12. Эволюция государственного строя Великобритании в XIX в. Реформы избирательного права 1832, 1867, 1884 гг.

В XIX в. Англия вошла с вполне сложившейся и всесторонне развитой политической системой, основы которой за­ложены были революцией XVII в. и которая последовательно формировалась и складывалась в течение всего XVIII в.

За это время укрепились и пустили глубокие корни две поли­тические партии - агентуры тех классов, которые, как показано, было в очерке английской революции, боролись за власть в середине XVII в., - аристократии и буржуазии.

Так как еще долго были налицо особые интересы крупного землевладения, не во всем и не всегда согласовавшиеся с интересами промышленности, то тори явились непосредственными пре­емниками "кавалеров" и аристократическими противниками буржуазии. Они были прирожденными представителями исторической традиции, инерции, косности, консерватизма. Принимая новое, они хотели бы сохранить в нем как можно больше старого. Если уж необходимо было идти вперед, они хотели бы делать это возможно медленнее, с частыми остановками и с возвращениями назад.

Естественно, что только эти две партии чередовались у влас­ти в течение ХVПI в. и только они вошли в XIX в. "Славная ре­волюция" поставила у власти вигов, и они держались здесь до самой середины ХVПI в., когда начались колебания вигизма и со­ответственно стал наблюдаться подъем ториев. В 1783 г. тори ока­зались в палате общин в большинстве и, приняв власть, начали довольно энергично тормозить развитие. Французская революция сослужила им службу: она испугала английскую буржуазию и ли­шила ее охоты особенно сопротивляться ториям. Консерватизм ук­репился у руля и правил до 1830 г.

Король. Как ни стремились тори в течение этого полувека видоизменять конституционный элемент монархии в сторону уси­ления правительства вообще и королевской прерогативы в част­ности и соответственного ослабления парламента, и как ни помогал им в этом полусумасшедший Георг III, шестьдесят лет, просидев­ший на троне (1760-1820 гг.), им это не удалось. Основные черты английского конституционализма не изменились к началу XIX в. Монархия совершенно явственно оставалась лишенной реально­го содержания. Король по-прежнему считался не только главой государства, но и средоточием всей правительственной власти. Он не только представлял страну в международных отношениях, объ­являл войну, заключал Мир, назначал и отзывал послов, началь­ствовал над вооруженными силами, но и составлял центр прави­тельственной системы, складывавшейся из него самого, его со­вета и парламента. И тайный совет, и парламент действовали его именем. Совет помогал ему править, как парламент - законода­тельствовать. Он назначал и увольнял министров по своей воле. Никакое решение парламента не получало силы без его утверж­дения. Он мог распустить палату общин досрочно, сделать то же самое и с вновь избранной палатой и повторять это без конца. Он мог назначить столько новых членов палаты лордов, сколько ему заблагорассудится. Практическое же положение, почти целиком определявшееся неписаной конституцией, обычаем, конвенцио­нальным правилом, было иное. Почти ни одной из своих много­численных прерогатив король в действительности не мог осуще­ствить по собственному почину и усмотрению: на все это требо­валось согласие министра, подпись которого только и делала дей­ствительным акт королевской власти. С тех пор, как утвердилось основное (неписаное) правило, запрещавшее привлекать монар­ха к ответственности за неудачное управление ("Король не мо­жет ошибаться"), ответственность неминуемо перешла на его со­ветников. Они объясняли перед парламентом акты короля, как свои собственные действия, и несли все последствия этих дей­ствий, - мог ли король официально предпринять что-нибудь та­кое, с чем не соглашался глава кабинета?

Министры. Но и кабинет, и его глава, премьер-министр, совершенно неизвестные закону, явились неизбежным практиче­ским результатом все той же связи, установившейся между пра­вительством и парламентом и требовавшей, чтобы министры отвечали не каждый за себя, а солидарно, как организованный кол­лектив, исповедующий одни и те же политические убеждения и стремящийся в своей правительственной деятельности к общей цели. То, что король перестал править, как он правил в XVI в. И раньше; то, что парламент, к которому перешло управление, не может, в силу своего устройства, входить в повседневные дета­ли управления и иметь дело с отдельными министрами; то, что парламент оказался разделенным на две большие политические группы, и у власти, по общему правилу, оказывались непремен­но сторонники одной из этих групп, - все эти причины сплоти­ли министров в кабинет единомышленников, возглавленный ли­дером.

