10.3. Механизм превращения правовой инновации в норму права

Инновация как таковая не подлежит с содержательной точки зрения научной экспликации. Она в некотором смысле соразмерна научному творчеству, которое не поддается логическому ос-

462

мыслению. Поэтому научно обосновать внесение нового в правовую реальность невозможно. Прав П. Бурдье, указывающий, что любая инновация в законодательной сфере является произволом по отношению к действующему (действовавшему) законодательству¹. Но в то же время любая инновация, как это ни странно, является ограниченной. Она ограничена историческим прошлым, культурой народа, воспринимающего инновацию, конкретной социально-политической ситуацией и другими факторами, в том числе мерой готовности населения ее воспринять. Это, в свою очередь, зависит от адаптации формы инновации. Известный лингвист Ю. С. Степанов в этой связи отмечает, что материальный предмет, принявший функцию исчезнувшего, некоторое время должен сохранять то или иное сходство с ним, даже когда в этом нет никакой технической необходимости. Например, первые автомобили оформлялись как кареты, несмотря на то, что новые технические данные автомобиля требовали избавиться от старых форм. В соответствии с требованием «не пугать!» форма выступает знаком занятого места, функции или назначения². На это же обращает внимание Л. Г. Ионин, утверждающий, что новая организация (институт) начинается с сохранения старой формы. Сначала складывается форма нового института (обряд, ритуал, выполняемый зачастую неосознанно, как дань моде), а затем он наполняется новым содержанием³.

Эвристически ценными представляются идеи С. Московичи и его школы «Социальных представлений» относительно того, как происходит перевод инновации в традицию. В основе этого механизма, представляющего собой превращение «незнакомого в знакомое»⁴ лежат два процесса: анкоринг («заякоривание») и объективизация.

¹ Бурдье П. За рационалистический историзм // Социологос постмодернизма, 97. М., 1996. С. 15.

² Степанов Ю. С. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998. С. 82-85.

³ Ионин Л. Г. Социология культуры. М., 1996. С. 201 и след.

⁴ Moscovici S. The phenomenon of social representations // Social Representations. Cambridge, 1984. P. 24.

Доверие в механизме воспроизводства права в условиях гражд. общества 463

Суть анкоринга состоит в «постановке на якорь» новых, странных, неожиданных идей (добавим от себя — и образцов поведения). То есть эти новые идеи и нестандартные действия сводятся к привычным категориям и образам, помещаются в знакомый контекст. Это позволяет свести до минимума пугающее воздействие нового, неизвестного (именно для этого используются старые формы или их элементы)¹. «Заякорить», по мнению С. Москови-чи, означает, во-первых, произвести наименование неизвестного явления (идеи), а тем самым, описать его, наделив определенными характеристиками; во-вторых, произвести отграничение его от других явлений; в-третьих, превратить его в объект конвенции тех, кто имеет к этому явлению непосредственное отношение. Благодаря включению нового явления (идеи) в мир традиций соответствующей группы с помощью анкоринга меняются сами традиции.

Второй механизм превращения «незнакомого в знакомое», дополняющий анкоринг, называется С. Московичи объективизацией. Суть его состоит в преобразовании абстрактного представления в конкретный образ. При этом происходит перевод икони-ческой сущности нового явления (идеи) в образ, а затем осуществляется соотнесение его с комплексом образов или с его прототипом.

В результате этих операций новое правило поведения номинируется, фиксируется в знаково-символической форме (зачастую метофоризируясь) и приобретает более или менее отчетливый образ в общественном сознании. Тем самым оно (правило поведения, имеющее юридическое значение) типизируется и входит в массовую правовую культуру, в том числе и в правопорядок.

Критерий доверия (легитимности) вследствие амбивалентности всех социальных явлений не может быть задан каким-либо однозначным показателем. С одной стороны, следует отличать доверие (легитимность) «в конечном счете», которое проявляется в историческом показателе. Именно устойчивость, длительность функционирования — наиболее четкий критерий признания (не

¹ На это, в частности, обращает внимание К. Бергер. — Berger С. R. A plan-based approach to strategic communication // Cognitive Bases for Interpersonal Communication. Hillsdale, 1996.

