3. "И меня только равный убьет"

  

  

  

  Подведем краткие итоги. Создается впечатление, что Мандельштам заложил в Оде очень сильное противоречие. Поэт сравнивает себя с Прометеем прикованным, а своего гонителя Сталина - с Христом (или его близнецом). Сравнения разведены по разным культурно-религиозным пластам, но у них общая символика. Миф о Прометее уже есть предтеча новозаветных событий, а сам Прометей как жертвующий собой ради людей является греческим прообразом Христа. (Не нужно забывать, что христианство было плодом скрещения иудаизма и эллинизма).

  

  Но неужели Мандельштам задумывал именно такой парадоксальный результат? Все-таки в Оде он выводит себя Прометеем, борющимся с Богом. Да и уровень зашифровки разный. Если своего Прометея Мандельштам прячет пусть в условное, но в подполье, то сравнение Сталина с Христом, с Богом проходит красной нитью через всю Оду, явственно просвечивает сквозь очень тонкий слой иносказания.

  

   Конечно, Мандельштам не может полностью обнажить заявленную им идентичность Вождя и Бога по причине государственного воинствующего атеизма. (Этот атеизм сам был всего лишь формой новой зарождающейся религии, а всякая новая религия отрицает свою предшественницу). В 1937 году уже никто не мог позволить себе "В белом венчике из роз впереди Иисус Христос". Даже в 1918 году цензор умудрился вписать "впереди идет матрос" - что же говорить о времени победы социализма в отдельно взятой стране...

  

  Отметая пока все накопленные сомнения, предположим, что Сталин заявлен в Оде как Христос. В таком случае, возникает законный вопрос. Зачем Мандельштам так высоко - выше не бывает - вознес Сталина? Неужели он не мог обойтись обычным славословием, готовыми штампами, которые в изобилии предлагали советские газеты? Если он все еще считал "кремлевского горца" тираном, то, как христианин, должен был увидеть в своем уравнивании, по меньшей мере, кощунство. А по высшей мере - слияние Христа и Антихриста.

  

  Рассмотрим предполагаемые выходы из тупика, в котором мы оказались.

  

  Предположим, Мандельштам не кощунствовал, потому что искренне считал Сталина равным Богу. Есть "оправдывающее" поэта мнение, основанное на словах Анны Ахматовой - якобы сам Мандельштам сказал ей, что "это была болезнь". Надежда Мандельштам в своих "Воспоминаниях" подтверждает: "Чтобы написать такую "Оду", надо настроиться, как инструмент, сознательно поддаться общему гипнозу и заворожить себя словами литургии, которая заглушала в наши дни все человеческие голоса. Поэт иначе ничего не сочинит - готового умения у него нет. Начало 37 года прошло у О. М. в диком эксперименте над самим собой. Взвинчивая и настраивая себя для "Оды", он сам разрушал свою психику".

  

  Не секрет, что в конце жизни Мандельштам страдал психическими расстройствами. Однако, "психически расстроенный" Мандельштам не переставал быть Мандельштамом, он не сошел с ума, как тот же Ницше, окончательно утративший ощущение реальности. Да и по русской традиции юродства и убогости, "расстроенного" поэта можно воспринимать как вещающего божественное Слово. Сам Мандельштам в промежутке между воронежской ссылкой и новым арестом вовсе не стыдился своей "болезненной" Оды. Эмма Герштейн (Знамя, ?2, 1998) пишет: "...Бывая нелегально у Осмеркиных в 1937-1938 годах, Осип Эмильевич с большим пафосом читал у них вот эту самую свою "Оду". С моей точки зрения, это безусловно было болезнью, но признаваться в этом Осип Эмильевич не мог".

  

  Получается, что даже в "периоды ремиссии" Мандельштам не видел в Оде отступления от своих идеалов, и не стеснялся отдавать ее на суд ближайшего окружения. Поэтому вариант умопомрачения отпадает. Нам нужно искать другое объяснение.

  

   Попытаемся опереться на известные строки:

  

  

  

  Уведи меня в ночь, где течет Енисей

  

   И сосна до звезды достает,

  

   Потому что не волк я по крови своей

  

   И меня только равный убьет.

  

  

  

  Это стихотворение, помеченное "17 - 18 марта 1931, конец 1935", можно рассматривать не как пророчество, но как пожелание - если и быть убитым, то равным себе. И главное - этот равный должен быть не меньше Бога, дарующего и отнимающего жизнь человеческую. Здесь - заявка на свое равенство с Богом, но сейчас важнее решение обратной задачи. Мандельштам, понимая, что Сталин властен убить его, хочет видеть в нем посланца высших сил, а не просто тирана-злодея. Проще говоря, стыдно и унизительно поэту-Творцу погибнуть от руки "гениальной посредственности". И Сталин опосредованно присутствует в стихотворении - место его знаменитой туруханской ссылки - Енисейская губерния, река Турухан, приток Енисея.

  

  Во время работы над Одой Мандельштам написал короткое стихотворение:

  

  

  Как землю где-нибудь небесный камень будит,

  Упал опальный стих, не знающий отца.

