Тема 3.
Понятие “умвельт” (Umwelt).
Человек как биологически недовоплощенное существо, не имеющее собственного умвельта.
В предыдущей лекции, пытаясь уточнить наше представление об “окружающей среде”, поддерживающей жизнь живого существа и определяющей строение его тела и образ жизни, мы пришли к выводу, что реальность нельзя рассматривать как некое однородное целое, в пределах которого эти существа находят необходимые для их жизни ресурсы и с законами которого они должны считаться, если хотят выжить. В действительности каждый вид живых существ обитает в особом слое реальности, представляющем для него весь существующий мир, за пределами которого простирается “Абсолютное Ничто”.
Для того, чтобы описать такое положение дел немецкий биолог Якоб фон Икскюль (Uexkuell J. von; 1864-1944) ввел понятие Umwelt. В буквальном переводе с немецкого этот термин означает “окружающую среду”, “среду обитания” (Um “вокруг” и Welt “мир”, “вселенная”, “среда”). Примененный к конкретному животному виду, он, в определенном смысле, равнозначен понятию “экологическая ниша” данного вида, но здесь имеется оттенок и очень важный, позволяющий по-другому понять соотношение “организма” и “среды”.
Кассирер так излагает взгляды Икскюля на интересующую нас проблему:
“...Биология, согласно Икскюлю, - это наука, которая должна развиваться с помощью обычных эмпирических методов - наблюдения и эксперимента. Однако биологическое мышление отлично по своему типу от физического и химического. Икскюль - решительный сторонник витализма, он отстаивает принцип автономии жизни. Жизнь есть высшая и самодостаточная реальность, она не может быть описана и объяснена в терминах физики или химии. С этих позиций Икскюль развертывает новую общую схему биологических исследований. В качестве философа он придерживается идеалистических или феноменалистических позиций, но его феноменализм основывается не на метафизических или эпистемологических, а скорее на эмпирических принципах. Считать, что существует некая абсолютная вещная реальность, одинаковая для всех живых существ, подчеркивает он, значит впадать в наивный догматизм. Реальность не едина и не однородна, а, напротив, чрезвычайно разнообразна: в ней столь же много различных схем и образцов, сколь и разных организмов. Каждый организм это как бы монада. У него есть свой собственный мир, поскольку имеется свой собственный опыт. Явления, которые мы обнаруживаем в жизни некоторых биологических видов, не могут быть перенесены ни в какой другой вид. Опыт - а значит, и реальность - каждого из двух различных организмов несоизмеримы друг с другом. В мире мух, писал Икскюль, мы найдем только “мушиные вещи”, а мире морских ежей - только “ежиные”.
Исходя из этих общих предпосылок, Икскюль развивает очень остроумную и оригинальную схему биологического мира. Стремясь избежать любых психологических интерпретаций, он следует целиком объективному или поведенческому методу. Ключ к жизни животного могут дать нам, полагает он, только факты сравнительной анатомии. Если мы знаем анатомическую структуру животного вида, то мы располагаем всеми необходимыми данными для реконструкции его видового опыта. Тщательное изучение телесной структуры животного, числа, качества и распределения различных органов чувств, строения нервной системы дают нам совершенный образ внутреннего и внешнего мира организма. Икскюль начинает с изучения низших организмов и распространяет его последовательно на все формы органической жизни. В некотором смысле он отказывается от деления на низшие и высшие формы жизни. Жизнь совершенна всюду - она одинакова и в малом, и в великом. Каждый организм, даже низший, не только в определенном смысле адаптирован (angepasst - подходящий, соответствующий), но и целиком приспособлен (eingepasst - встроенный, пригнанный) к своему окружению. Сообразно со своей анатомической структурой он обладает системой рецепторов (Merknetz) и системой эффекторов (Wirknetz). Без кооперирования и уравновешивания этих двух систем организм не может выжить. Система рецепторов, посредством которой биологические виды получают внешние стимулы, и система эффекторов, через которую они реагируют на эти стимулы, всегда тесно переплетаются. Они образуют звенья единой цепи, которую Икскюль называет функциональным кругом (Funktionkreis) животного.” [4]
После такой большой цитаты, в которой взгляды Икскюля изложены очень кратко и конспективно, давайте подробно, шаг за шагом, разберемся в том, как выглядят взаимоотношения организма и среды, если смотреть на них с точки зрения Икскюля. А главное, постараемся выяснить, что нового дает эта точка зрения, к каким выводам она позволяет прийти.
1. Реальность неоднородна. Каждый вид живых организмов живет в своем слое реальности. То, с чем сталкивается в реальности одно живое существо, не существует для другого, и наоборот. Об этом мы много говорили до того, и нет необходимости повторять всё это снова.
2. Организм и его среда взаимно определяют друг друга. Главным здесь является слово “взаимно”. Отношения между организмом и средой напоминают, с этой точки зрения, отношение между ключом и замком: каждый конкретный ключ подходит к определенному замку - он является “ключом” только для этого замка, и его форма жестко определена устройством замка, но и замок является “замком” лишь постольку, поскольку к нему имеется соответствующий ключ, - без ключа он не может функционировать как “замок”. Поэтому “ключ” и “замок” в своем строении как бы зеркально отражают друг друга: если мы изменим какую-нибудь бородку на ключе, то нам придется изменить и замок, чтобы они продолжали существовать в качестве “замка” и “ключа”.
Организм, согласно Икскюлю, вписан (eingepasst) в свою среду. Не всякое сочетание природных факторов, в которые случайно может попасть живое существо, является его жизненной средой; его естественной средой является только та часть мира, в которой жило много поколений предков этого существа (причем предки жили достаточно успешно: они выживали и в каждом поколении оставляли многочисленное потомство). Поэтому, вступая в контакт со своей средой в настоящее время, организм опирается на результаты уже прошедшего процесса адаптации его вида (всех его предков) к той среде, в которой он сегодня живет. Результатом эволюционного приспособления данного вида живых существ к конкретной среде является то, что все представители этого вида адаптированы к среде: строение их тела и образ их жизни воспроизводят в каких-то существенных чертах параметры среды, в которой они живут. В этом смысле организм является как бы “слепком” среды, он - отражение среды, она его сформировала. Конечно, не нужно понимать это отражение как зеркальное подобие - рыба, живущая в воде, не должна быть жидкой, и она не превращается в пар, если её нагреть до 100оС. Но обтекаемая форма тела у рыбы так же определяется свойствами воды, как форма ведра определяется свойствами жидкостей, а форма пилы и материал, из которого она изготовлена, определены свойствами дерева.
