Тема 12. Переход к новой экономической политике. Проблемы государственного управления в годы нэпа

1. Оценка сущности нэп. Изменение системы государственного управления экономикой

Концепция «вынужденного отступления». Развитие событий представлялось лидерами партии и государства и, прежде всего, Лениным именно как некое вынужденное отступление: перегруппировка сил, необходимость «некоммунистическими руками строить коммунизм» /Ленин/, продержаться до нового революционного подъема в Европе.

Ленин и НЭП. Ленин признает некоторые иллюзии преобразующего всемогущества пролетарского государства. При этом остается в силе основополагающая доктринальная установка- «строительство социализма» силами этого государства. У Ленина четко выражена установка «кто-кого» и одновременно он делает шаг в сторону плюралистического видения путей к социализму. На этом пути Ленин-политик «реабилитирует» некоторые положения социалистической теории, что находит отражение, например, в идее строя «цивилизованных кооператоров».

Характерен широчайший спектр ленинских суждений по вопросам новой экономической политики: и идеи проверки жизнеспособности трестов рынком /XI съезд/ и требования усиления государственного вмешательства в частноправовые отношения /письмо к Курскому/. Позиция Ленина как главы государства – позиция поиска точек соединения различных классовых, групповых, ведомственных интересов, факторов рыночной организации экономики с государственным целенаправленным воздействием на неё.

Экономические уступки, прежде всего крестьянству, хозяйственное оживление позволили отказаться от политических уступок. Образовались даже своеобразные «ножницы» государственной политики: экономическая либерализация и «статус кво» основ политической системы. Происходило даже определенное усиление политической и идеологической нетерпимости: 1922 год – процесс над эсерами, высылка большой группы интеллигенции и крупных ученых; 1923 год – на XII съезде партии Зиновьев четко определил диктатуру пролетариата в форме диктатуры партии.

Легализованная многоукладность резко ставила проблему согласования различных социально-экономических интересов. Идеи планирования актуализируются в это время именно в связи с острейшей необходимостью увязать воедино части «разбегающегося» хозяйства, прежде госсектора. Партия, как стержень политической системы, становится носителем функций определенного типа общественной интеграции в масштабах огромной державы. Этот тип характеризуется четко выраженными идеологическими и организационными началами, компенсирующими неразвитость экономической интеграции.

Противоречивость государственного курса в области социальной политики: декларации о необходимости разграничения функций партийных и советских органов, активизации самодеятельности Советов и реальное усиление власти партаппарата. Практика активизации Советов в середине 20-х годов отразила рост социальной напряженности, особенно в отношениях между городом и деревней. Итоги выборов в Советы, прежде всего сельские, демонстрировали растущее недовольство крестьянства своим хозяйственным положением и грубым диктатом партийных и государственных органов.

Политическая система была строго привязана к интересам государства. Государство, вырастающего из революционно – харизматического типа власти, не было сориентировано своим строением на постоянную гармонизацию /наравне с принуждением/ разнородных социальных интересов, и поэтому встало перед необходимостью наращивания собственной диктаторской мощи во всех сферах жизни общества.

Политика трестирования, оставляя в руках государства ключевые промышленные предприятия, одновременно развивала отраслевую монополистическую структуру, которая в условиях хозрасчетной ориентации, незамедлительно заявила о себе стремительным ростом цен на промышленные товары. Слабость рыночных связей, финансовой системы побуждали тресты к спекулятивным операциям, накоплению дефицитных натуральных запасов. Во многом это было связано с тем, что подобным образом госпредприятия стремились как-то восполнить острейшую недостачу оборотных средств, укрепить производство, улучшить условия для рабочих.

Интересы промышленных предприятий и учреждений начинают резко сталкиваться с позицией Наркомфина, держащего курс на оздоровление финансовой системы, достижение рыночного равновесия при сбалансированности товарных и денежных потоков и проводящего с этой целью политику сокращения дефицита госбюджета, в том числе и путем жестких кредитно-ограничительных мер в отношении госпромышленности. С лета 1922 года начинает усиливаться волна забастовок в промышленных центрах страны, связанных с нестабильностью функционирования предприятий, в частности с такой часто повторяющейся причиной как задержка выдачи заработной платы. Весна 1922 года – первые серьезные симптомы кризиса сбыта.

Вхождение в НЭП ознаменовало собой активный рост частнопредпринимательской деятельности, вырывающейся из узд государственного регулирования, точнее говоря, пользующегося его слабостью, неотлаженностью. Хозяйственный подъем в стране сопровождался ростом реальной хозяйственной независимости /в том числе и в госсекторе/ на рельсах развивающихся рыночных связей. Проблема интегрирующей силы в экономике страны остро вставала для политической власти в качестве главного условия ее стабильности.

Осень 1923 года – кризис сбыта – апофеоз развертывания государственной промышленности на основе монопольно высоких цен. Предел – низкая покупательская способность основной массы населения, прежде всего крестьянства. Реакция государственной власти – усиление ее вмешательства в экономику: принудительное снижение отпускных цен, замораживание оптовых, провозглашение курса на расширение емкости внутреннего рынка за счет снижения себестоимости продукции госсектора. Подобный курс оказался по сути лишь красивой политической декларацией, призванной «выпустить пар» социально-политической напряженности и тем самым обезопасить партийно-государственную власть, ее руководство.