В качестве первого министра этот лидер кабинета приобре­л громадную власть, пугавшую консервативные элементы, не без основания, подозревавшие в нем главного соперника короля. Недаром в середине XVIII в. часть палаты лордов и часть палаты общин заявили протест против того, что практика создала долж­ность первого министра, противоречащую закону и опасную для государства. Но эта практика как раз и составляла практику пар­ламентаризма, от которого уже некуда было уйти. И король и парламент имели теперь перед собой коллектив, получивший неофициальное название кабинета министров. Это усиливало позицию министров в отношении к королю, и это облегчало контроль парламента по отношению к министрам. Кабинет назначался, конечно, королем. Но откуда же было королю подбирать членов кабинета, как не из среды членов пар­ламента и именно той политической группы, которая имела в пар­ламенте большинство? Уже в конце XVII в. было ясно, что нельзя управлять, имея против себя парламент и в особенности палату общин, от которой зависело утверждение бюджета. Сотрудниче­ство же парламента само собой гарантировалось тому кабинету, который составлен был из лидеров парламентского партийного большинства. Всемогущий Уолпол, вынужден был в 1742 г. после тридцатилетнего правления выйти в отставку, потому что он потерял популярность, а вместе с ней ­большинство в палате общин. Наконец, в 1782 г. кабинет Норса целиком вышел в отставку вследствие политического расхождения с палатой общин. Так, король принуждался строго ограничи­вать свой выбор средой парламентского большинства. Мы уви­дим дальше, что нужно было еще некоторое время для того, чтобы эти принципы получили всеобщее и безусловное призна­ние. Тем не менее, к началу XIX в. их можно уже считать впол­не сложившимися и претендующими на таковое признание.

Парламент. Таким образом, к началу XIX в. самым харак­терным и значительным элементом английской политической си­стемы был парламент. Нижняя же палата парламента, палата об­щин, как раз и оказалась тем местом, где осуществлялось сотруд­ничество буржуазии и аристократии, где назревали конфликты и заключались компромиссы. По своему характеру это было еще в значительной степени феодальное представительство. Выборы па­латы общин (происходившие с начала XVIII в. каждые 7 лет, если только палата не распускалась досрочно) были гораздо больше на­значением депутатов со стороны правительства и отдельных зем­левладельцев и богачей, чем правильными выборами со стороны ограниченного, хотя бы, круга избирателей. 658 депутатов, из ко­торых состояла палата, были представителями графств и городов (и университетов), которые посылали депутатов вне всякого соот­ветствия с числом своего населения или своим удельным весом в стране: они просто осуществляли старинную "привилегию", кото­рую получили' несколько сот лет назад и на которую к началу XIX в. многие из них потеряли, по существу, всякое разумное право. Много десятков таких "привилегированных" городов к это­му времени запустели, иные и вовсе исчезли. Но лендлорды, ко­торым они принадлежали на праве собственности, неукоснитель­но продолжали посылать депутатов и наполняли пала ту своими ставленниками, которых, по существу, никто не выбирал. На ряду с этим крупные и многолюдные промышленные города, вы­росшие за столетие, лишены были всякого представительства. Там, где были действительно избиратели, выборов все-таки по­чти никогда не было: магнаты земли или капитала, а иногда самоправительство в лице того или иного агента твердо указывали избирателям, кого нужно выбрать. Непокорных запугивали и ус­миряли. Покупка голосов была распространена очень широко и составляла обычное, вполне узаконенное явление. Этот политический порядок целиком отдавал власть в руки верхов аристократии и буржуазии.

Положение масс. Между тем, в последние десятилетия XVIII в. промышленная революция вызвала к жизни многочис­ленный пролетариат, который не пользовался никакими полити­ческими права ми. В ряде случаев закон прямо отдавал его во власть помещику и предпринимателю. Закон, например, норми­ровал заработную плату сельскохозяйственных рабочих так, что рабочий не вправе был отказываться от предложенной ему рабо­ты и вознаграждения. Местная администрация имела право при­нуждать "бедных" к любой работе. В первые десятилетия XIX в. эти бедняки насчитывались уже миллионами. В самом начале века парламент воспретил всякие сообщества и союзы рабочих, кото­рые они пытались организовывать, чтобы с их помощью хоть не­сколько поднять заработную плату. Угождая промышленникам, парламент с не меньшей охотой шел навстречу и землевладель­цам: в 1815 г. специальными законами ввоз хлеба из-за границы допускался только тогда, когда цена его на внутреннем рынке оказывалась не ниже 82 шиллингов за квартер, т. е. настолько высокой, что до этой цифры цена никогда не доходила, ввоз хлеба оказался закрыт, землевладельцы получали монопольное поло­жение на хлебном рынке, а массы населения обречены были на полуголодное существование.

Борьба за избирательную реформу. Требования реформ ста­новились с каждым годом все настойчивее. Буржуазия новых про­мышленных центров нетерпеливо рвалась в парламент и громко настаивала на реформе избирательного права. Находившиеся у власти тори категорически возражали против подобной реформы. И так как виги не проявляли в борьбе за реформу достаточной решительности, образовалась сильная группа "радикалов", извес­тная, впрочем, своей деятельностью уже в середине XVIII в., но получившая особенное значение в двадцатых годах XIX в.