С другой стороны, среда описана вокруг организма. Она такова, каков сам организм, поэтому у каждого вида своя среда. Хотя элементы среды существовали самостоятельно и, как правило, задолго до того, как появились представители того вида, о котором идет речь (вода существовала, когда рыб не было), но частью среды данного вида живых существ эти факторы стали лишь после того, как эволюционирующий вид стал с ними взаимодействовать. Поэтому реальной средой является только тот слой мира, с которым взаимодействует животное, а то, что просто совмещено (в пространстве и времени) с представителями данного вида, но с чем животное не вступает в привычное, повторяющееся из поколения в поколение взаимодействие, частью его среды не является. Можно сказать, что свойство воды кипеть при 100оС не входит в перечень свойств водной среды, в которой обитают рыбы, и это свойство никак не отражено в организме рыбы: изучая устройство рыбы и её образ жизни, мы не найдем данных, заставляющих нас предположить существование такого свойства у воды. Но это как раз и значит, что в слое реальности рыбы это свойство не существует. Даже если отдельные рыбины иногда попадают в уху и сталкиваются с кипящей водой, то это происходит уже не с той “рыбой”, о которой мы говорили в предыдущих фразах. В кипящей ухе слово “рыба” обозначает пищевой продукт, а не живой организм, специфически реагирующий на окружение, и говорить в этом случае о “рыбе и среде её обитания” не приходится. Но тогда можно сказать, что свойства организма “рыбы” определяют те свойства воды, которые существуют в “окружающей рыбу среде”. Следовательно, в определенном смысле среда также “адаптируется” к организму, как он адаптируется к среде. Становясь в процессе эволюции тем, чем он есть, вид как бы отбирает из уже существующих предметов и их свойств те, с которыми он будет взаимодействовать, и тем самым формирует свою среду. Организм как бы предъявляет себя Миру, и Мир описывает его, “обтекает” его со всех сторон, к которым находит доступ. При этом, гдe проходит граница между организмом и средой и какие предметы входят в этот пограничный слой, взаимодействующий с организмом, определяется строением организма, его свойствами и образом жизни (поведением).
3. Из соображений, которые мы обсуждали в предшествующем параграфе, следует главный тезис Икскюля: Umwelt, то есть Мир, в котором живет данный вид, определяется строением тела животного. Именно благодаря этому утверждению труды немецкого биолога произвели революцию в понимании сущности жизни, а его имя навсегда останется в истории науки, и не только биологии. (Правда, сама биология, в лице современных ученых-биологов, ещё плохо осознала смысл и масштабы произведенной Икскюлем революции, но это дело ближайшего будущего, и, я думаю, уже скоро в школьных учебниках биологии появится небольшая глава об Икскюле и о созданном им понятии “умвельт”, такая же, как уже существующие главы о Дарвине и Менделе.)
Здесь мы несколько подробнее разберемся с тем, как изменение тела животного преобразует Мир, приводит к появлению у него новых черт и свойств. Для этого воспользуемся схематичным и довольно-таки искусственным, придуманным, но удобным для наших целей примером. Вообразим некое достаточно простое одноклеточное животное - назовем его условно “амёбой”, - которое живет в каком-то водоёме (грубо говоря, луже), способно перемещаться (ползать) по дну водоёма и питается различными органическими веществами, которые растворены в окружающей амёбу воде и проникают в её организм через наружную оболочку (клеточную мембрану). Предположим, что в результате случайно произошедшей мутации на наружной поверхности мембраны амёбы появляется особый белок, который может специфически и достаточно прочно связывать одно из органических веществ, служащих амебе пищей, - допустим, глюкозу. Тогда присутствующие в воде молекулы глюкозы будут адсорбироваться (прилипать) на поверхности амебы и, тем самым, концентрироваться около неё. Если благодаря последующим мутациям этот белок приобретет способность переносить захваченную им глюкозу внутрь клетки, то есть станет специфическим белком-переносчиком глюкозы (а такие транспортные белки, действительно, широко распространены в природе), то у данного вида амёб появится особый эффекторный аппарат, улучшающий их снабжение питательными веществами и в этом отношении дающий им определенные преимущества в борьбе за существование по сравнению с теми видами амёб, которые такого эффектора не имеют. Следовательно, размножение особей, обладающих таким белком, будет поддержано естественным отбором. Предположим, что при дальнейшей эволюции данного вида амёб возникнут (опять же в результате случайных мутаций) клеточные механизмы, благодаря которым связывание глюкозы с описанным выше белком будет приводить к изменению внутреннего состояния амебы и её поведения, то есть амёба сможет различать (распознавать), заполнены ли связывающие участки поверхностных белков глюкозой или нет, и, следовательно, у этих белков появится рецепторная функция - функция восприятия неких сигналов. После возникновения рецепторов у амёб появится возможность координировать свое поведение с наличием (и концентрацией) глюкозы в среде: со всех концов лужи амёбы будут сползаться в тот её конец, где в лужу с дерева падают яблоки и где концентрация питательных веществ выше. Таким образом, у нашего гипотетического существа эволюционным путем сформировалась система совместно действующих рецепторов и эффекторов, то, что Икскюль назвал “функциональным кругом”: амеба благодаря своим рецепторам получает информацию о содержании глюкозы в окружающей среде и затем с помощью эффекторного аппарата перемещается в область с повышенной концентрацией глюкозы, где активно поглощает это необходимое ей для жизнедеятельности вещество. Приблизительно так и представлялся процесс адаптации к среде до Икскюля. Но Икскюль видит и другую сторону этого процесса: параллельно изменению “амебы” происходит и изменение Мира, в котором ей приходится жить. До появления белка-рецептора глюкоза не существовала как элемент мира амёбы, её не только не было в наличии, но и не могло быть (небытие второго типа). Именно возникновение в структуре белка участка связывания, распознающего глюкозу, - другими словами, образа “глюкозы”, понятия о “глюкозе” - привело к появлению глюкозы в мире.
Аналогичным образом строение сетчатки (точнее, зрительного аппарата) у животных и человека предопределяет существование разноцветной реальности, наличие в мире “цвета”. До тех пор, пока свет воспринимался одним типом рецепторов, зрительный аппарат животных не мог дифференцировать световые лучи с различной частотой (длиной волны). Изменение длины волны падающего на сетчатку света могло восприниматься как изменение степени освещённости, но качественно свет был однороден, “цвета” в мире не было. Лишь возникновение в эволюции глаза с тремя типами рецепторов (колбочек), каждый из которых имеет свой оптимум поглощения в определенном участке цветового спектра, позволило животным выделить особую координату мира - “цвет”, - и мир стал разноцветным. Наличие в глазе пчелы рецепторов, чувствительных к световым волнам с длиной менее 390 нм (ультрафиолетовая часть спектра), делает мир пчелы освещённым и окрашенным в тех случаях, когда мир других животных оказывается совершенно темным: ни цвета, ни света в нём нет.