464

только на ментальном, но и на поведенческом уровне) соответствующего института и уверенности в его полезности и оправданности. Однако об этом мы можем судить лишь «задним числом». С другой стороны, доверие (легитимность) — это состояние правосознания и правопорядка, в которых получают признание существующие сегодня и сейчас правовые институты. Однако выявить такую «тактическую» легитимность очень сложно. Это можно сделать только по некоторым косвенным признакам: распространенность соответствующего правила поведения, его достаточно широкая применимость (использование в практической жизнедеятельности), положительная оценка в правосознании и т. п. При этом легитимным следует считать такой институт, против которого нет открытой массовой оппозиции. Если большинство населения в опросах не доверяет, например, парламенту, это еще не означает, что парламент как институт не является легитимным. Следует помнить, что в обыденном массовом сознании всегда происходит подмена института его представителями. Парламент же можно считать нелегитимным только в том случае, если большинство населения страны выступает за ликвидацию его как института, его замену на какой-либо другой орган представительной власти.

В этой связи возникает серьезнейшая проблема: существуют ли сегодня легитимные правовые институты (как в нашей стране, так и вообще в мире), которым доверяет большинство населения¹? Существует ли механизм легитимации права как элемент источника права? Если да — то по каким критериям ее измерять? Сегодня достаточно утопичной выглядит просветительский проект рационального выдвижения и обсуждения с точки зрения притязания на значимость политико-правового курса, вырабатываемого

¹ Достаточно обескураживающими в этой связи выглядят такие данные: государство в массовом сознании россиян ассоциируется более всего с коррупцией (41 %) и менее всего с народной поддержкой (12%), при этом доверяют государству только 14% опрошенных. По мнению 80% респондентов именно государство чаще всего нарушает законы. Только 37% считают, что в России законы можно и нужно выполнять. — Патрушев С. В. Власть и народ в России: проблема легитимации институциональных изменений // Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции // Ежегодник 2004. М., 2004. С. 290-291.

Доверие в механизме воспроизводства права в условиях гражд. общества 465

политически активной частью населения — Qffentlichkeit¹. По причине дифференциации знаний происходит рост некомпетентности населения по отдельным проблемам. Поэтому у подавляющего большинства населения нет каких-либо эксплицитно выраженных политико-правовых интересов, представлений о желаемом устройстве общества, о необходимых реформах. «Общественное мнение... на самом деле является не чем иным, как продуктом масс-медиа». Более того, свобода современного демократического общества «во многом иллюзорная, так как выбор, который осуществляют избиратели, трудно назвать свободным. Ведь он уже задан наперед, ибо разница между двумя или более кандидатами, претендующими на власть, чаще всего совершенно неуловима»². Поэтому в условиях манипуляции общественным мнением обеспечить краткосрочное признание можно практически любому институту, тем более, что его функциональность проявляется не сразу. Этому же способствует утрата четких критериев идентичности в современном мультикультурном социуме³.

Изложенные сомнения в «тактических» критериях легитимности — критериев селективной функции правовой культуры — заставляют искать таковые в иной плоскости. Большие сомнения вызывают такие феномены, как всеобщее благо, всеобщая воля, реальное существование которых (их называют мифологемами. — П. Слотердайк⁴) весьма проблематично. Более реальным показателем можно считать минимальную функциональность соответствующего института, которая проявляется в длительности его исторического существования. Однако в силу амбивалентности любого социального феномена функциональность правового института не может быть просчитана количественно, хотя может быть обоснована с точки зрения исторической перспективы. Не отрицая важности критерия эффективности соответствующего

¹ Именно так пытается спасти «незавершенный проект модерна» Ю. Хабер- мас. — См.: Habermas J. Strukturwandel der Offentlichkeit. Neuwied, 1962.

² Марков Б. В. Знаки бытия. СПб., 20D1. С. 456.

