1 См. Следующие сборники Жданова: Портрет, Современник, 1982; Неразменное

небо. — М., 1990; Место земли. — М., 1991; Фоторобот запретного мира. —

Грань, отделяющая бытие от небытия, незаметна в мире Жданова:

«мы стоим на пороге, не зная, что это порог». И смерть у

него поэтому не отделена от жизни, а спрятана где-то в глубине

бытия, как ключ к разгадке смысла:

И то, что можно страхом победить

заклятый мир в снотворной круговерти

тебе вернет из повседневной смерти,

которую ты должен доносить.

Саморазрушение определяет логику жизни, распаду подвержено

все, даже вечность: «Здесь и теперь в этом времени вечности

нет,/ если сражаясь, себя разрушает оно,/ если уходит в песок, не

стесняясь примет,/ чуждое всем и для всех абсолютно равно». Отсюда

и особое понимание «потерянности» собственного поколения

— это потерянность не социальная, это затерянность в хаосе

бытия, из которого нет выхода: «Мы — верные граждане ночи,

достойные выключить ток».

Но как и чем жить поэту, не умеющему дышать, если нет

надежды на гармонию, если «музыка поражена»? У Жданова

выбор его лирического героя определяется двумя противоположными

символами: окном и зеркалом. Простейший вариант —

эмиграция в глубь сознания, в зеркало: «Останься, мир, снаружи,

стань лучше или хуже, но не входи в меня!» Правда, в стихотворении

«Контрапункт» этот вариант исхода явно дискредитируется:

«Пусть я уйду в иголку, но что мне в этом толку?., и

там внутри иголки, как в низенькой светелке, себя сведу на нет».

Источник смуты и хаоса не во внешнем мире, а в том, как его

воспринимает человек, выброшенный из непрерывности культурной

истории, оставленный наедине с отсутствием гармонии.

Из чего ему строить гармонический мир внутри себя, из каких

материалов?

Но может быть, душа сохранится, если уйти в зеркало вдвоем

с любимой, строя гармонию на фундаменте любви?

Внутри рояля мы с тобой живем,

из клавишей и снега строим дом.

Летучей мыши крылья нас укроют.

И, слава богу, нет еще окна —

пусть светятся миры и времена,

не знать бы их, они того не стоят.

Приятно исцелять и целовать,

быть целым и другого не желать,

но вспыхнет свет — и струны в звук вступают.

Задело их мышиное крыло,

теченье снегопада понесло,

в наш домик залетела окон стая.

453

Музыка — вот что заносит в изолированный космос для двоих

«окон стаю». Дар поэта, лревращающий человека в «инструмент

языка» (по Бродскому), в* рояль (по Жданову), разрушает утопию

зеркала. Что ж, тогда иной — отчаянный! — вариант: превратить

стены души из зеркал в окна, впустить хаос внутрь себя и самому

окунуться в броуновский поток. А поскольку надежд на преобразование

хаоса в гармонию уже нет, то остается только одно —

стать последним и обреченным на гибель носителем света среди

тьмы: «Ты — последняя пядь воплощенной вины, ты — свидетель

и буквица света, ты — свкцетель, привлекший к чужому суду неразменную

эту беду».

Но эта миссия бесконечно тяжела. Она, во-первых, обрекает

на беспросветное одиночество. «Где зеркало теперь мое? Бродячим

отраженьем,/ не находя ответных глаз по городу бреду./ Грозит

мне каждое окно моим прикосновеньем./ Мне страшно знать,

что я себя нигде не обойду...»

Во-вторых, открыв душу для мира, поэт рискует потерять себя,

забыть свою ноту в вое и скрежете хаоса: «Я теряюсь в толпе. Многолюдная

драма Шекспира поглощает меня, и лицо мое сходит на

нет».

Жданов сохраняет в современном контексте напряжение символистской

традиции. И у него, по логике этой традиции, сходятся,

наплывают друг на друга два мира: «Этот город — просто неудачный

фоторобот града на верхах», «На этой воле, где два простора

так тяготеют враждой друг к другу», «Как душу внешнюю,

мы носим куб в себе —/ не дом и не тюрьма, но на него похожи,/

как хилый вертоград в нехитрой похвальбе/ ахилловой пятой или

щитом его же»...

У Жданова оба мира размыты потоком суггестивных метафор:

в сущности, у него сей мир, именно благодаря метафоризму, теряет

свою конкретность и, казалось бы, должен стать отражением

мира нездешнего — неосязаемого и реальнейшего. Не тут-то было.

«Дно выходит из вод, но и берегом стать не желает». Поэзия Жданова

— вся в сознании невозможности преодолеть разрыв между

реальным и идеальным, между хаосом жизни и гармонией творчества,

в ощущении мнимости и исчерпанности любых усилий в

этом направлении. Возможно, лучшее из его стихотворений последних

лет «Тихий ангел — палец к губам — оборвет разговор» —

в сущности, вариация на мотив тютчевского «Silentum'a» — о невыразимости

гармонии, о глубине молчания, о тщетности поэтического

слова:

И кому не хотелось хотя бы на время такой

Стать неслышимой речью,

пролетающей паузой между словами с тоской

по молве человечьей.

454