Многоукладная система и механизм выхода из кризиса 1923 года. Усиление государственного вмешательства укрепляло разобщенность рынка, распадение его на рынок с высокими ценами /инфляционный/, на котором функционировал и получал выгоды частный сектор /прежде всего частно – торговый/ и рынок с низкими ценами /деинфляционный/, издержки которого выпадали на долю промышленных предприятий госсектора.

Частный и государственный сектора в этих условиях оказывались все более в неравных условиях, механизмы их функционирования все более расходились, что обусловливало рост противоречий в их взаимоотношениях. Госсектор терял реальные возможности рыночного воздействия на иные, рыночно-ориентированные, хозяйственные формы. Деформированный государственным вмешательством рынок приспосабливал и принимаемые регулирующими государственными органами решения, в результате которых госсектор не стимулировался, а частный не регулировался. Помимо этого, деформированный рынок создавал питательную почву для всевозможных спекулятивных соблазнов – операций, использующих конъюнктуру двойных цен. Все это в совокупности, после ряда периодов шатаний в отношении частного сектора на протяжении 1924 – 26 гг., обусловило неизбежность наступления государства на его позиции с целью вытеснения.

Осень 1922 – осень 1923 гг. – именно в этот период во многом очерчиваются судьбоносные факторы страны и НЭПа, еще во многом неосознаваемые в своей значимости лидерами партии и государства:

• частичный успех в Генуе в то же время рассеял надежды на возможность серьезно опереться на иностранный капитал,

• затухание последних искр революционного пожара в Европе оставляло государство «диктатуры пролетариата» один на один с внешними «классовыми врагами» и «несоциалистическими» классами внутри страны,

• жестко очерчена монополия внешней торговли, защитившая и одновременно ослабившая от воздействия мирового хозяйства,

• мощный импульс государственно-административного вмешательства в экономику, по сути определивший направление ее дальнейшего развития.

На повестку дня все острее вставал вопрос об изменении форм хозяйствования в аграрном секторе в качестве главного условия удержания государственной властью взятой «ноты» в осуществлении политики индустриальной модернизации.

В политических декларациях о курсе экономической политики на протяжении особенно 1923 – 27 гг. прослеживаются две противоречивые линии: о необходимости достижения экономической смычки с крестьянством, учете емкости внутреннего рынка и ориентация на усиление государственного вмешательства с целью скорейшего подъема и реконструкции госпромышленности.

1925 год – провозглашение доктрины «строительства социализма в одной стране» «вместе с крестьянством». При этом на XIV съезде Сталин говорил о европейском пролетариате как о самом верном и главном союзнике Советского государства.

Принятие подобной доктрины в качестве основы политического курса явилось, по сути, принятием необходимости осуществления индустриализации собственными силами.

И развиваемая Бухариным теория «врастания в социализм» (кстати, в различных оттенках весьма распространенная в марксисткой социал-демократии), и моделируемая Преображенским неизбежная экспансия госсектора под воздействием закона «первоначального социалистического накопления» исходили в целом из единого монистического видения социализма (по типу государственной монополии, государства – треста).

Бухаринские иллюзии, стремившиеся совместить несовместимое – усиление государственного воздействия с постепенностью преобразований и покорностью частного сектора – быстро рассеялись. При этом весьма показательно то, что многие основополагающие экономические установки Бухарина особенно в 1924 – 26 гг. мало, чем отличались от существа предложений Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова, Л.Н. Юровского, В.А. Базарова, что, однако не помешало Бухарину занимать, по крайней мере, сдержанно-критическую позицию в отношении их рекомендаций.

Идея социализма по сути становилась идеей национально-специфических путей развития. В то же время она впитывала в себя великодержавный традиционализм в условиях необходимости индустриальной модернизации.

Получившая главный импульс с «крестьянского поля», новая экономическая политика могла развиваться на рыночных основаниях и при этом трансформироваться из «восстановительной» в «реконструктивную» только инициируя развитие крестьянского хозяйства, рост его товарности, а, следовательно, и дифференциации. Дальше же: неизбежность скорейшего поиска своего, прежде всего аграрно-сырьевого, места в мировом разделении труда, новых акцентов в развитии экономической структуры. В конечном итоге речь шла о типе развития, ориентированного на расширение емкости внутреннего рынка, рост потребления, реального накопления не на основе экспроприаторской и перераспределенческой мощи государственной организации, а на основе, прежде всего раскрепощения и развития хозяйственной самостоятельности населения, человека (как здесь не вспомнить бухаринское «обогащайтесь!»).

Подобная перспектива потребовала бы качественной социальной и идеологической переориентации государственной власти, обуздания ее же индустриальных, великодержавных амбиций. Нетрудно представить, что для существовавшей в 20-е годы системы власти это означало полное самоотрицание. Насколько реальна была такая возможность? Ответ дала сама НЭПовская действительность… Для государственной власти переход к чрезвычайным мерам, а от них к изменению социальной природы крестьянства (как условию выкачивания ресурсов) и общей трансформации хозяйственной системы был вполне логичен.

Эволюция Советской России в 20-е годы – один из уникальных исторических сюжетов того, как государственная власть, по сути, активно формирует хозяйственную систему в соответствии со своими интересами.

2. Национально-государственное строительство в годы нэпа.