Я. Неноторые свойства внутритекстовым отношений

Анатомы выделяют в человеческом теле различные системы: кост­ную, мускульную, кровеносную, эндокринную, лимфатическую, пи­щеварительную и дыхательную. Ни одна из этих систем не может функ­ционировать изолированно от других. В центре кровеносной и дыха­тельной системы — сердечный мускул, управляемый нервными им­пульсами. Но иногда тело должно бьггь вскрьгго для изучения той или иной искусственно выделенной системы. Таким же образом элементы “Братьев Карамазовых” связаны между собой бесчисленными соотно­шениями. Они могут быть искусственно разделены на четыре систе­мы, которые я называю структурами, потому что, как я постараюсь показать далее, в каждой из них части целесообразно организованы та­ким образом, чтобы получить целое.

Границы этих четырех структур размыты и сами по себе не имеют значения кроме как для наглядности изложения. Я называю эти струк­туры так: внутритекстовая, историческая, линейная и повествователь­ная. Последняя структура связана со всеобъемлющим авторским со­знанием — ее иногда называют авторской позицией — и является сре­доточием таких отношений, как отношения между Иваном Карамазо­вым и великим инквизитором, рассказчиком и тем, что он рассказыва­ет. Эта структура будет рассмотрена в главе IV — последней главе дан­ной работы.

В главе III динамическая конструкция (рШ) будет рассмотрена в двух планах. Первый — это линейная упорядоченность, соответствству- ющая движению читателя шаг за шагом по тексту. Эта структура — сюжет в терминологии русских формалистов — подразумевает переры- пы, соположения, переносы внимания и другие способы сюжетосло- жения, которые достаточно давно изучаются исследователями литера­

турной формы.

Вторая структура, которую я назвал исторической и которую уче­ные формальной школы называли фабулойупорядочивает мир, опи­санный в романе, относительно времени и пространства романа. В этом мире Смердяков, например, связан с Федором Павловичем как возможный родственник, повар, доверенное лицо и убийца. Истори­ческая структура может быть названа динамической конструкцией в одном из широких значений этого слова, включающем все действия, страсти и перипетии в событийном мире романа. Ее я рассмотрю в конце главы III.

В настоящей главе будет рассмотрена структура внутренних связей между различным частям романа. В некоторых случаях такая структура существовала в сознании Достоевского еще до того, как он упорядочи­вал материал романа во временных и пространственных рамках, или выстраинал его в каком-либо ином порядке, или как-нибудь иначе пред­ставлял его в доступном осознанию виде. Образ насекомого, напри­мер, занимал очень большое место в сознании Достоевского до того, как он задумал “Братьев Карамазовых”. Однако чаще, возможно, ус­тойчивые образы, “рифмы ситуаций”, сходство персонажей и другие очевидные внутритекстовые отношения — возникали в процессе взаи­модействия между художником и его созданием.

Персонажи, место действия, вещи, мысли, эмоции в произведении легко связываются между собой подобным образом, когда они могут быть названы одними и теми же словами. Грушенька ассоциируется с кошкой, потому что обе они вкрадчивы, дики, чувственны; потому что обе нежатся, подкрадываются, ластятся. Но характеристика, данная ей Митей, и замечание Ракитина вызывают у читателя ассоциацию Гру- шеньки с кошкой еще до того, как она предстает перед ним. Таким образом, эта ассоциация возникла по подсказке, а основание для нее вводится позднее. Иногда же ассоциация вообще не обосновывается и просто констатируется. Рассмотрим связь между Максимовым и фон Зоном.

“Максимов побежал обратно к монастырю.

• На фон Зона похож, — проговорил вдруг Федор Павлович. <„.>

• С чего он похож на фон Зона? Вы сами-то видели фон Зона?

• Его карточку видел. Хоть не чертами лица, так чем-то неизъяс­нимым. Чистейший второй экземпляр фон Зона Я это всегда по од­ной только физиономии узнаю” (Т. 14. С. 34).