Если наличие рецепторного аппарата (в самом широком смысле, включающем и устройство нервных центров, и способы обработки получаемых сигналов) создает понятие о вещи (её образ, различительную процедуру, координату мира), то наличие эффекторного аппарата (так же понимаемого весьма широко) предопределяет значимость этого понятия для животного. Если на наличие чего-либо в среде никогда не следует никакой реакции (животное не может на это реагировать из-за отсутствия соответствующих эффекторов), то понятие об этом оказывается ненужным животному (обладание им не дает организму никаких преимуществ) и соответствующие рецепторы в эволюции не возникают, либо, появившись вследствие случайных причин, они исчезают в следующих поколениях, не будучи поддержанными естественным отбором.
То же самое происходит и в тех случаях, когда координата мира, возникшая в результате появления определенных рецепторов, постоянно оказывается “пустой” - вещь не появляется в реальности, её всё время нет в наличии. Предположим, что участки связывания глюкозы, появившиеся у нашей “амёбы”, всё время оставались бы не оккупированными, поскольку в той луже, где живет амёба, глюкоза не появлялась бы. Ясно, что через несколько поколений белки-рецепторы должны исчезнуть, так как они не приносят амебе никакой пользы и будут разрушены стабилизирующим отбором. Этот наш гипотетический пример имеет хорошую аналогию в действительности. Известно, что разнообразные виды животных, постоянно обитающие в глубоких пещерах без выхода на поверхность (пещерные виды рыб и других животных), в ходе эволюции утеряли зрение: они либо полностью утратили глаза, либо их зрительный аппарат имеет различные генетические дефекты и не способен к нормальному функционированию - к восприятию света. И этот факт вполне понятен: предки этих животных, попавшие в пещеры, обладали нормальным зрением, как и представители родственных им видов, живущие на поверхности земли, но жизнь в течение многих поколений в полной темноте привела к тому, что имевшееся у предков понятие о свете стало для их потомков полностью бессмысленным и не представляющим никакой ценности. Существование рецепторов к свету стало избыточным, и они постепенно исчезли.
4. Структура умвельта определяется не только строением тела, но и поведением животных, их образом жизни. Четкую границу между двумя этими факторами провести непросто, поскольку, как мы уже говорили, строение тела в общих чертах предопределяет арсенал поведенческих реакций животного, затрудняя одни способы действия и благоприятствуя другим, а с другой стороны, привычное, повторяющееся из поколения в поколение поведение формирует специфическое строение организма, как это мы видели на примере эволюции жирафа. Но всё же следует признать, что не существует абсолютно жесткой зависимости между строением органов и способом использования этих органов - одной и той же лапой животное ходит, хватает и подтягивает к себе ветку, плывет, карабкается на дерево и т.д. Более того, естественный отбор заботится о том, чтобы строение лапы позволяло с большей или меньшей степенью эффективности выполнять все эти функции. И поэтому, хотя биологи, специалисты в области сравнительной анатомии, берутся по нескольким косточкам ископаемого животного определить недостающие черты его строения и образ жизни, всё же изучение тела животного позволяет лишь частично понять его способы взаимодействия с миром. Множество существенных характеристик, описывающих жизнь животного, можно выяснить только при непосредственном наблюдении за животными. Следовательно, чтобы детально описать структуру умвельта какого-то животного, необходимы не только анатомические и физиологические данные, но и данные этологии (науки о поведении животных). Большинство видовых, стереотипных образцов поведения животных определяется тонким строением их нервной системы (и других управляющих систем организма) и возникает в процессе индивидуального развития как результат взаимодействия генотипа развивающегося организма и определенных факторов внешней среды. Особенно это касается животных, находящихся на низших ступенях эволюционной лестницы. Такие генетически закрепленные (наследуемые) образцы поведения описываются под именем “безусловных рефлексов” (в случаях относительно простых реакций на конкретные стимулы) или “инстинктов” (когда речь идет о сложных, включающих различные типы поведения цепочках реакций). Во всех этих случаях генотип определяет образцы поведения так же, как и строение тела. Вылупляющаяся из яйца личинка насекомого не требует какой-либо дополнительной информации для того, чтобы успешно существовать в мире, и на каждом этапе развития она обладает врожденными схемами поведения и соответствующими органами, необходимыми для осуществления этих поведенческих реакций. Поэтому можно сказать, что у низших животных практически вся информация, определяющая структурирование умвельта, получается ими в наследство от родителей и записана в геноме (в хромосомах половых клеток).
5. Поведение животных зависит не только от генетической информации, оно может также определяться обучением, то есть информацией, которую животное получает в течение своей индивидуальной жизни. Особенно большую роль играют процессы обучения в жизни высших животных, в частности, млекопитающих. Несмотря на то, что основные схемы поведения животного передаются по наследству и являются общими для всех представителей данного вида (все кошки ведут себя как кошки, и научить кошку вести себя как медведь невозможно), всё же некоторые особенности их поведения определяются теми факторами, которые действуют уже после рождения животных и которые могут быть разными у разных представителей одного вида. Хорошо известным вам примером такой индивидуальной модификации поведения является возникновение условных рефлексов.
Другой феномен этого типа - явление, называемое импринтинг (“запечатление”). Этот феномен особенно ярко выражен и хорошо изучен у некоторых выводковых птиц, таких, как утки, гуси, и заключается он в том, что в течение краткого чувствительного периода после вылупления из яиц птенцы запоминают облик первого увиденного ими движущегося предмета и затем воспринимают его как родителя и всюду следуют за ним. В нормальных условиях такой поведенческий стереотип обладает высокой приспособительной ценностью: утята запоминают мать-утку и в дальнейшем, не путая её ни с кем (в том числе и с другими утками), всегда следуют за ней. Но в экспериментальных условиях птенцы могут запомнить любой объект (от человека до молочной бутылки) и в течение всей жизни обращаться с ним как с родной матерью. Этот пример хорошо иллюстрирует возможность индивидуальной и очень тонкой, специфической настройки поведения в качестве приспособительной реакции. Информация о том, как выглядит утка, может быть передана утенку по наследству, если будет записана в геноме. Это безусловно ценная для утенка информация, позволяющая отличать животных своего вида от всех других объектов, но в геноме можно записать только информацию об “утке вообще”, но не о матери данного утенка. С помощью импринтинга утенок получает индивидуальный образец восприятия (понятие об утке-матери), который нужен только ему и его братьям и сестрам, но не годится для других представителей этого вида уток.