³ См. «о чуждости человека в собственном доме» вследствие потери критериев идентичности: Kristeva J. Strangers to Ourselves. New York, 1991.

⁴ Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001.

16 3ак. 3514

466

института, следует подчеркнуть, что важнейшими механизмами обеспечения легитимности (доверия) правовых институтов остаются религия, миф и идеология. Они создают представление не просто об их полезности, но и в некотором роде об их сакрально-сти, «естественной данности».

Особое значение приобретает влияние религии, мифов и идеологии¹ на формирование господствующих представлений о праве и, тем самым, на правовую реальность, включающую нормы права, выраженные в знаково-символической форме (преимущественно в статьях нормативных правовых актов), правоотношения (динамический аспект правовой реальности), и образы права (ментальную составляющую правовой реальности).

Религия стоит у истоков западного права, так как именно в ней были сформированы исходные догматы, которые определили не только культуру современного западного человека, но и принципы западной правовой системы². Это же касается и других цивилизаций — правовых систем мира, в которых религиозные нормы и правовые зачастую слиты воедино и трудноразличимы. Несмотря на то, что в современном мире (по крайней мере, в той его части, которая отождествляет себя с западной культурой) значительную часть населения составляют атеисты, религиозные постулаты, трансформируясь в «народную культуру», продолжают оказывать социализирующее воздействие на население и его правовое поведение³.

Миф является наиболее близкой широким народным массам формой общественного сознания, обеспечивающей сплоченность коллектива⁴. Одновременно миф способствует адаптации

¹ По утверждению С. Московичи «представления, которые мы разделяем, мифы, религии, мировоззрения ... суть ткань наших общих связей». — Москови чи С. Машина, творящая богов. М., 1998. С. 60.

² См.: Берман Г. Западная традиция права: Эпоха формирования. М., 1994.

³ О влиянии религии на современную геополитику, определяющую взаимоот ношения между правовыми системами современности си .'.Хантингтон С. Столк новение цивилизаций М., 2003. О роли религии в формировании и функционировании современных правовых институтов, в частности парламен таризма, см.: Шмитт К. Политическая теология. М., 2000.

⁴ Это связано с тем, что миф представляет собой изложение сакральной истории о происхождении, повествующей о «начале всех начал», воспринимаемой в каче-

«высоких» идей на уровне массовой психологии и практических действий. Это достигается тем, что миф, являющийся, по мнению Р. Барта, вторичной знаковой системой, надстраивающейся над первичной, указывающей на реальность, деформирует и отчуждает первоначальный смысл соответствующего события и придает себе видимость природы, так как переживается как фактически существующий¹. В связи с этим в современном законодательстве (особенно в конституциях и декларациях) мифическая составляющая весьма значительна. Так, в Преамбуле Конституции ФРГ 1949 г. провозглашается единство нации, «сознающей свою ответственность перед Богом и людьми, воодушевленной желанием охранять свое национальное и государственное единство и служить миру во всем мире... для придания государственной жизни... нового строя приняла в силу своей учредительной власти настоящий Основной Закон...»². Тем самым, как считает К. Хюбнер, «нация представляет собой индивидуум, идентичность которого неподвластна времени и поэтому является чем-то сверхъестественным. Ее история постольку современна, поскольку современна сама нация, так как нация и ее история являются одним и тем же. Принадлежность к ней является не субъективной диспозицией, а судьбой, и вследствие этого не имеет ничего общего с профанной каузальностью и случайностью»³. Мифический характер имеют и многие положения любой современной конституции, относящиеся к правам человека, например «неприкосновенность достоинства человека», «право на свободное развитие своей личности» и некоторые другие, являющиеся не просто не верифицируемыми и не операционализируемыми абстракциями, под которые можно подвести любое конкретное содержание, но и мифическими по своему семантическому характеру. Поэтому представляется справедливым утверждение К. Хюбнера о том, что мифическое, немифическое и мифически нейтральное продолжают свое фактиче-

стве абсолютной истины и передаваемой через ритуалы, не поддающиеся рациональному объяснению. — Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1996. С. 15, 16, 28.

