служу тебе я ради хлеба…

И я молчу – о том, что я люблю…

Молчу о том, что страстно ненавижу –

Я похвалой толпы не удивлю,

Насмешками толпы я не обижу…

А толковать – мечтать самим собой,

Беседовать с прекрасными друзьями…

С такой смешной – ребяческой мечтой

Расстался я – как с детскими слезами…

А потому… мне жить не суждено…

И я тяну с усмешкой торопливой

Холодной злости – злости молчаливой

Хоть горькое – но пьяное вино.

1843».

Эгоизм в контексте превращения русского человека в западного воспринимается и оценивается Тургеневым как негативное явление, но относительно негативное в сравнении с толпой. Толпа негативна в полном смысле. Западный человек преодолевает толпу через эгоизм, а для русского этот путь плох, Тургенев ищет для него иной путь – путь доверия и любви в уединении усадьбы. Уединение – абсолютная противоположность толпе. Другое противоположное толпе – душа человека. Именно на нее, а не на рассудок должна опираться оппозиция русского мира. Третья оппозиция толпе – любовь, она невозможна к толпе, и ее существование становится для Тургенева, наряду с одиночеством усадьбы и душой человека, залогом несломленности русского духа.

Толпы боится Бог, толпа его сменяет для тех, кто ею полностью поглощен. Так что Бог – принципиально тоже альтернатива, но не реальная. Бог, пугающий маленького человека, заставляет его отвернуться от толпы, но соединение маленьких делает их дерзкими и безбожными в толпе. Чувства человека внутри и вне толпы различны. Счастье любви дано только тому, кто может противостоять толпе, и человеку толпы это недоступно. Так что рядом с толпой мечты о дружбе, любви, ненависти – пусты и смешны, а толпа бесчувственна к тем вещам, которые больны для личности.

Однако эти чувства человека противостоящего уже изменяются наличием толпы, они искажены, они должны быть защищаемы и становятся самоцелью, ибо уже не могут создать свою собственную вселенную, которая бы не зависела от толпы. Толпа использует все это для своего роста. Так что писателю остается только злость проигравшего. Мир поэзии становится миром детства и прошлого, забываемого как легенда. Язык поэзии и романа – язык любви, а язык толпы – это язык политики и безразличия к высоким чувствам индивидуальности. Человек доверия не может оказаться в толпе, а человек игры – может.

Этот мир толпы Тургенев видит непобедимым, и ему может отчасти противостоять эгоизм, однако русский мир, как он надеялся, может ее преодолеть в усадьбе на любви-доверии. Таков глубинный смысл антропологического проекта Тургенева, реализацию которого он не смог простроить. А между тем это философский и русский проект.

В заключение следует показать перспективу анализа антропологического проекта Тургенева в дальнейшем.

Прежде всего, напрашивается четкое разделение языкового типа между видами любви и типами человека в каждой из них. Это, по сути, топика русского мира на основании не классов, а типов чувств, соответствующих типу человека. Возможно создание специальных хрестоматий по языку четырех типов поведения человека (страсть, игра, доверие, жертва). Тут должна отражаться и разная динамика каждого чувства: темп и надрыв – при кристальной честности страсти; подпитка, просчет, несоответствие (двойственность) ситуации и мимики и зависимость от пойманного неопытного партнера игрока – в любви-игре; синхронность и медленность любви-доверия; метаморфозы и откровения в самом себе в любви-жертве. Такого рода тексты, описывающие язык не только вербальный, но и жестов, взглядов, вполне пригодятся нашим детям в жизни для выявления обманов и истинных желаний своих и партнеров. Они должны лечь в основание воспитания на русском языке в форме диктантов, изложений.

Кроме того, романы составляют существенную и законченную часть творчества Тургенева, однако не все его творчество. Хотя следует предполагать, что рассмотренные идеи отразились также и в малых жанрах его творчества, и в письмах, однако они понадобятся для выявления деталей, дополняющих романы. Кроме того, есть формальный аспект эволюции романа в творчестве Тургенева, и эта эволюция оказала, по мнению Пумпянского, большое воздействие на западный роман. Далее, малые формы творчества Тургенева поднимают проблемы иного типа. Например, проблему крестьянина, который не обладает родовой памятью и традицией. Тут воспитание и понимание человека может быть дано только на примере его личного, жизненного опыта и тех характерных ситуаций, в которые он попадает и которые преодолевает. Этот аспект русского описания народа затем в дальнейшем продолжает Н. С. Лесков, который дает целую палитру типов людей, выходцев из народа, с их удивительными житейскими ситуациями.

Творчество Тургенева, таким образом, может быть исследовано на предмет выявления образа жизни и проектирования изменения этого образа крестьянина, а также в перспективе соединения крестьянского и дворянского образа жизни. В данной работе предполагалось, что судьба России связана с перспективой дворянства. Как дворяне смогут существовать в России, таково и будущее России. «Записки охотника» затрагивают иную тематику.

Существенное воздействие на романы и на понимание идей Тургенева имеет его биография, а кроме того, его воздействие на читательскую аудиторию, при этом следует иметь в виду особенное его положение, так как он большую часть жизни провел за границей и реакцию читателя на свои романы видел иначе, чем писатели, жившие на Родине.

Кроме того, Тургенева следует исследовать в совокупности связей с общественными и культурными событиями России и Европы, в пересечении его мотивов и сюжетов с таковыми у других писателей России и Европы. Особого внимания заслуживает соавторский тип диалога Тургенева с другими русскими писателями. Так, очевидно следование его утопии Л. Н. Толстым в практической попытке устройства жизни крестьян в Ясной Поляне. Речь также идет о воздействии художественных сюжетов, когда ситуации Гончарова и Чернышевского повторяются у Тургенева, но наполнены иным смыслом и выводами.