В своей индивидуальной жизни, особенно в период детства (период развития и подготовки к самостоятельной жизни) высшие животные получают большое количество навыков, приспосабливающих их к будущей жизни. У многих животных существуют особые “игровые” формы поведения, которые не имеют ситуативной ценности, а специально приспособлены для целей развития и приобретения индивидуальных навыков. Часть образцов поведения животные могут перенимать у других представителей вида благодаря подражанию [5]. При этом родители и другие более старшие и опытные представители вида могут специально обучать детенышей тем приемам и способам действий, которым они, в свою очередь, научились у собственных родителей. Таким образом, часть поведенческих схем, передающихся у высших животных из поколения в поколение, может быть обусловлена не генетической информацией, а механизмами социального наследования.
Таким образом, мы видим, что обусловленное в основном генотипом поведение может в какой-то степени модифицироваться индивидуальным обучением. Но это значит, что общая для всего вида структура умвельта может быть достроена и скорректирована в индивидуальной жизни животного. Отсюда, в принципе, следует, что не только кошка и слон живут в разных мирах, но даже у двух кошек миры отличаются друг от друга, хотя и очень незначительно.
К способам, которые использует природа, чтобы индивидуализировать процесс адаптации, следует отнести и модификации тела в результате упражнения (о них мы уже упоминали, когда обсуждали теорию эволюции Ламарка). У высших животных созревание многих функций и развитие структуры соответствующих органов зависят от условий функционирования, и при отсутствии функциональной нагрузки эти органы нормально не развиваются. Например, кости и мышцы нефункционирующей (парализованной) конечности растут медленнее, чем это происходит на здоровой стороне тела. Такая зависимость от степени функционирования позволяет дополнительно адаптироваться к конкретным условиям жизни, в которые попадает данная особь.
Всё это есть достраивание видового умвельта в индивидуальной жизни - индивидуальные вариации видового умвельта. Приспособление, обусловленное генотипом, более надежно, поскольку за ним стоит опыт множества индивидуумов, живших в самых разнообразных условиях, но оно слишком жестко и годится только для типовых ситуаций; попадание индивида в ситуацию, отличающуюся от стандартной, не дает ему возможности самому адаптироваться к условиям, с которыми он лично встретился в жизни. Механизмы индивидуального приспособления дают ему такую возможность, процесс адаптации становится более гибким, предусматривающим различные варианты развития, но в этом случае оценка ситуации происходит на базе относительно узкого индивидуального опыта животного, и поэтому надежность такого типа адаптации ниже. В процессе эволюции природа выбирает то одну, то другую стратегию приспособления, колеблясь между гибкостью и надежностью. Однако, если посмотреть на эволюционное древо в целом, то видно, что с ходом эволюции роль индивидуальных приспособлений увеличивается: достаточно редкие у примитивных, возникших в начале эволюции классов животных адаптации путем индивидуальных модификаций поведения (обучения) и строения тела становятся всё более частыми по мере развития животного мира и у высших животных имеют существенное значение для формирования организма и его умвельта.
6. В своих рассуждениях мы всё время делали акцент на обособленности слоев реальности, в которых живут и действуют различные живые существа. И это было обоснованно, поскольку именно этот аспект проблемы представлялся нам новым и нетривиальным. Но ясно, что обособленность умвельтов не может быть абсолютной, и они в той или иной мере пересекаются друг с другом. Во-первых, в умвельтах рядом - в пространстве и времени - живущих организмов есть общие параметры (такие, как температура воздуха и почвы, влажность, освещённость, соленость воды и т.п.) и общие события, на которые они все должны как-то реагировать (например, лесной пожар, засуха, необычно суровая зима и т.д.). Во-вторых, живя в своем слое реальности, животные встречают в нём других животных и, в свою очередь, сами присутствуют в чьих-то умвельтах. Можно не сомневаться, что умвельты волка и зайца пересекаются, и каждый из них играет существенную роль в жизни другого, причём каждый выступает для другого именно как “волк” и “заяц”, животные с характерным обликом, повадками, особенностями поведения, а не как недифференцированные “пища” или “опасность”. В-третьих, даже не появляясь в умвельтах друг друга, животные могут взаимодействовать косвенным образом, как это мы видели на примере червей и коровы. Таким образом, будучи обособленными и специфичными, умвельты живых организмов всё же переплетаются между собой, образуя среду, в которой живет сообщество живых существ - биоценоз. Все обитатели “лужайки”, которую мы брали в качестве примера, и представляют вместе такой биоценоз. Но тогда, по-видимому, есть смысл говорить об умвельтах более высокого порядка, чем видовой умвельт. Если мы представим существующую на лужайке “жизнь” как некое единство (“сверхорганизм”), адаптированное к абиотической среде, причём отдельные организмы и виды организмов будут в этом случае играть роль рецепторных и эффекторных органов этого целостного “сверхорганизма”, обеспечивающих его адаптацию, то можно сказать, что сочетание всех координат миров всех составляющих биоценоз организмов образует “умвельт биоценоза”, тот мир, в котором протекает “жизнь вообще” на лужайке.
7. Мы потратили много времени, чтобы обосновать зависимость среды обитания животного от строения его тела и его поведения, но исходным пунктом всех наших рассуждений было представление о среде, как о некой предстоящей организму данности. Среда такова, какова она есть, независимо от того, чего мы от неё желаем и что мы о ней думаем. И такой взгляд вполне справедлив, его нельзя просто отбросить как заблуждение, которое мы преодолели. Чтобы не противоречить себе, мы должны как-то совместить эти два утверждения: “среда возникает в результате некоторых действий организма” и “среда предстоит организму как некая независимая от него данность”. Решение заключается во введении понятия “диалога” между организмом и средой. Можно сказать, что когда организм формирует некое понятие (рецептор), он тем самым задает окружению вопрос: “Это “нечто” есть или его нет?”. И даже если он получает ответ “нет”, то всё же этот ответ свидетельствует о том, что между организмом и средой завязался осмысленный диалог по поводу этого “нечто”. Уже сама возможность получить отрицательный ответ говорит о том, что умвельт изменился: в нём не могло быть “глюкозы”, теперь она может быть, правда, в данный момент её нет в наличии. Была среда, в которой не существовала глюкоза, в мире не было координаты, на которой отмечается количество глюкозы, теперь эта координата есть, и можно установить, что количество глюкозы равно нулю.