¹ Barthes R. Mythen des Alltags. 4 Aufl.Frankfurt am Main, 1976. S. 92 und and.

² Основной Закон Федеративной Республики Германии // Современные зару бежные конституции. Сборник документов. М., 1996. С. 144.

³ Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996. С. 331.

468

ское существование в конституции, из которой вытекает вся политическая и общественная жизнь¹. В не меньшей степени это касается и деклараций, в которых закрепляются стандарты прав человека и исходные правовые принципы. В них апеллируют к «общечеловеческим ценностям», к «человечеству» как таковому, «гуманизму», «прогрессу» и др. Как справедливо заметил в свое время К. Шмитт, кто говорит «человечество», тот хочет обмануть: идентифицировать себя с таким универсальным и положительно оцениваемым понятием для того, чтобы отказать в них врагу и тем самым легитимировать насилие. Поэтому самая ужасная война, самая бесчеловечная акция осуществляется именем человечества².

Н. Рулан, вслед за М. Аллио, рассматривает мифы прогресса, индивида, государства, кодексов и законов в качестве «мифов позитивного права»³. В частности, он отмечает, что государство сегодня стремится занять место в нашем сознании, принадлежавшее ранее Богу. Нам продолжают внушать, будто закон выражает волю народа. Но кто, кроме юристов, знает, что законы рождаются в министерских учреждениях. 90% законов, принятых на сегодняшний день парламентом, являются результатом правительственной инициативы.

Идеология представляет собой систему верований, обосновывающую существующий общественный порядок (в том числе, правовую и политическую системы) и предлагающую стратегию ее воспроизводства⁴. Она объясняет человеческую природу и устройство мира, причем и то, и другое соотносится с представлением о должном. Тем самым идеология не только является важным

¹ Там же. С. 333.

² SchmittC. DerBegriffderPolitischen. Berlin, 1963. S. 94. И. Уоллерстайн по этому поводу выражается еще более резко: «Универсализм — это средство капиталисти ческой эксплуатации третьего мира». — Wallerstein I. Culture as the ideological battleground of the modern world-system // Theory, culture and society. London, 1990. Vol. 7. No. 1/3. P. 46.

³ Рулан Н. Юридическая антропология: Учебник для вузов. М., 1999. С. 242—249.

⁴ по мнению С. Жижека: «Идеология — это иллюзия, структурирующая само наше действительное, фактическое отношение к реальности и одновременно это упущенная, неосознаваемая иллюзия, функционирующая как фантазм». — Жи- жек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. С. 40.

Доверие в механизме воспроизводства права в условиях гражд. общества 469

средством социализации индивида, выступая фильтром информации, идущей от общества к индивиду, но отличается прагматическим измерением (так называемая оперативная идеология), предлагая соответствующую программу (стратегию) действий. В то же время идеология является важнейшим средством интеграции и конкуренции¹. Идеологическая составляющая проявляется в праве, прежде всего, в политически ангажированных, конъюнктурных нормах и нормативных правовых актах. Речь идет о таком законодательстве, которое принимается в угоду политической ситуации, диктуемой господствующими в геополитическом аспекте государствами, а не отражает тенденций общества. Сюда же следует отнести нормы, закрепляющие привилегированный статус отдельных категорий лиц в обществе. Абстрактные принципы права, которые в силу их полисемичности (многозначности) можно трактовать сколь угодно широко — в интересах тех или иных групп населения — являются идеологичными по своему содержанию.