Финал главного героя романа «Новь», Нежданова, напоминает сюжет Чернышевского, только без актерской имитации самоубийства, а настоящего устранения себя как соперника, мешающего счастью любимой девушки. В романе «Что делать» герой также допущен в дом и через симпатию проникается судьбой прекрасной души девушки. Он ее, по сути, похищает из дома, после чего сталкивается с тем, что в новой среде, среди таких же, как он, она тяготеет не к нему. Он нравился на контрасте, пока она жила в своем круге. Следовательно, ее увлечение им – жертвенность, а увлечение другим из их уже круга – страсть. Аналогия между ситуацией, описываемой Чернышевским и Тургеневым, очевидна. При этом ни тот, ни другой не пытаются рассмотреть ситуацию с другой стороны, со стороны родителей, со стороны старшего поколения, у которого есть все же своя правда.

В этом контексте проникновения идеи Чернышевского в роман Тургенева можно сопоставить образ Рахметова и Соломина. Тургенев видит, по сути, аналог Чернышевского, т. е. человека, который на западный лад становится организатором. Тут Тургенев не может противопоставить европейской перспективы России и перспективного типа нового человека. Однако Соломин дан более конкретно и сужено относительно Рахметова. Если Рахметов – невидимый революционер, то Соломин – реальный практик.

Вхождение Соломина в революционную организацию подчеркивает эту аналогию. Более того, некие неназванные и засекреченные руководители этого движения напоминают Рахметова, напоминают отношение к Рахметову к среде русской интеллигенции.

Это отношение характерно для Тургенева, который продолжает придерживаться во всем своем творчестве художественной правды, и синтеза и объединения всех оппозиционных сил. Для сравнения можно сопоставить аналогичную тему романа Лескова «Никуда». Лесков описывает коммуну, аналогичную коммуне романа «Что делать» Чернышевского, где люди по большей степени болтают, а не работают. Коммуна эта кончается полным крахом, и, как принято в романах русских писателей, например в «Рудине», ее участники частью кончают жизнь в сражениях польского восстания. Лесков рисует отрицательными героев коммуны и их вдохновителей. Его положительный персонаж или выход – герой, не экономист и хозяин, а врач, который, несмотря на неудачу в любви, оказывается обладателем правды. Этот герой скорее положительная версия Нежданова, чем Соломина.

То есть диалог русских писателей насчет будущего нового человека в России идет многоголосый. Можно выдвинуть такой тезис. Для Тургенева только то становится правдой, что измерено любовью. В этом смысле Рахметов не дан как существенное, хотя как символ допускается. Лесков, безусловно, находится с Тургеневым в авторском диалоге. В «Некуда» есть мудрая старушка, напоминающая Марфу Тимофеевну из «Дворянского гнезда», которая предостерегает Лизу от монастыря. У Лескова эта старушка ‑ настоятельница монастыря. Она как альтернатива прошлого времени, которая допустима для Тургенева, но недопустима для Чернышевского. Героиня Лескова испытывает некое, подобное Лизиному увлечение главным героем. Кстати, сюжет очень похож на сюжет «Дворянского гнезда». Тут тоже героиня изменила мужу, ее, пока она не появляется в провинции, все хают, когда же появляется, все ее жалеют, требуют от мужа признания. Он же, как и Лаврецкий, вполне поняв ее натуру, не идет на это, но уезжает в Москву. Романтические отношения героя и героини едва не складываются. Героиня бежит, но не с героем, а сама, после чего уже по идейным взглядам не может с ним сойтись. В итоге у Лескова героиня уходит в коммуну, что эквивалентно монастырю. Это пример воздействия Чернышевского на Тургенева и Лескова, а также Тургенева на Лескова.

Отдельного внимания требует связь Тургенева с философией и культурой Германии, особенно с Шеллингом, в его философско-идеологическом формировании и проектировании будущего России. Синтетический характер гениальности и философии вообще у Шеллинга непосредственно соотносится с синтетическим характером любви-доверия.

Итак, от романа к роману Тургенев подходит все ближе к решению поставленной задачи ‑ противопоставления эгоизму и толпе и при этом встречает нарастающее охлаждение русской публики, для которой пишет. Вместе с тем история России показывает важность замысла Тургенева, который может и не связываться с классовыми и сословными особенностями русского общества, но вытекает из ее территориально-географической и этнической специфики.

Утопия усадьбы означает существование места, в котором человек дворянского сословия может преодолеть эгоизм. Эгоизм преобразует чувства русского человека, делая его в большинстве своем неспособным к чувству вообще, и в частности к любви. Но и любовь в мире, построенном в России на западный лад, превращается в лучшем случае в страсть или жертву, которую используют в игре. Опытные люди-игроки поедают чувства неопытных влюбленных, обманщики – чувства честных.

В усадьбе возникает гармоничное чувство любви-доверия, которое преодолевает эгоизм и соединяет людей по-новому, но в соответствии с природой русского духа. Это соединение через доверие одновременно дает возможность построить семью на новых принципах и тем самым преодолеть и родовые болезни воспитания, что в свою очередь полагает новый тип соборности на уровне рода и мудрости на уровне индивидуума. Это в свою очередь ставит человека в новое отношение к народу. Тем самым усадьба становится реализацией мудрости народа, корректирующей искажения рода.

В усадьбе происходит синтез индивидуального счастья, преобразование родовой традиции и межсословного синтеза, а также дается возможность применения западного опыта и науки в хозяйствовании. Усадьба – точка рождения нового мира в России, который в состоянии преобразовать весь мир, породить цивилизацию, альтернативную западной, культуру с новой мудростью, построенную на человеческой правде, действительно гармоничную. Сам Тургенев не реализовал своей утопии в собственной деятельности.