Такое описание взаимодействия предметов в терминах “вопрос/ответ” возможно не только для живых существ. Вода, воздействуя на каждый опущенный в неё твердый предмет, спрашивает: “Ты растворим?” - камень отвечает: “Нет”, а сахар растворяется и тем самым отвечает: “Да, растворим”. Лучу света вода не может задать этот вопрос, их взаимодействие происходит в другой плоскости. Пока в мире не было существ с рецепторами к сладкому, сахар и не был сладким, поскольку его никто об этом не спрашивал, в мире не было такой координаты “сладость” [6].
Организм, изменяя свое строение или поведение, может задавать любые вопросы - это его законное право, и в этом заключается активная роль организма во взаимодействии со средой. Пока организм не спрашивает о чём-то, это “что-то” и не существует в среде: само по себе оно не может заявить о себе и навязать организму свое существование. Строение организма обусловливает перечень задаваемых вопросов и тем самым определяет структуру реальности, то есть структуру взаимодействий организма с внешним миром. Однако, задавая вопросы, организм не может навязать среде её ответы, и в этом смысле среда независима от организма. Она отвечает так, как оно есть на самом деле, и из её ответов создается истинная картина реальности, но устраивает ли эта картина того, кто спрашивает, среду не заботит; её нельзя заставить давать желаемые ответы. В этом смысле картина реальности определяется средой.
Согласно Икскюлю, если при изучении организма мы обнаруживаем рецептор к чему-то, то мы должны сделать вывод о том, что это “что-то” в среде появляется (то есть, среда - по крайней мере, иногда - дает положительные ответы о наличии этого “что-то” в реальности). И это, безусловно, верно. Но это вовсе не значит, что какой бы вопрос не задал организм, какое бы понятие он не сформировал, в среде обязательно обнаружится вещь, соответствующая этому понятию. Во множестве случаев на притязания организма среда отвечает решительным и непреклонным “Этого нет”, и уговаривать её в таких случаях бесполезно. В строении и поведении организмов мы большей частью видим вопросы, на которые среда дает положительные ответы, но это лишь потому, что, если организмы раз за разом получают отрицательные ответы, то они просто перестают их задавать: если лешие никогда не присутствуют, никак себя не проявляют, то какой смысл всё время о них справляться. Координата мира, которая постоянно оказывается пустой, никому не нужна, и поспрашивав некоторое время, организм вынужден согласиться со средой: “Раз нет, так нет, ничего не поделаешь”. Определявшие понятие рецепторы исчезают (как мы это разбирали на примере глаз у пещерных рыб), и то, что отсутствовало (небытие первого типа), переходит в разряд несуществующего, о котором нет никакого понятия (небытие второго типа).
Вывод: структура умвельта создается диалогом (взаимодействием) организма и предметов, составляющих среду. Поскольку каждый конкретный умвельт - это результат длительного исторического (эволюционного) процесса, то он в равной степени производное как организма, так и других предметов, с которыми организм (точнее, биологический вид) наладил свое взаимодействие. Те виды организмов, которым не удалось наладить успешное взаимодействие, попросту исчезли с лица Земли. Можно сказать, что организм в своем строении и поведении - это некий язык, описывающий природу и позволяющий задавать ей определенные осмысленные вопросы, или, что то же самое, этим языком является набор генов, которыми обладает организм, поскольку именно генотип животного предопределяет набор координат мира (понятий), в рамках которого идет взаимодействие. С другой стороны, можно так же сказать, что природа (конкретный умвельт; свойства вещей, входящих в состав умвельта) представляет собой язык, на котором окружающие предметы способны общаться с организмом. Ясно, что и в том, и в другом случае язык должен быть одним и тем же: для успешного диалога организм и предметы из его умвельта должны говорить на одном языке. Но тогда умвельт - это множество предметов, с которыми организм нашел общий язык.
8. Диалог с внешним миром, который начинает и поддерживает организм, имеет для него смысл только в том случае, если приводит к созданию среды, в которой организм (точнее, вид) может долго и стабильно существовать. Если в результате “разговора” с миром в умвельте появляются лишь “пустые” (незаполненные) координаты, либо если они оказываются заполненными предметами, которые не имеют для организма никакого значения (как понятие “червяк” для коровы), то такое общение, с точки зрения вида, представляет собой “пустой разговор” - напрасную трату времени, сил и ресурсов. Поэтому важнейшим условием для выживания и процветания любого вида является умение вести вышеописанный диалог - наличие у организма эффективной стратегии, позволяющей найти “верные слова” и “нужных собеседников”.
Одним из таких стратегических принципов жизни можно считать регуляцию интенсивности мутагенеза. Для того, чтобы расширять и улучшать свой умвельт, организму нужно изменяться (мутировать), но с другой стороны, среди всех возникающих случайным образом мутаций лишь очень немногие оказываются удачными, то есть попытка как-то по-новому задать среде вопрос, как правило, не удается - никакого ценного приобретения вид не получает, а чаще всего мутация ломает уже сложившиеся способы взаимодействия с миром. Поэтому эволюция должна была выработать физиологические механизмы, поддерживающие частоту мутаций на оптимальном уровне: эта величина должна быть ни слишком низкой (иначе замедлится процесс эволюции вида, и вид в конечном итоге потеряет свою приспособленность к среде и исчезнет), ни слишком высокой (в противном случае слишком многие представители вида будут нести в геноме вредные мутации, нарушающие приспособленность организма к уже созданной видом среде, и опять же вид постепенно исчезнет). Сегодня мы ещё плохо понимаем, каким образом организмы регулируют частоту возникновения мутаций, но кое-что об этом процессе уже известно. В частности, Д.К.Беляев (известный советский генетик, долгое время бывший директором Института цитологии и генетики в новосибирском Академгородке) и его сотрудники обнаружили замечательный факт: оказывается, стресс приводит к увеличению частоты мутаций у многих видов животных, и важную роль в этом играют выделяющиеся при стрессе гормоны - глюкокортикоиды [7]. Этот экспериментально установленный факт хорошо согласуется с тем теоретическим представлением о необходимости регуляции скорости мутагенеза, о котором я говорил ранее. Действительно, стресс (состояние напряженности) свидетельствует о том, что у данного конкретного организма взаимодействие со средой протекает неудовлетворительно, результат диалога оказывается не в пользу организма. И если такое состояние возникает у многих представителей вида, то это значит, что видовой умвельт необходимо срочно менять, надо незамедлительно искать новую более благоприятную среду (новые способы взаимодействия с внешним миром), и, следовательно, надо ускоренно изменять строение своего тела и поведение, и, следовательно, надо увеличивать частоту мутаций.
