ОТКРОВЕНИЕ МАНДЕЛЬШТАМА

  

   (Эзотерика "Сталинской Оды")

  

  

  

   Так называемая "Сталинская Ода" написана Осипом Мандельштамом в начале 1937 года - и вот уже почти семь десятков лет это стихотворение не находит однозначного толкования. Поэты, литературоведы, просто заинтересованные читатели до сих пор не могут сойтись во мнениях - что же сказал поэт в стихотворении, созданном за два года до смерти?

  

  

  

1. Покаяние или сопротивление?

  

  

  

  Биографический контекст, в котором создавалась "Ода", был трагическим. В мае 1934 года Мандельштама арестовали (причина - антисталинские стихи, в частности, известное "Мы живем, под собою не чуя страны..."); он был сослан в Чердынь на Северном Урале, после попытки самоубийства переведен в Воронеж, где отбывал ссылку до мая 1937 года; год жил под Москвой, в мае 1938 был вновь арестован, и умер в декабре 1938 года по дороге на Колыму, в пересыльном лагере.

  

  В этот период им был написан целый цикл стихов - осмелюсь условно озаглавить его "Неумолимое" (слово из стихотворения 1937 г., к которому мы еще обратимся). Тема этого цикла вроде бы ясна - Поэт и Власть. Но эта ясность относительна - при более внимательном чтении возникает та "тьма смысла", которая до сегодняшнего дня не позволяет сказать: да, мы поняли, о чем писал Мандельштам в последние годы своей жизни. Поэт и переводчик Андрей Чернов, говоря о признаках "темного" стиля Шекспира (У.Шекспир. Гамлет. Москва-Париж, 2003), замечает: "В русской поэзии ХХ в. я знаю два аналога шекспировской поэзии ("Ода" Мандельштама 1937 г. и "Поэма без героя" Анны Ахматовой)".

  

  В литературе об Оде существует два встречных течения. Представители первого считают, что это стихотворение - панегирик Иосифу Сталину, и поэт написал его, либо поддавшись инстинкту самосохранения, либо на самом деле уверовав в правоту "кремлевского горца". Такое расщепление мнений естественно, поскольку исследователи рассматривают не только Оду, но весь корпус стихов Мандельштама 30-х годов. При взгляде на этот корпус в целом, эволюция мировоззрения поэта - искренняя или нет - видна невооруженным глазом: от активного неприятия сталинской власти ("Что ни казнь у него, - то малина. /И широкая грудь осетина" - 1933 г.) к своему покаянию (И к нему, в его сердцевину /Я без пропуска в Кремль вошел, /Разорвав расстояний холстину, / Головою повинной тяжел..." - 1937 г.).

  

  Вот этот явственно видимый вектор и создает проблему толкования. Даже если предположить, что Мандельштам сломался, возникает вопрос: был ли он искренен в своем покаянии, или все эти восхваления режим выбил из поэта под угрозой смерти? Искренность Мандельштама пытается обосновать той самой "эволюцией", например, Бенедикт Сарнов ("Бывают странные сближения", Вопросы литературы, ?5, 2002). Он пишет, что Мандельштам "сперва принужденно, под давлением обстоятельств, пытается сочинить свою вымученную "Оду" Сталину, но в конце концов искренне раскаивается, "очищается" от скверны, совсем как герой Оруэлла перед портретом Большого Брата". Говоря об искреннем раскаянии, Сарнов имеет в виду стихотворение, лирический герой которого входит в Кремль "головою повинной тяжел". Определенную им самим "вымученность" Оды Сарнов считает достаточным доказательством того, что она была сочинена "под давлением обстоятельств". В связи с этим его "удивил Александр Кушнер", который в книге "Аполлон в снегу" (Л., 1991) сформулировал свою позицию так: "Стихи написаны по необходимости. И все же. Читая их, невозможно отделаться от мысли, что здесь не просто демонстрация мастерства и умения...

  

   Здесь - другое. Мандельштам увлекся - и увлекло его не только стремление спасти свою жизнь. Иначе он написал бы что-нибудь доступное пониманию Сталина". То есть Кушнер, в отличие от Сарнова, считает Оду настоящей поэзией.

  

  Где-то между Сарновым и Кушнером стоит Станислав Рассадин. В своей статье "Бес бессилья" (Арион, ?4, 1998) он говорит о мандельштамовской Оде, как о "вымученной", однако "свидетельствующей... о потугах мастера остаться в пределах и на уровне мастерства". Здесь вам и сарновская "вымученность" и кушнеровское "мастерство".

  

  

  

  Итак, налицо странное противоречие мнений даже в рамках парадигмы "Ода-панегирик как продукт осознанной необходимости". И это противоречие перекидывает мостик к другому лагерю исследователей - к тем, кто считает, что Ода написана эзоповым языком, что Мандельштам не изменил своим прежним убеждениям (читай - самому себе), и зашифровал в стихотворении, написанном под давлением, свое истинное - конечно, отрицательное - отношение к Сталину.

  

   По эту сторону баррикады пресловутая "вымученность" служит первым доказательством "эзоповости", которая требует в основном версификации, а не поэзии, конструкции смысла, а не внутренней музыки.

  

  Владимир Гандельсман в статье "Сталинская Ода Мандельштама" (Новый журнал, ? 133, 1999) пишет: "...Лексика то и дело оступается, словно бы оглядываясь на газету: "чтоб настоящее в чертах отозвалось, в искусстве с дерзостью гранича", "и в дружбе мудрых глаз", "помоги тому, кто весь с тобой, кто мыслит, чувствует и строит"...