  Неумолимое - находка для творца -

  Не может быть другим, никто его не судит.

  

  Принято думать, что речь идет о неумолимости рождения настоящей поэзии, о ее неподвластности приказу сверху, о ее неподсудности. Но - как говорится, с учетом вновь открывшихся обстоятельств - здесь может быть и другой смысл. Он заключен в словах "Неумолимое... не может быть другим, никто его не судит". Речь идет о божественной неумолимости царя-наместника бога, помазанника, и судить его, земного бога, никому не дано. (Этому не противоречит и "официальная" христианская позиция. Вот, например, призыв Павла в его послании к римлянам (13. 1,2): "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога"). Но соединить несоединимое - жизнь и свободу одного человека с общественной выгодой - невозможно, и эта невозможность задает творцу сложнейшую задачу, разрешить, в частности, которую Мандельштам и пытался в своей Оде.

  

  

  

   Я у него учусь - не для себя учась,

  

  я у него учусь - к себе не знать пощады.

  

   Несчастья скроют ли большого плана часть?

  

   Я разыщу его в случайностях их чада...

  

  

  

  Эту откровенную двусмысленность - "я у него учусь - к себе не знать пощады" - читать нужно так: он (Сталин) не знает пощады ко мне (Мандельштаму), и я учусь быть беспощадным к самому себе, поскольку беспощадность в случае человек - власть бывает только односторонней.

  

   Мандельштам понимал, что такое неизбежность, неумолимость, он видел в этих понятиях не волю отдельной человеческой личности, но Рок, воплощение божественного Плана. Бенедикт Сарнов приводит воспоминание Михаила Вольпина, который в 30-м году наблюдал ужасы сталинской коллективизации на селе: "Увиденное потрясло его до глубины души. Подавленный, лучше даже сказать, раздавленный этими своими впечатлениями, он поделился ими с Мандельштамом. Но, вопреки ожиданиям, сочувствия у него не нашел.

  

  Выслушав его рассказы, Осип Эмильевич надменно вскинул голову и величественно произнес:

  

  - Вы не видите бронзовый профиль Истории".

  

   Это свидетельство позволяет предполагать, что Мандельштам видел (или пытался увидеть) в руководителе партии и государства ставленника Истории, материализующего гегелевскую Абсолютную Идею "на данном историческом этапе". Конечно, Мандельштам понимал и то, что не всякий ставленник - Христос.

  

   Предположим, разработка этой темы действительно увлекла Мандельштама - и он не столько возвеличивал Сталина, сколько стремился создать себе достойного судью. Такая попытка с железной необходимостью должна была привести его к Сталину-Богу или к Сталину, воплощающему здесь, на Земле, божественный замысел.

  

  Да и сам Сталин тоже относился к Мандельштаму не как к обычному подданному, которого можно безболезненно для себя изъять из своей и его жизни. Не зря в телефонном разговоре с Пастернаком Сталин допытывался - Мастер ли Мандельштам? Вождь (цитирую его официальную прижизненную биографию) сам был "величайшим мастером смелых революционных решений и крутых поворотов". Этому "мастеру" нужен был равный мастер Слова, который бы смог с достойной силой увековечить самого Сталина и его деяния.

  

  Сталин не мог убить Мандельштама сразу после его знаменитой эпиграммы. Он хотел сначала добиться от поэта равноценной замены хулы на хвалу. Предположим, Сталин читал Оду (об этом каких-либо сведений я не нашел), предположим, вычитал то, чего ожидал, и остался удовлетворен. Он даже отпустил Мандельштама - и не продлил ему ссылку, как было тогда принято. Он наблюдал за ним еще год и только потом убил. Почему? Потому, что увидел, наконец, в Оде и сопутствующих ей стихах то, что ему не понравилось? Или, наоборот, был удовлетворен, и Мандельштам, выполнивший негласный заказ вождя, стал больше не нужен? А, может, у Сталина не было уверенности, что поэт, пристыженный своими свободолюбивыми друзьями, не возьмется за старое? Это "старое" не ограничивалось одним стихотворением про "широкую грудь осетина". Разве можно вырубить топором летучие строчки 1925 года:

  

  

  

  Мандельштам Иосиф автор этих разных эпиграмм, -

  

   Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам.

  

  

  

   Да, было время, когда Осип не считал Иосифа ровней, вот и в 37-м всего лишь приподнял до себя, - а может потом и опустить обратно. Сталину не было чуждо человеческое - и, возможно, его задевало, что лучший поэт современности - да еще в стране, где литература всегда была выше власти - этот поэт издевается над ним. Лучше всего расстаться на пике взаимной "любви", чтобы больше не ждать сюрпризов. Ода - Одой, но смерти все-таки достоин. Хотя бы за то, что уравнял Вождя с собой. Прямо по Бродскому...

  

   Таково первое объяснение. Оно имеет право на существование, но нам не хочется верить в то, что Мандельштам искренне считал Сталина Мессией. Что-то мешает принять все эти христианские пассажи за чистую монету. Интонация Оды временами вдруг становится какой-то темно-хитрой, даже придурковатой, причем в самых "наихристианнейших" местах. Попробуем зайти с другой стороны.