Интересно, что не только неудачный (не приносящий результатов) диалог, но и “чрезмерно эффективное” взаимодействие с окружением могут привести к разрушению умвельта. Предположим, что “волки” питаются только “зайцами” и что в популяции волков возникла мутация, резко увеличивающая эффективность охоты на зайцев (например, волки стали бегать в два раза быстрее). Казалось бы, такое изменение должно существенно улучшить среду, в которой живут волки. Однако нетрудно сообразить, что улучшение будет весьма кратковременным: если зайцы не “изобретут” в свою очередь чего-либо, что спасёт их от волков, восстановив существовавший ранее баланс, то через пару поколений в лесу не останется ни одного зайца, и волкам нечем станет питаться. Популяция волков с такой мутацией исчезнет вместе с “изобретенным” ею чрезмерно эффективным способом общения со средой. (В нормальных условиях между популяциями “хищника” и “жертвы” существует постоянное динамическое равновесие, описываемое так называемыми уравнениями Вольтерра. Качественно этот процесс можно описать следующим образом: всякое увеличение численности зайцев улучшает условия питания волков и приводит к их размножению, но размножившиеся волки ухудшают условия жизни зайцев, что приводит к сокращению их численности, что, в свою очередь, ухудшает условия питания волков и уменьшает их численность, что дает зайцам шанс размножиться, и так далее.) Другим примером такого (внешне эффективного, но по сути самоубийственного) поведения может быть внутривидовая агрессия. У всех хищников существуют врожденные механизмы, резко ограничивающие нападения животных на своих сородичей - представителей того же вида. Совершенно очевидно, что без таких механизмов хищники не могли бы существовать: волки, которые от испуга стали бы “кушать друг друга”, моментально взаимоистребили бы себя. (Интересные, хотя и явно упрощенные выводы в приложении к человеческому обществу делает из этого факта знаменитый исследователь поведения животных К.Лоренц в своей работе “Так называемое зло” [8].)
Следовательно, “слишком сильный ход” организма в игре с окружением может приводить к разрушению самой игры, так что выигрыш от него оказывается мнимым. Поэтому развитие жизни должно было привести и привело к стратегически важному “составлению перечня запрещённых вопросов”, с помощью которых не следует пытаться структурировать свое окружение, - тот, кто задает такие вопросы, ставит под угрозу свое собственное существование. Эволюция как бы “вычеркивает” те способы общения, которые в долгосрочной перспективе приводят к разрушению умвельта. Умвельты множества живых существ, входящих в биоценоз, должны быть скоординированы между собой, чтобы такое сообщество было устойчивым и могло продолжаться неопределенно долгий срок. Стратегическим принципом жизни должен быть лозунг: “Живи и жить давай другим”. Ты не можешь добиваться своих целей любыми способами, не обращая внимания на нужды и потребности тех, кто тебя окружает (включая и предметы неживой природы), твой эгоизм должен быть разумно ограничен в твоих же собственных интересах, иначе ты можешь погибнуть вместе с теми, кого ты устранишь из жизни. Интересы сообщества (биоценоза) во многих случаях имеют приоритет перед интересами вида и индивида, поскольку это общие интересы всех участников жизненной игры, составляющие фундамент их общего существования. Умвельт каждого конкретного вида лишь часть “умвельта биоценоза” и может существовать только в составе этого целого (по аналогии: орган - допустим, печень, - не может пренебрегать интересами всего организма, поскольку существование печени вне организма немыслимо, с другой стороны, недолго протянет и тот организм, который не будет обращать внимания на состояние своей печени).
Отсюда можно сделать важный, хотя и не имеющий прямого отношения к нашей теме вывод: неверно, что в природе, как это часто говорилось и говорится, господствует безжалостное право сильного и что этические нормы, ограничивающие индивида в его желаниях и поступках, появляются лишь в цивилизованном человеческом обществе. На самом деле, законы этики, с которыми каждый человек должен сообразовывать свое поведение, основаны не на благих пожеланиях, а на огромном отрицательном и положительном опыте множества поколений живых существ, большая часть которых следовала таким законам задолго до появления человека. Фактически, это естественные законы того же рода, что и физические законы, управляющие движением небесных тел. Правила поведения в человеческом обществе в своих основах схожи с правилами поведения всего живого в биоценозах и либо прямо унаследованы человеком от своих животных предков, либо “подсмотрены” человеком в природе, либо вновь “открыты” человеком для своих нужд (независимо от их функционирования в природе). Следовательно, у людей нет выбора между тем, быть ли им (в массе своей) “хорошими” или же быть “плохими”. Они должны выбирать между “быть хорошими” и “не быть вовсе”, потому что нарушение нравственных законов ведет в конечном итоге к тому же, что и игнорирование закона всемирного тяготения.
9. Совокупность всех существующих умвельтов охватывается понятием “биосфера” Земли. Это понятие ещё более высокого порядка, которое включает в себя отдельные реально взаимодействующие сообщества живых существ - биоценозы. Именно биосфера в целом представляет результат эволюции жизни на нашей планете, и мы уже знаем, что этим результатом является создание языка (или языков), на котором живые существа “ведут диалог” с неживыми предметами и между собой. Но любой язык представляет собой перечень предметов и явлений, существующих в мире (если мы узнаём, что в языке какого-то народа есть слово “пиджак”, то мы можем быть уверены, что в своей жизни эти люди имеют дело с “пиджаками”), и, соответственно, принципиальное описание структуры мира. Но тогда неизбежен вывод о том, что эволюция живого есть процесс познания. Осваивая безжизненную Землю, жизнь во всех её проявлениях “открывала” свойства всех имевшихся на Земле вещей, веществ и процессов, усваивала существующие в физическом мире закономерности и сохраняла всё полученное знание в виде живых существ с определенной структурой, записывая накопленную информацию в их ДНК. Человек, познающий мир, во многом только повторяет этот процесс познания, уже совершившийся в форме биологической эволюции. Как конкретный умвельт является “слепком” той части мира, в котором существует животное, так биосфера является “слепком” (образом, описанием) всего доступного жизни мира - Универсума. Учитывая соображения из предыдущего параграфа, можно сказать, что биосфера, слагающаяся из умвельтов ныне живущих существ, не только в своей “позитивной части” (то есть того, что в умвельтах есть), но и в своей “негативной части” (то есть того, что не присутствует ни в одном из умвельтов) содержит информацию об устройстве Вселенной: опыт жизни показал, что с некими, оставшимися неопределенными вещами лучше всего не поддерживать взаимодействия (вообще не “разговаривать”) и оставить их в небытии (в “ничто”), поскольку, вынырнув из небытия, они могут нарушить стабильность умвельта и его пригодность для жизни - лучше, так сказать, “не выпускать джина из бутылки”. Но это “неупоминание” о некоторых вещах в памяти биосферы так же может быть значимым: они не упоминаются, так как оказались опасными или бесполезными для жизни.