Принятие правовой инновации сегодня, в условиях массового общества, достаточно легко обеспечивается деятельностью СМИ, навязывающей свое мнение широким слоям населения. Специфика массового общества, живущего в условиях «всеобщего благоденствия» (речь идет о Западном обществе) состоит в том, что у большинства населения нет четко выраженных политико-правовых интересов (как нет и специальных знаний в этих вопросах). Эти интересы активно формируются мульти-медиа, политическими партиями, политиками. Более того, политико-правовая сфера (как, впрочем, и экономическая) общества превращается в виртуальную сферу, управляемую знаково-сим-волическими формами, например, мифологемами о правах человека, гражданском обществе, правовом государстве, общественном договоре, воле и власти народа. В силу амбивалентности социальных явлений, а также невозможности однозначного расчета последствий любого более или менее сложного политико-правового решения, общественному мнению (которого, как заявил

¹ Такой подход к идеологии предлагает К. Флад. — Flood С. Political Myth. A Theoretical Introduction. New York; London, 1996.

470

П. Бурдье, не существует') можно навязать любую программу, любую конституцию.

Однако по прошествии некоторого времени очень часто оказывается, что население, разочаровавшись в «своем» же решении, начинает его игнорировать. В результате вносимая правовая инновация, почерпнутая в условиях информационной глобализации у референтной в геополитическом смысле цивилизации (культуры), сохраняет название, но приобретает иное, адаптированное к характеристикам культуры-реципиента, содержание. Единственным условием успешной правовой аккультурации какого-либо нововведения является близость (историческая, культурная, экономическая) двух обществ, осуществляющих этот процесс². В большинстве же случаев происходит отторжение того поведения, которое навязывается (даже из лучших побуждений) извне. Н. Рулан —- известный французский антрополог права —-на примере правовой аккультурации в странах «черной» Африки по этому поводу пишет: «Принятие местной правовой системой иностранной правовой системы может свестись к простому сосуществованию этих двух систем. Очень часто местные общины продолжают жить в соответствии с их старым правом, а новое право применяется только лишь государственными учреждениями общества-преемника нового права»³. Традиционное право оказывало сопротивление, которого не ожидали ни учредители, ни законодатели. Фактически большая часть населения отвернулась от современного права и продолжала жить в соответствии со своими обычаями, в частности в том, что касается области семейного права и процедур урегулирования споров. Юридически законодатель, наталкиваясь на реакцию местного населения, вводил вновь традиционное право в законодательство и в кодексы, закрепляя тем самым правовой дуализм, что противоречило как первичным намерениям, так и намерениям учредителя.

¹ Бурдье П. Общественное мнение не существует // Бурдье П. Социология поли тики. М., 1993. С. 159-178.

² См.: Alliot M. Uber die Arten des «Rechts-Transfers» // Entstehung und Wandel rechtlicher Traditionen. Hrsg. von W. Fikentscher. Munchen, Freiburg, 1980. S. 174.

³ Рулан Н. Юридическая антропология. М., 1998. С. 185.

Доверие в механизме воспроизводства права в условиях гражд. общества 471

В этой связи представляются эвристически ценными исследования кросскультурных обменов, проводимые в семиотике и лингвистике. Наиболее убедительной представляется концепция формально-функциональной связи между заимствуемым и заимствованным. Известный лингвист Ю. С. Степанов утверждает, что форма выступает знаком занятого места, функции или назначения, форма значима, форма социализирует предмет. Поэтому семиотический процесс замещения есть одновременно процесс преемственности и эволюции. Отношение между замещаемым и замещающим явлениями в эволюционном ряду оформляются знаком. Название замещаемого предмета или действия переходит на замещающее его. В результате старая форма наполняется новым содержанием¹. Так произошло, например, с институтом административных правонарушений в нашей стране. В XIX в. в России складываются заимствованные из Франции зачатки административной юстиции (когда был образован второй департамент Правительствующего Сената), призванные обеспечить процессуальный механизм разрешения споров между гражданами и исполнительной властью (администрацией). Однако после революции, в 20-е гг. XX в., содержание административных правонарушений принципиально меняется. Ими стали именовать несоблюдения гражданами постановлений исполнительной власти (администрации), разрешение которых возлагалось на местные органы управления².