Позднее Федор Павлович сообщает все остальное, что читатель уз­нает о фон Зоне:

“ — Так ли, фон Зон? Вот и фон Зон стоит. Здравствуй, фон Зон.

• Вы... это мне-с? — пробормотал изумленный помещик Макси­мов.

• Конечно, тебе, — крикнул Федор Павлович. — А то кому же? Не отцу же игумену быть фон Зоном!

• Да ведь и я не фон Зон, я Максимов.

• Нет, ты фон Зон. Ваше преподобие, знаете ли вы, что такое фон Зон? Процесс такой уголовный был: его убили в блудилище — так, кажется, у вас сии места именуются, — убили и ограбили и, несмотря на его почтенные лета, вколотили в ящик, закупорили и из Петербурга в Москву отослали в багажном вагоне, за нумером. А когда заколачи­вали, то блудные плясавицы пели песни и играли на гуслях, то есть на фортоплясах. Так вот это тот самый фон Зон и есть. Он из мертвых воскрес, так ли, фон Зон?” (Т. 14. С. 81).

И, наконец, когда Максимов запыхавшись прибежал от игумена, желая сопровождать Федора Павловича:

“ — Ну не говорил ли я, — восторженно крикнул Федор Павлович,

• что это фон Зон! Что это настоящий воскресший из мертвых фон Зон! Да как ты вырвался оттуда? Что ты там нафонзонил такого и как ты-то мог от обеда уйти?” (Т. 14. С. 84).

Это сравнение чего-то присутствующего в романе (помещик Мак­симов) с чем-то не присутствующим в романе (фон Зон) служит ос­новой ассоциации, возникающей при помощи авторской подсказки, которая вообще не имеет реального основания; тем не менее она доста­точна, чтобы вызвать представление о человеке, который позволяет себя убить при постыдных обстоятельствах. Ассоциация между Максимо­вым и фон Зоном подразумевает нечто, что будет рассмотрено позднее в этой главе, теперь же нас интересует то, что проститутки, вожделе­ние, убийство при постыдных обстоятельствах, непредвиденные послед­ствия и суд, — все то, что мы знаем о фон Зоне, все это повторено в судьбе не Максимова, а Федора Павловича.

Ассоциации по подсказке чаще работают не независимо от пред­ставленного в романс материала, а в связи с ним. Такова, например, реакция Федора Павловича, когда он видит Алешу взрослым:

«“Знаешь ли ты, — стал он часто говорить Алеше, приглядываясь к нему, — что ты на нее похож, на кликушу-то?” Так называл он свою покойную жену, мать Алеши». Позднее читатель сможет сам увидеть эту аналогию. Федор Павлович рассказывает, как он плюнул на ико­ну, чтобы оскорбить религиозное чувство своей жены, а

«<...> она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закры­ла руками лицо, вся затряслась и пала на пол...

<...> с Алешей вдруг произошло нечто очень странное, а именно с ним вдруг повторилось точь-в-точь то же самое, что сейчас только он рассказал про “кликушу”. Алеша вдруг вскочил из-за стола, точь-в- точь как, но рассказу, мать его, всплеснул руками, потом закрыл ими лицо, упал как подкошенный на стул и так и затрясся вдруг весь от истерического припадка внезапных, сотрясающих и неслышных слез. Необычайное сходство с матерью особенно поразило старика.

• Иван, Иван! скорей ему воды. Это как она, точь-в-точь как она, как тогда его мать!» (Т. 14. С. 126—127).

Из этих двух ассоциаций по подсказке (Максимов — фон Зон и мать Алеши — Алеша) первая является настолько слабой, что делает под­сказку причудой автора, другая же столь очевидна, что делает ее почти бесполезной. Никто не стал бы ассоциировать Максимова с фон Зо­ном; внимательный читатель — просто не мог бы не ассоциировать Алешу с его матерью.