Представление о жизни как познавательном (когнитивном) процессе является основным содержанием нового, возникшего во второй половине ХХ века раздела науки: эволюционной эпистемологии [9]. Отцами-основателями этой - науки, находящейся на стыке биологии и философии, считаются знаменитые ученые - философ Карл Поппер и этолог (специалист по поведению животных) Конрад Лоренц, имя которого мы уже упоминали. К концу ХХ века это направление научной мысли стало довольно популярным среди философов и философствующих ученых, и содержащиеся в нём идеи широко обсуждаются в научной литературе. Наиболее подходящие источники для ознакомления с основными понятиями эволюционной эпистемологии (из известных мне на русском языке) - это книга К.Лоренца “Оборотная сторона зеркала” и статья К.Поппера “Эволюционная эпистемология”, а также статья А.Н.Кричевца (см. список литературы в конце этой главы). Идеи эволюционной эпистемологии близки изучаемой нами тематике, и по многим пунктам они перекликаются с тем, что излагается в нашей “лингвистической антропологии”.
10. Одним из важных следствий использования понятия “умвельт” является возможность четко и недвусмысленно описать сущность биологического вида, то есть те основные свойства и параметры, обладание которыми делает кошку “кошкой” и отличает её от “собаки” и от “морковки”. Действительно, описывая умвельт данного существа, мы должны описать все структуры, составляющие его организм, и их функционирование, но тем самым мы описываем и само это существо со всеми его свойствами, его образ жизни, его отношения с другими предметами, принципиальную схему его жизни. Вычленив основные (существенные) черты этой схемы, мы приходим к определению сущности данного животного. Кратко выражаясь, сущность вида равна структуре его умвельта.
11. И теперь мы приходим к тому, ради чего, собственно, мы и занимались исследованием понятия “умвельт”, - к попытке приложить это понятие к человеку. Исходя из наших рассуждений, искомая сущность человека должна выразиться в структуре его умвельта. И если между человеком и другими животными есть принципиальная разница, то она должна выразиться в различии умвельтов. Однако оставаясь в пределах биологии, мы вынуждены констатировать, что у вида “человек” нет своего умвельта. Не стоит долго доказывать, что человеческое происхождение не предопределяет привязанность живого существа к какому-то конкретному слою реальности, что неизбежно для любого другого животного. Человек, практически не изменяя свою телесную организацию, может питаться финиками и верблюжьим молоком, а может рыбой и тюленьим мясом, или квашеной капустой и пельменями, он может охотиться на слонов, или доставать со дна моря съедобных моллюсков, или выращивать рожь, огурцы и горох, он может устраивать свои жилища на сваях, а может вырыть землянку или жить в пещере, или даже в лодке. Словом, его образ жизни может быть самым разным, он может взаимодействовать с какими угодно предметами и существовать в разных слоях реальности, но при этом оставаться человеком, не выходить за пределы вида “человек”, и, следовательно, сохранять свою человеческую сущность.
Мы приходим к выводу: сущность человека (как биологического вида) в том, что он не имеет собственного видового умвельта. В отличие от других животных, в том числе и от своих ближайших кровных родственников - обезьян, человек не имеет своего четко очерченного места в мире, представители человеческого рода могут занимать разные места, и в этом смысле человек универсален. Универсальность - его существенное свойство. Для того, чтобы обнаружить такое радикальное отличие человека от всех других животных, нет необходимости быть специалистом-биологом и проводить какие-то детальные исследования. Для этого достаточно целенаправленно проанализировать наш обыденный житейский опыт. Когда мы, подбираясь к понятию “умвельт”, обсуждали многообразные формы жизни, мы пришли к выводу, что каждое животное обитает в своем специфическом слое реальности, привязано к нему и не имеет ни потребности, ни возможности из него выйти. Но в этом рассуждении мы могли бы сделать ещё один шаг и заметить, что сделанный вывод не применим ко всем животным без исключения: если мы - люди, представляющие один из видов животных, - способны обсуждать все эти слои реальности, то, значит, мы не привязаны ни к одному из них и можем свободно в них перемещаться (из “мира червя” в “мир коровы” и т.д.). Ни один из этих слоев нельзя назвать нашим, но они и не являются абсолютно чуждыми нам, непрозрачными и недоступными для нас, они не представляются нам ничто, они существуют в окружающем нас мире.
Задолго до того, как Икскюль предложил понятие “умвельт”, к тем же выводам относительно существенных свойств человека, которые следуют из анализа этого понятия, пришел великий немецкий мыслитель Карл Маркс. Вот две цитаты из его ранней работы 1844 года:
“Человек... относится к самому себе как к существу универсальному и потому свободному” [10].
“Животное формирует материю только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету соответствующую мерку...” [11]
Во втором из этих высказываний Маркс проводит границу между человеком и животными именно в той плоскости, которую создает в биологии введение понятия “умвельт”, хотя он, естественно, этим понятием не пользуется. Первое высказывание важно тем, что, утверждая универсальность человека, Маркс кладет это, присущее только человеку свойство в основание человеческой свободы. Действительно, лишь расставшись с животной замкнутостью в пределах своего умвельта, человек приобретает возможность выбора образа жизни, у него появляется принципиальная свобода быть таким или сяким, и в этом смысле его бытие свободно. Умвельт животного описан вокруг него, можно сказать, что в нём нет места, которое животное могло бы занимать, но не занимает. Следовательно, ему негде свободно перемещаться в пространстве возможностей. Умвельт человека расширяется до пределов, которые делают применение этого понятия практически бессмысленным, мир человека - Универсум, и у представителей вида “человек” есть возможность занять любую из ниш, имеющихся в этом раскрытом для них мире.