В любом случае при заимствовании какой-либо правовой инновации (либо при ее инициации правящей элитой данной страны) она входит в правовую систему (фактический правопорядок) только после ее метафоризации правосознанием, благодаря чему старое слово (означающее соответствующее явление) получает новое значение. Однако новая знаковая форма и соответствующее означаемое приобретают статус реальности (т. е., используются в повседневной жизнедеятельности широких слоев населения) только в том случае, если то и другое обладают минимумом

¹ Степанов Ю. С. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998. С. 84.

² См. подробнее: Честное И. Л. Институт административных правонарушений в системе права: Автореф. дис.... канд. юрид. наук. СПб., 1994.

472

функциональности. Другими словами, правовая инновация должна обеспечивать целостность социума, т. е., выполнять «генеральную» функцию права. Так понимаемое назначение права, с одной стороны, является абстракцией самого высокого уровня. Оно не предопределяет как именно в том или ином социуме обеспечивается его выживание. Тем самым признается многообразие правовых систем и в то же время их универсальное единство, заключающееся в этой генеральной функции. Право может быть (и оно есть) разным, но одновременно это право, несмотря на все его многообразие, объективно цементирует социум, не дает ему распасться. Более того, в современных условиях только императив сохранения разнообразия, признаваемый как невмешательство в дела чужой культуры, выступает гарантом выживания человечества. Это связано с теми последствиями, к которым привела либеральная политика Запада, начиная с великих географических открытий. Признавая высшей ценностью свободу личности, понимаемую исключительно по-европейски, в новейшее время складывается колониальная система, прикрываемая заботой о свободе аборигенов. «Деспотизм, — утверждал Д. Ст. Милль, — может быть оправдан, когда дело идет о народах варварских, и когда при этом его действия имеют целью прогресс и на самом деле приводят к прогрессу»¹.

В конце XX в. открытый колониализм превратился в латентный, более изощренный. В таких условиях законодательство, а не право, закрепляет ситуацию, отраженную в концепции «золотого миллиарда». Население стран с высокоразвитой наукой и высокими технологиями образуют этот «золотой миллиард». Учитывая, что Америка сегодня потребляет 40—44% всей мировой энергии (при 5% населения планеты), простой расчет говорит о том, что все так богато жить не смогут. На этот сценарий «работают несколько идей. Прежде всего, идея мирового рынка, затем идея занятости, прав человека и демократии, распространяемые на все планетарное сообщество людей. Внешне все выглядит респектабельно, поскольку эти идеи интерпретируются как создание равных возможностей для людей, независимо от их расы, социокуль-

МилльД. Ст. Утилитаризм. О свободе. СПб., 1990. С. 210.

Доверие в механизме воспроизводства права в условиях гражд. общества 473

турной идентичности, региона обитания. Но на деле равных возможностей нет, ибо люди разных стран и регионов находятся в разных стартовых условиях. И тогда реальный механизм взаимодействия стран формирующегося «золотого миллиарда» с остальным населением Земли выглядит как своеобразный отбор состязающихся индивидов за право перейти в состав «золотого миллиарда», при сохранении и закреплении изначального неравенства условий жизни и богатства в разных регионах¹. Таким образом, во взаимоотношениях между государствами (культурами, цивилизациями) необходимы диалогические отношения, основанные на взаимном признании, а не навязывание своего господства.

По каким признакам можно судить о том, что право выполняет свое предназначение? Об этом, в общем и целом, можно судить только с позиции исторической ретроспективы. Сегодня же косвенными показателями выступают эффективность права, которая всегда относительна, а также распространенность соответствующего правила поведения, его признание населением. Так понимаемое назначение права сохраняет минимум содержательности, и в то же время предельно широкую абстрактность, не перерастающую в догматизм. Оно может, должно и реально наполняется конкретным содержанием в зависимости от особенностей той или иной культуры-цивилизации. Существуют многие нормы, которые вслед за Г. Хартом могут быть названы «минимумом естественного права». Это запреты убийства, кражи, грабежа; это необходимые для рыночной экономики правила договорного права; это экологические нормативы; это и правила дорожного движения, необходимые для нормального функционирования транспорта. Но конкретика этих правил в различных цивилизациях и в разные исторические периоды существенно отличается. Так, например, право на жизнь, как справедливо указывает американский теоретик права А. Дж. Милн, является универсальным стандартом, согласно которому человек не может быть лишен жизни по чьему-либо произволу. Но то, что считать лишением жизни по произволу — это вопрос конкретной политико-право-

¹ См.: Гражданское общество, правовое государство и право («круглый стол» журналов «Государство и право» и «Вопросы философии») // Государство и право. 2002. № 1. С. 25-26.

