Г. Внутритекстовые отношения в качестве линейнын связей

Это использование особых приемов напоминания, употребляемых для того, чтобы преодолеть противоречие между многомерным дейст­вием и одномерным сообщением о нем, столь постоянно, что я остав­ляю дальнейшее исследование его статистикам. Значительно интерес­нее рассмотреть отсутствие Алеши на протяжении двухсот страниц ро­мана, включая книги восьмую и девятую, с другой точки зрения. На­ряду с прямыми напоминаниями Достоевский вводит напоминания, которце могли бы быть рассмотрены в структуре внутритекстовых от­ношений. Когда Митю увезли, Калганов «...забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и пла­кал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилет­ний уже молодой человек. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! “Что же это за люди, какие же после того могут быть люди!” — бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии» (Т. 14. С. 461). В общем состояние Калганова напоминает состояние Алеши в то время, когда тело старца Зосимы начало разлагаться, но в более формальном, риторическом смысле: оно словно бы цитирует поведе­ние Алеши, когда тот выбегает и бросается на землю: «...он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. “Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои...” — прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и “не стыдился исступления с его”» (Т. 14. 328).

Это повторение прямо не указывает на Алешу, но оно дает ему воз­можность вернуться в память большинства читателей. Такие косвен­ные напоминания уже обсуждались в другой связи в главе, посвящен­ной структуре внутритекстовых отношений романа.

“Анекдоты”, простейшие единицы действия в романе, вводятся и сохраняются в читательской памяти часто тем же путем, что и персона­жи. Самые важные из них могут быть не длиннее, чем второстепен­ные, но они должны быть как-то отмечены в линейной структуре. Предугадывание, или последующие напоминания, или повторение всего анекдота могут возбуждать читательский интерес к тому эпизоду, кото­рый играет важную роль в фабуле, например, к убийству. Однако ино­гда анекдот более важен по обстоятельствам, не относящимся к при­чинно-следственной структуре романа.

“Легенда о великом инквизиторе” привлекает многих читателей и исследователей, но большинство склонно думать, что она мало связана с романом, а некоторые редакторы даже полагали возможным исклю­чать ее вообще.⁶ При таком обращении с текстом утрачивается сополо­жение “Легенды” с предпринятой Иваном бомбардировкой Алеши ужас­ными анекдотами, но кроме того — теряются отголоски “Легенды”, которые пронизывают весь роман, несмотря на то обстоятельство, что она не упоминалась прежде, и что Алеша исполняет просьбу Ивана больше не упоминать о ней.

Иван привносит образ мыслей великого инквизитора в свою статью о церковном суде, в которой он предлагает, чтобы государство со всей своею мощью стало частью церкви (Т. 14, с. 56—61). Позже о вере и социализме подобным же образом рассуждает повествователь.

Великий инквизитор не исчезает из памяти читателя и далее, по­скольку Коля Красоткин — “социалист”, лидер, который скрывает правду от своих последователей для их же блага и боготворится ими подобно великому инквизитору и его ближайшим помощникам, на которых смотрели как “на богов”. Такое воплощение великого инкви­зитора, низведение от великого до смешного — не только занятная пародия, но еще и напоминание, которое действует так же, как упоми­нание “Легенды” чертом, вгоняющее в краску Ивана, или воплощение некоторых черт великого инквизитора в Смердякове, Ферапонте, Раки- тине, госпоже Хохлаковой и всех тех, кто связан с ним в структуре внутритекстовых отношений.

Наконец, поведение великого инквизитора проясняется сравнени­ем с теми, кто находится в подобном ему положении, требующем стра­даний, самопожертвования .и активной любви. Два таких образа сопо­ставлены с ним — Иоанн Милостивый, который совершает свой по­двиг любви с “надрывом лжи”, и Богородица, которая посещает ад и становится посредницей между людьми и разгневанным на них Богом. Немного позже появляется еще один, не похожий на них посредник, у которого нет присущей великому инквизитору способности любить и который не готов принять вечную муку ради спасения человечества. «<...>Жила-была одна баба злющая-презлющая и померла. И не оста­лось после нее ни одной добродетели. Схватили ее черти и кинули в огненное озеро. А ангел-хранитель ее стоит, да и думает: какую бы мне добродетель ее припомнить, чтобы Богу сказать. Вспомнил и говорит Богу: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему Бог: возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется луковка, то там и оставаться бабе, где теперь. Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись. И стал он ее осторожно тянуть, и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что ее тянут вон, и стали все за нее хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули. А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их ногами брыкать: “Меня тя­нут, а не вас, моя луковка, а не ваша”. Только что она это выговорила,

луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел заплакал и отошел» (Т. 14. С. 319).

Такие возвращения персонажей и анекдотов, связанных либо иден­тичностью, как показано в предыдущей главке, либо сродством, как показано в этой, создают ритм, являющийся трудноуловимой, но ис­ключительно важной особенностью романа. В действительности вся структура внутритекстовых отношений должна входить в претендующее на полноту описание линейной структуры. Повторение всякого рода совокупностей свойств, как и повторение особо выделенных образных элементов, речь о которых шла выше, работают в чередовании описа­ний и диалогов, и создают читательское ожидание, иногда удовлетво­ряемое ожидаемой сменой темпа, иногда, в самых важных случаях, раз­рушаемое абзацем, длиной в несколько страниц, то невероятной дли­ны монологом, то перерывом повествования.

Эти приемы вместе с некоторыми другими образуют ту порывис­тость и стремительность, которые увлекают и покоряют читателей, и некоторые из них уже были описаны, а некоторыми отмечены, но от­несены на счет иных причин. Исследование линейной структуры уже привело меня к выводам, которые столь же верны по отношению к “Братьям Карамазовым”, как и по отношению к большинству других романов. Поэтому лучше я обращусь к структуре того мира, о котором I* повествует роман.