  

  Великолепные "бугры голов" все-таки мгновенно ассоциируются с головами арестантов (тем более что "бугор" на фене - бригадир зэков). В портрете Сталина есть что-то циклопическое - это единственное число: "густая бровь кому-то светит близко" (сильно и отвратительно), "крутое веко" (имеющее сразу нелепое отношение к яйцу)...

  

   Мне кажется, что если читать в упор, то концы с концами не сходятся, и нет ни гармонически единого строя речи, ни положительной определенности взгляда... Конечно, в "Оде" есть гениальные строки. (А что в этом удивительного? Художник одними и теми же красками пишет и Иисуса Христа, и грязь на подошве легионера)...

  

  Перед нами попытка вернуть себя к жизни... Если эта гигантская попытка не удалась, то потому, что <...> природа Мандельштама, не имеющая ничего общего с насильственной природой тирании, не смогла воспринять фальшивой истины обманутого (и так называемого) народа. А точнее: восприняла и, позаимствовав для нее чужие формы речи, создала гремучую смесь поэзии и неправды".

  

  Владимир Гандельсман спорит с оппонентами достаточно осторожно, признавая попытку Мандельштама "стать на место тех, кто живет, кто жизнеспособен, воссоздать себя по образу и подобию... простых, не хитрящих людей".

  

  Андрей Чернов в статье "Поединок с рябым чертом" (Закон и право - Terraincognita.spb.ru". Правозащитный альманах. Август 2003, ? 7/17) не допускает никаких сомнений в "сталиноборческой" позиции поэта: "Перед нами поэтический шифр. Уже четвертая строка "Оды" заключает анаграмму имени ИОС-И-Ф... А строкой выше и строкой ниже читается слово, в общем-то малоуместное по отношению к вождю первого в мире социалистического государства...

  

  Слово "черт" в "Оде" зашифровано шестикратно (и, значит, сознательно): расЧЕРТил - ЧЕРТах - оТца РеЧЕй упрямых - завТра из вЧЕРа - ЧЕРез Тайгу - ЧЕм искРенносТь...

  

   В начале 1937 г. Мандельштам написал не панегирик, а страшные стихи о тиране...

  

  Не было ни колебаний, ни сомнений.

  

   Был поединок поэта и диктатора...

  

  В последней строфе анаграмма не "Сталин", как, казалось бы, намекает рифма.

  

  "Имя славное для сжатых губ чтеца", то есть имя того, чье имя всуе не произносится:

  

   Имя ЕГО слАВное - ИЕГОВА.

  

  Это как лермонтовское "Есть Божий суд..."

  

  

  

   Вот такую загадку загадал Осип Мандельштам будущим поколениям читателей. Казалось бы, для тех, кто впервые задумался над смыслом Оды, остается (исходя из своего восприятия стихотворения и своих политических пристрастий) лишь присоединиться к одному из двух течений. Однако, не все так просто, как кажется. Есть и третий путь, который нащупал Бродский, - но по которому он не пошел, ограничившись общими соображениями. В книге "Диалоги с Иосифом Бродским" Соломон Волков передает мнение Бродского так: "На мой взгляд, это, может быть, самые грандиозные стихи, которые когда-либо написал Мандельштам. Более того. Это стихотворение, быть может, одно из самых значительных событий во всей русской литературе XX века. ...Одновременно и ода, и сатира. И из комбинации этих двух противоположных жанров возникает совершенно новое качество. Это фантастическое художественное произведение, там так много всего намешано!

  

   ...После "Оды", будь я Сталин, я бы Мандельштама тотчас зарезал. Потому что я бы понял, что он в меня вошел, вселился. И это самое страшное, сногсшибательное.. ...Там указывается на близость царя и поэта. Мандельштам использует тот факт, что они со Сталиным все-таки тезки. И его рифмы становятся экзистенциальными".

  

  Видимо, Бродский, как третий тезка, "вселился" в Сталина, оценивая Оду - ведь Иосиф Виссарионович и "зарезал" Мандельштама почти "тотчас после Оды" (менее чем два года спустя). И это еще одна загадка - если Ода была панегириком, то Иосиф-царь должен был простить Иосифа-поэта. Получается, что царь увидел в Оде все-таки сатиру, и смерть поэта как его наказание есть главный козырь сторонников эзоповой версии? Выходит, что Сталин не был так ограничен, как его представляет Кушнер, и оказался способным понять, что написал Мандельштам?

  

  Но мы забыли - Ода была написана в январе-феврале 1937 года, когда Мандельштам еще находился в воронежской ссылке. Через три месяца он был отпущен! Арестован вновь только через год. И неизвестно - за Оду, которую Сталин наконец-то прочитал, или за что-то другое...

  

  Так мы совсем запутаемся, - давайте забудем до поры все чужие мнения и попробуем прочесть Оду заново. Конечно, абсолютно непредвзятое чтение невозможно - мы читали Мандельштама, мы знаем его судьбу, мы не в состоянии отказаться от мысли, что человек, попавший под каток, может искренне принять и восславить давящую на него тяжесть. Признаюсь, я отношу себя к сторонникам "эзоповой" версии, а значит, уже пристрастен. И, тем не менее, давайте попробуем. Одно условие: читать нужно внимательно - к этому нас призывает существующий разнобой мнений.