Интересно, что в Библии, книге, написанной задолго до того, как жили и Маркс, и Икскюль, судьба человеческого рода связывается с поступком, совершенным первыми людьми и знаменующим начало собственно человеческой истории. В третьей главе Книги Бытия рассказывается, что Адам и Ева после своего создания жили, как и все животные, в райском саду - Эдеме, где не знали ни забот, ни нужды. Окружавшая их природа удовлетворяла все их потребности, точно так же, как природа удовлетворяет потребности всех своих чад. И, по-видимому, так могло продолжаться неопределенно долгий срок, если бы человек оставался таким же, как все остальные божьи создания. Но вкусив по наущению змея от древа познания добра и зла, люди потеряли право оставаться в Эдеме вместе с другими животными. Они были изгнаны из библейского Рая, и с тех пор ведут особую - человеческую - жизнь. Если не считать этот рассказ буквальным изложением реального происшествия, а рассматривать его как метафорическое описание процесса выделения человека из царства остальных животных, то можно говорить о принципиальном сходстве библейского взгляда на человеческий род с теми выводами, к которым пришли и Карл Маркс, и вслед за ним мы. Конечно, существует большая разница в оценке этого процесса: в отличие от Маркса, воодушевленного тем, что человек приобрел свободу, Библия называет этот поступок людей грехом (первородный грех), нарушением божественных установлений и предполагает, что люди постоянно будут сожалеть об утраченной ими возможности жить в условиях райского сада. Но сама суть события изложена, можно сказать, по Марксу. После того, как плод райского древа дал человеку способность различения между тем, что является для него благом, а что злом, решение о том, каким ему быть, перешло к человеку, и тем самым у человека появилась возможность выбора (и человек сразу же использовал её, признав свою наготу злом). С момента появления выбора, отсутствующего у животных (животное никогда не стоит перед выбором, быть ему “кошкой” или “собакой”), человек теряет свою животную определенность, он получает возможность быть разным. Однако, выбирая свой способ бытия, человек оказывается перед необходимостью самому создавать и соответствующие условия своего существования (“в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят”), поскольку они уже не даются ему самим фактом его появления на свет.
Теперь посмотрим на человека с точки зрения его животной природы. Мы говорим, что у человека есть выбор: он может быть и таким, и сяким, но это значит, что рождение “человеком” ещё не определяет способ бытия конкретных людей. Рассматриваемый как вид, “человек” может быть всяким, но в каждом отдельном случае представители этого вида должны что-то выбрать. В потенции человек может жить и в тундре, как северный олень, и в пустыне, как верблюд, и на тропических островах, но это значит, что в точке выбора (в момент появления на свет) он никто: он не похож ни на верблюда, ни на оленя, и у него нет приспособлений к жизни ни там, ни там. Значит, умвельт каждого из людей ещё не определен их принадлежностью к человеческому роду, а сам человек ещё не достроен - ещё не готов к жизни, не созрел для самостоятельного существования. Прежде чем животное, называемое “человек”, начнет жить в соответствии со своим образом жизни, оно должно осуществить свое право выбора этого образа жизни (способа существования) и, исходя из него, достроить себя и свой мир (конкретный умвельт), в котором он сможет жить и оставить жизнеспособное потомство [12].
Человек (в биологическом отношении) - недовоплощенное существо.
Примечания
[4] Кассирер Э. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры. // Кассирер Э. Избранное. М.1998, с.469-470
[5] Интересным примером того, какую роль может играть подражание и индивидуальное обучение в изменении поведения высших животных, является описанная во всех учебниках этологии история с лондонскими синичками: “Подражание распространено и у диких животных. Например, в Англии синицы научились протыкать клювом крышки молочных бутылок и выпивать сливки. Этот трюк, “изобретенный” отдельными птицами, переняли другие, так что он широко распространился в довольно большом районе, и молочники уже не осмеливались оставлять по утрам молоко у дверей домов. Вероятно, первые синицы научились этому методом проб и ошибок, а остальные - подражая первым.” (Шовен Р. Поведение животных. М.1972, с.333)
[6] Можно считать, что в отличие от “цвета” или “громкости звука” такое свойство многих веществ, как “сладость”, неразрывно связано с восприятием живых существ. Его невозможно связать ни с одним из определенных физических или химических свойств “сладких” веществ.
Предполагается, что “сладость” низкомолекулярных углеводов (сахаров) связана с наличием в их структуре нескольких гидроксильных групп. Но другие сладкие на вкус вещества (например, сахарин) имеют совершенно другое строение молекул. “По-видимому, не существует единой химической структуры, ответственной за ощущение сладкого.” (Милнер П. Физиологическая психология. М.1973, с. 165)
[7] Беляев Д.К. Некоторые генетико-эволюционные проблемы стресса и стрессируемости. // Вестник АМН СССР, 1979, № 7
[8] Лоренц К. Так называемое зло. К естественной истории агрессии. // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М.1998, с.62-242
[9] Эпистемология - теория познания (от гр. episteme - знание), то же, что и гносеология
[10] Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. // Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М.1956, с. 564
[11] Там же, с. 566
[12] Ср.: “…акцент на ином - на фундаментальном факте разрыва, пропасти между родившимся живым человеческим существом и обретением этим существом своего понятия - понятия “человек”. Пропасти, которой в животном мире нет. И этот факт настолько довлеющий, важный - повторю - фундаментальный, что относить его только к марксизму, к его пониманию родовой человеческой сущности вряд ли верно. Не нравится Карл Маркс - возьмите Клавдия Галена с его неспешным (куда спешить - еще II век нашей эры) рассуждением: “Всякое животное, не наученное никем, обладает ощущением способностей своего тела. Возьми, если хочешь, три яйца: орла, утки, змеи, согревай их умеренно и затем, разбив скорлупу, ты увидишь, что среди животных, которые вылупятся, одно будет стараться пустить в ход крылья, еще не умея летать, а другое - извиваться и стараться ползти, хотя оно еще мягко и не умеет этого делать, и после того, как ты всех трех вырастишь в одном доме, отнесешь их на открытое место и дашь свободу, орел поднимется ввысь, утка полетит к какому-нибудь болоту, а змея спрячется в земле. Гиппократ говорил: “природа животных обходится без обучения”. Поэтому, в конце концов, мне кажется, что животное выполняет некоторые искусные действия скорее по инстинкту, чем по разуму”. (Гален Клавдий. О назначении частей человеческого тела. М., 1971. С.57-58) Лишь человек - вольноотпущенник природы, что является предпосылкой его свободы и порождает необходимость тяжкого труда по становлению, строительству себя, выявлению своей человеческой, т.е. родовой, присущей роду человеческому, сущности”. (Братусь Б.С. Должное неизбежно связано с сущим. // “Человек”, 1998, № 4).
Литература
1. Библия. Книга Бытия. Глава 3.
2. Кассирер Э. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры. // Кассирер Э. Избранное. М.1998, с.440-722
3. Кричевец А.Н. Об априорности, открытых программах и эволюции. // Вопросы философии, 1997, № 6, с.79-91
4. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. Опыт естественной истории человеческого познания. // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М.1998, с.244-467
5. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. Раздел [Отчужденный труд]. // Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М.1956, с. 559-572
6. Поппер К. Р. Эволюционная эпистемология. // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. М. 2000.