5. Какого князя эти княжества?

  

  

  

  В период работы над Одой Мандельштам написал цикл стихотворений, которые можно рассматривать как комментарии к Оде (или подготовительные материалы к ней). И эти стихи опускают нас в подпольный пласт смысла. Давайте взглянем на изнанку Оды. Вот (19 января - 4 февраля 1937) уточнение к теме Прометея:

  

  

  

  Где связанный и пригвожденный стон?

  

   Где Прометей - скалы подспорье и пособье?

  

   А коршун где - и желтоглазый гон

  

   Его когтей, летящих исподлобья?

  

   Тому не быть: трагедий не вернуть,

  

  Но эти наступающие губы -

  

  Но эти губы вводят прямо в суть

  

   Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба...

  

  

  

  Судя по совпадению размера, этот кусок мог принадлежать первоначальному варианту Оды, но, конечно, в нее не вошел. Это говорит еще и о том, что Мандельштам был в своем уме. Уже не нужно гадать, кого подразумевает под желтоглазым коршуном Прометей-Мандельштам. Здесь видна попытка дезавуировать свой намек - мол, "тому не быть, трагедий не вернуть" - но этим самым акцент только усиливается, и Мандельштам решил отказаться от этого куска. Тем более что Сталин выведен здесь даже не Зевсом, а коршуном-орлом, посланным пытать Прометея, то есть всего лишь карательным орудием Зевса!

  

  Строка из Оды - "я б рассказал о том, кто сдвинул ось, /ста сорока народов чтя обычай" - имеет следующее толкование (12 - 18 января 1937):

  

  

  

  Скучно мне: мое прямое

  

   Дело тараторит вкось -

  

   По нему прошлось другое,

  

  Надсмеялось, сбило ось.

  

  

  

  Стихи коварны, сломанная строка воспринимается иначе, запятая противоречит интонации. Оказывается, речь идет не о сдвиге оси 140 народов, а о личной оси поэта Осипа М., которую Сталин сбил, "чтя народный обычай". Разговоры об этом "обычае" давно приелись, поэтому не будем здесь его расшифровывать.

  

   Идем дальше:

  

  

  

  Глазами Сталина раздвинута гора

  

  и вдаль прищурилась равнина...

  

  

  

  Эта равнина преследует Мандельштама в нескольких стихотворениях середины января 1937 года. Вот лишь одна цитата из разряда "одно пишем, другое в уме":

  

  

  

  Что делать нам с убитостью равнин,

  

   С протяжным голодом их чуда?

  

  Ведь то, что мы открытостью в них мним,

  

  Мы сами видим, засыпая, зрим,

  

   И все растет вопрос: куда они, откуда

  

  И не ползет ли медленно по ним

  

  Тот, о котором мы во сне кричим, -

  

   Народов будущих Иуда?

  

  

  

  Этого Иуду можно истолковать и как того, кто предаст Сталина-Христа, и как самого Сталина, предающего народы.

  

  Следующие строки - снова из Оды:

  

  

  

   Художник, береги и охраняй бойца:

  

  в рост окружи его сырым и синим бором

  

  вниманья влажного.

  

  

  

  А это - "обкатка" образа от 9 января:

  

  

  

  К ноге моей привязан

  

   Сосновый синий бор...

  

  

  

   Выходит, что бор, которым художник жаждет окружить бойца - это синие мундиры, охрана, кандалы узника. И, кстати, можно ли назвать Христа бойцом? Как-то не вяжется такое определение с образом Спасителя.

  

   А эти строки говорят сами за себя - нужно только верно прочесть одно слово:

  

  

  

   Не я и не другой - ему народ родной -

  

  народ-Гомер хвалу утроит...

  

  

  

  По верному замечанию Саши Саакадзе, читать нужно "народ-слепец ему хвалу утроит", поскольку великий Гомер был слепым, и, наверное, Мандельштам не зря выбрал это имя.