К своей борьбе за реформу буржуазия стремилась привлечь массы рабочих, которые в результате промышленного развития, тяжелой войны, которую вела Англия с Наполеоном, и континен­тальной блокады, направленной против Англии, находились в от­чаянном положении. Свою ярость рабочие обращали против ма­шин, которые в их глазах были виновны в том, что нуждающиеся лишались заработка: в 1811 г. "луддиты" разрушали машины, ду­мая этим защищать суживавшуюся область ручного труда.

Радикалы стремились направить энергию рабочих масс в дру­гую сторону - против косности ториев, которые противятся пар­ламентской реформе, и убеждали рабочих, что промышленный ка­питал, расширив себе доступ в парламент, легко и быстро найдет средства удовлетворить трудящиеся массы в силу "естественной гармонии" интересов капитала и труда. Требование избиратель­ной реформы сделалось одним из главных лозунгов рабочего дви­жения. На происходившие то здесь, то там митинги и демонстра­ции правительство отвечало жестокими военно-полицейскими эк­зекуциями, расстрелом безоружной толпы и виселицами. Движение, однако, было настолько внушительно, так явственно грозило принять революционный характер и распространялось на столь широкие круги средней и мелкой буржуазии, что тори ре­шили пойти на некоторые уступки. Один из них, Пиль, войдя в кабинет, сделался лидером левого крыла ториев и провел несколько законов, которыми отчасти ослаблялось действие хлебных зако­нов (1823 г.), смягчались уголовные законы, а главное - было от­менено безусловное воспрещение рабочих союзов. В 1825 г. Цели рабочих союзов были так определены законом, что стачка с це­лью повышения заработной платы оставалась по-прежнему по­чти невозможной, но для рабочих союзов все же был открыт из­вестный путь развития и борьбы.

Избирательная реформа 1832 г. Тем временем влияние то­риев явно шло на убыль. В палате, избранной в 1830 Г., они имели уже не значительное большинство, а когда палата эта была рас­пущена, то новые выборы 1831 г., прошедшие под лозунгами борьбы за избирательную реформу, дали большинство вигам. Тори попы­тались еще затормозить избирательную реформу руками палаты лордов, которая, во всяком случае, была на их стороне, но и сопротивление лордов было довольно быстро сломлено, благо­даря широчайшему народному движению, говорившему о совер­шенно исключительном общественном подъеме. В июне 1832 г. за­конопроект об избирательной реформе стал законом. Реформа 1832 г. существенно перераспределила мандаты: каж­дое из 56 местечек, известных как "гнилые" или "карманные", было вовсе лишено своих двух представителей, 32 города получили по одному представителю вместо двух. За счет освободившихся ман­датов было расширено представительство других городов и графств. Мимоходом, следовательно, было покончено со старинным поня­тием о "корпорациях", которые должны быть одинаково представ­лены в парламенте, независимо от своего удельного веса в стране. Теперь мандаты между городами и графствами распределялись в некотором соответствии с количеством населения. Реформа распространила также избирательные права на но­вые категории владельцев недвижимостей в графствах, а глав­ное - на земельных арендаторов, которые до того безусловно ли­шались избирательного права. Различные категории этих арен­даторов (далеко не все) допущены были к избирательным урнам. Таким образом, право голоса в графстве все еще связывалось с владением недвижимостью. То же правило установлено было не­зыблемо и в городах. Избирательное право предоставлено было владельцам домов, дающих доход (годовой) не ниже 10 фунтов стерлингов. Владельцем считался не только собственник, но и наниматель (арендатор). Под понятие дома подходило не только стро­ение для жилья, но и для торговых, промышленных целей или для товарного склада.

Для всех городов установлено было одинаковое избиратель­ное право, но в городах-графствах избирательное право получали также владельцы фригольдов.

Значение реформы 1832 г. Эта избирательная реформа была далеко не из тех, значение которых немедленно сказывается в об­щественной жизни. Вспомним, что число избирателей оставалось еще очень скромным: вместо 1/30 (приблизительно) части населе­ния к выборам допущена была 1/20. И, тем не менее, она оказалась значительным событием в жизни Англии, ибо рвала с пережившими себя феодальными традициями представительства и открыла путь дальнейшим превращениям палаты в буржуазный пар­ламент. Спустя всего несколько лет после реформы, Энгельс с пол­ным пониманием дела оценил ее значение в том, что она подчини­ла палату общин влиянию "среднего класса", т. е. буржуазии. А это знаменовало наступление ничем не ограниченного господства капиталистической собственности: "Господство собственности по­ложительно признано в билле о реформе установлением ценза. И поскольку собственность и приобретенное собственностью влияние составляют существо среднего класса, поскольку, значит, аристократия при выборах пускает в ход свою собственность и тем самым выступает не как аристократия, а уподобляется среднему классу, постольку влияние собственно среднего класса в целом гораздо сильнее влияния аристократии, постольку господствует дей­ствительно средний класс".

Оценка Энгельса с исключительной точностью устанавливала то действительное положение вещей, которое рядовым наблюда­телям становилось ясным лишь спустя продолжительный исторический срок.