474

вой культуры. Кровная месть, убийство на дуэли, эвтаназия, аборт — эти акты в разных культурах оцениваются по-разному¹.

Вышеизложенное дает основание сделать несколько общетеоретических философско-правовых выводов.

Современное общество не может нормально функционировать без права. Последнее призвано обеспечивать целостность общества, нормируя (выступая мерой свободы) общественные отношения. В этой функциональной роли права кроется его предназначение, т. е. его сущность. Одновременно общество выступает метаоснованием права, определяя его онтологические характеристики. Однако обусловливающая роль общества относительно права не прямая, а опосредованная, так как право обладает относительной самостоятельностью (оперативной замкнутостью, по терминологии Н. Лумана, выражающейся в специфическом коде, с помощью которого воспринимаются сигналы из других подсистем социума). При этом в условиях глобализирующегося общества, находящегося в ситуации постмодерна, эта «оперативная автономность» права ослабевает из-за возрастающей «мозаичности», поликультурности социума. Еще в большей степени автономность права снижается в государствах «периферийной модернизации» в силу прямого воздействия на него политики, экономики и других внеправовых факторов. Так, М. Невес утверждает, что у позитивного права в ситуации постмодерна вообще отсутствует оперативная автономность². Это связано также с резко возрастающей неопределенностью функционирования современного общества, которую вслед за Э. Гидденсом можно назвать онтологическим риском или тревожностью. В любом случае следует признать, что воздействие общества на право опосредовано идеологией, религией, мифами и другими формами общественного сознания. В связи с этим очевидна потребность в доверии, выступающем практически единственным фактором общественной солидарности, обеспечивающей целостность социума. Доверие призвано компенсировать состояние психологической

¹ Milne A. J. Human riehts and human diversity: An essays in the philosophy. Basingstoke, London, 1986. P. 9-10.

² Neves M. From autopoiesis to the allopoiesis of law // Journal of law and society. 2001. Vol. 28. No. 2. P. 242-264.

Доверие в механизме воспроизводства права в условиях гражд. общества 475

неустойчивости, которой подвержена большая часть человечества из-за бурного роста перемен, возрастания рисков и невозможности управлять ими, в том числе в силу релятивизации научных знаний.

Сказанное в полной мере относится и к гражданскому обществу. Не будет преувеличением утверждение, что основой современного постиндустриального гражданского общества как раз и выступает доверие, представляющее собой ожидание предсказуемости в поведении как конкретного контрсубъекта социальной интеракции, так и уверенности в деятельности социально значимого другого, т. е. безличностных структур социума. Гражданское общество обусловливает конкретные характеристики доверия, будучи контекстом его действия.

В то же время доверие лежит в основе легитимности всех социальных институтов, в том числе и права, и тем самым выступает важнейшей его содержательной характеристикой. Доверие, по сути, представляет собой основание легитимности права — его важнейшую характеристику, без которой право выступает не более чем формой, отчужденной от человека, т. е. «правом в книгах», а не «правом в жизни», по терминологии Е. Эрлиха.

Благодаря такому подходу к соотношению гражданского общества, права и доверия можно представить онтологию права как механизм взаимодополнительности и взаимообусловленности действия и образа, сущего и должного, индивидуального и коллективного, инновационного и традиционного, существующий в конкретном историческом и социокультурном контексте. Именно такой — антрополого-диалогический — подход, как представляется, наиболее адекватен условиям переходного периода, для которого характерны поиск ценностных ориентиров, формирование нового правового пространства и становление нового качества гражданского общества.

- M : ^{: :}