Третий пример еще больше проясняет использование ассоциаций, возникающих при помощи подсказки повествователя. Это эпизод, в котором Иван покидает Алешу после того, как рассказал ему “Легенду о великом инквизиторе”:

<...>Вставай, Алеша, идем, пора и мне и тебе.

Они вышли, но остановились у крыльца трактира. <...>

• А теперь ты направо, я налево — и довольно, слышишь, доволь­но. То есть, если я бы завтра и не уехал <...> и мы бы еще опять как- нибудь встретились, то уже на все эти темы ты больше со мной ни слова. Настоятельно прошу. <...> Ну иди теперь к твоему Ра1ег ЗегарЫсш, ведь он умирает; умрет без тебя, так еще, пожалуй, на меня рассердишься, что я тебя задержал. До свидания, целуй меня еще раз, вот так, и ступай...

Иван вдруг повернулся и пошел своею дорогой, уже не оборачива­ясь. Похоже было на то, как вчера ушел от Алеши брат Дмитрий, хотя вчера было совсем в другом роде. Странное это замечаньице промельк­нуло, как стрелка, в печальном уме Алеши, печальном и скорбном в эту минуту. Он немного подождал, глядя вслед брату” (Т. 14. С. 240— 241). Эта сцена отсылает к другому эпизоду, сотней страниц ранее. В нем Митя говорит:

<...>Ну и довольно, прощай, что болтать-то! Веселого нет. Ты своею дорогой, а я своею. Да и видеться больше не хочу, до какой- нибудь самой последней минуты. Прощай, Алексей! — Он крепко сжал руку Алеши и, все еще потупившись и не поднимая головы, точно со­рвавшись, быстро зашагал к городу. Алеша смотрел ему вслед, не веря, чтоб он так совсем вдруг ушел.

• Стой, Алексей, еще одно признание, тебе одному! — вдруг воро­тился Дмитрий Федорович назад. — Смотри на меня, пристально смо­три <...> Я могу еще остановиться; остановись, я могу завтра же целую половину потерянной чести воротить, но я не остановлюсь, я совершу подлый замысел, и будь ты вперед свидетелем, что я заранее и зазнамо говорю это! Гибель и мрак! <...> Прощай. Не молись обо мне, не стою, да и не нужно совсем, совсем не нужно... не нуждаюсь вовсе! Прочь!..

И он вдруг удалился, на этот раз уже совсем” (Т. 14. С, 143—144).

После сотни страниц, или четырех месяцев перерыва в первой жур­нальной публикации романа, уход Мити в значительной степени уле­тучился из читательской памяти, и подсказка повествователя должна вызвать в сознании читателя нужную ассоциацию. Таким образом, для рядового читателя ассоциация между двумя уходами, как и ассоциация между Максимовым и фон Зоном, является ассоциацией между тем, что существует, и тем, что вряд ли в его сознании присутствует. Такая ассоциация чего-то с ничем сбивает читателя с толку.

Эго читательское недоумение может быть субъективным отражени­ем “странности” или “необъяснимости”, которые характеризуют те три ассоциации, возникшие при помощи авторской подсказки, которые я описал: “что-то неизъяснимое” в Максимове, “нечто очень странное”, что имело место, когда Алеша в припадке повторял жесты и телодви­жения своей матери; “странное это замечаньице”, вспыхнувшее в со­знании Алеши, когда Иван уходил от него так же, как раньше Митя.

Этот элемент таинственного можно сопоставить с теми аберрация­ми в системе причинно-следственных связей романа, которые скоро станут предметом нашего рассмотрения. В двух из трех приведенных выше примеров Достоевский установил ассоциации по подсказке, ко­торые не имели достаточной опоры в материале, представленном в тек­сте. Ассоциация, которую читатель не может ни проигнорировать, ни объяснить, возможно, является механизмом, позволяющим вызывать любопытство и беспокойство у читателей, и в том числе у тех, мнения которых были процитированы в главе I.