Российская академия

театрального искусства

На правах рукописи

Г. Г. Дадамян

АТЛАНТИДА СОВЕТСКОГО ИСКУССТВА

Культурологические проблемы

художественного процесса. 1917–1991 гг.

Часть I

1917–1932

Москва

2011

Издание осуществлено при финансовой поддержке

Российского гуманитарного научного фонда

(РГНФ)

проект №

Дадамян Г. Г.

Атлантида советского искусства: Культурологические проблемы художественного процесса. 1917–1991 гг. Ч. I. 1917–1932. — М.: РАТИ-ГИТИС, 2011. — 000 с., ил.

ББК

На переплете:

© Г. Г. Дадамян, 2011

Содержание

От автора .......................................................................

Введение ...............

Глава I. О методологии научного изучения истории искусства ….........

Глава II. Что такое парадигма? ……………......….....

Глава III. Парадигма I. 1917–1919. Общественная жизнь и идеи социального времени: митинговый анархизм ……..…………..............….....

Глава IV. Парадигма I. 1917–1919. Образ культуры — «Мы сами Шекспиры» ....…………………………

Глава V. Парадигма II. 1920–1925 гг. Общественная жизнь и идеи социаль­ного времени: утопический рационализм ...............…….………………..

Глава VI. Парадигма II. 1920–1925 гг. Образ культуры — «Улучшаем Шек­спира для нас» ..................

Глава VII. Промежуток. 1926–1932.Общественная жизнь и идеи социаль­ного времени — «обытовление революции» ....…...................……………….

Глава VIII. Культурная жизнь в годы промежутка. «Шекспир — это Шек­спир» .........................

Персоналии ....…...................……………………….

Приложение. Признаки и «образы» парадигм ..................

От автора

Моему поколению анализировать историю нашей страны нелегко. Не потому только, что не все архивы открыты и не все факты известны. Нелегко потому, что саму эту историю — великую и страшную одновременно — мы проживали вживую. Она входила в нас своими ценностями и мифами, формировала наши идеи и идеалы, определяла наше сознательное и бессознательное отно­шение к настоящему, далекому прошлому и даже к будуще­му.

Мы были неверующим, но не атеистическим обществом: все, кто не си­дел в ГУЛАГе, были обыкновенными бездумными советскими идолопоклонни­ками. Впрочем, и на гулаговских нарах таковых тоже хватало. Жес­токая ре­альность послевоенной обыденной жизни нередко противоречила этой вере, но выбор был предопределен: если в большом и великом, побе­доносном бытии страны, ее пос­тупательном движении вперед все идет так, как задума­но, то и в нашем ма­леньком быте все рано или поздно устроится. Газе­ты, ра­дио, кино­хроника, воспита­тели в детсадах, вожатые в пионерлаге­рях и учите­ля в школе  все убеж­дали нас, де­тей, в скором счаст­ливом бу­дущем. А мы?

Мы верили легко и просто

Ребята тех далеких лет

В Иван-царевича геройство

И информацию газет, —

ясно и точно сказал о нашем насквозь идеологизированном поколении Евг. Винокуров.

Сказать, что люди не задавались «опасными» вопросами, было бы не­верно, но эти мысли никогда не додумывались до конца, до страшных, беспо­щадных отве­тов. Забота «отца наро­дов» о каждом из нас была явственна и предметна: страна после войны отстраива­лась, цены снижались, все «прогрессивное человечество» с наде­ждой смот­рел­о на СССР, — об этом ежедневно сооб­щали газеты и громо­гласно, на всю квар­тиру вещала черная тарелка радиорепродуктора. Все, кто не верил, что деньги — проклятое наследие капитализма — скоро отомрут, были замшелы­ми куркуля­ми и пре­зренными обывате­лями.

Когда умер И. В. Сталин, вся страна оплакивала его смерть. Быть может, взрослые знали гораздо больше нас, детей, но они молчали — по вполне по­нятным причинам. Потом был ХХ съезд, и мы, выпускники школ, узнали, что был «секретный» доклад Н. С. Хрущева (от которого он, впро­чем, открестился, будучи в США).

Все, кого сегодня считают «шестидесятниками», входили в сознатель­ную жизнь с представлением, что идеи Системы замечательны, вопрос лишь в личности партийных лидеров, их реализующих¹.

Это были нормальные, скорее даже интеллигентные, дети Системы. По духу, по бесконечно воспроизводимой легенде революции этому поколению романтиков жертвенные фанатики 1920-х годов были ближе и понятнее тупого­ловых чиновников-сталинистов пятидесятых. Даже чистый голос безголосого народа — Булат Окуджава — подпал под чары этой мифологемы:

Но если вдруг когда-нибудь

мне уберечься не удастся,

Какое новое сраженье

ни покачнуло б шар земной,

Я все равно паду на той,

на той единственной Гражданской,

И комиссары в пыльных шлемах

склонятся молча надо мной.

Пафос шести­десятников в те годы — обожествляемый вождь разоблачен как кровавый диктатор, но сама коммунистическая идея жива, а зна­чит, «революция продолжается» и есть надеж­да. Ду­мается, что именно по этой причине советские «рассер­женные» шестидеся­тых с та­ким восторгом приняли и революцию на Кубе, и ее ли­дера — молодо­го и, как тогда казалось, романтичного бар­бу­доса Фиделя.

Либеральные надежды и время «шестидесятников» кончились крахом в се­редине 1960-х годов, после залпового выброса держав­ных репрес­са­лий — неправед­ного суда над А. Синявским и Ю. Даниелем, группой А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и других, оккупации Чехословакии и т. д. На смену им пришли безнравственные семидеся­тые, когда в стране пра­вила геронтократия с пустыми гла­зами. Эти годы издыхания вседозволен­ной власти стали началом конца некогда мощной и беспощадной как к своим, так и к чужим идеологической державы.

Было бы архиинтересно рассмотреть в микроскоп мозаику напластова­ний советских идей в сознании тех, кому уже пятьдесят и более лет. «Мерт­вый хватает живого» — это сказано о нашем поколении. Его нетер­пи­мость и идей­ный экстремизм всего лишь превращенная форма все того же большевист­ского отношения к окружающему миру.

Как коммунисты каленым железом выжигали историческую память на­рода, предавая анафеме великое прошлое России, всё, что было до револю­ции 1917 года, так и сегодня присущая нам (увы!) не­терпимость к поверженным сводит счеты, например, с памятника­ми (кстати, убедительно презентующими эстетический вкус правившей советской партокра­тии).

Нашему поколению, в нынешних, «невыбираемых» условиях жизни, заниматься историческими штудиями сложно. Сложно потому, что надо попы­таться дистанцироваться от всего усвоенного в первой половине жизни, опе­реться на «ценностей незыблемую скáлу» (Мандельштам), быть объектив­ным и выбрать честный и верный тон в изложении материала. Это тем более необ­ходимо, что в нашей советской истории переплелось всё — великое и по­стыдное, бесовское и человеческое, умопостигаемое и иррациональ­ное. И — кровь… Все долгие 74 года господства советской власти не иссякал ее по­ток. А скольких несостоявшихся гениев унесла кровавая жатва, по­думать страшно… Можно, конечно, успокаивать себя, что мы не соучастники преступлений, но, по большому счету, мы все, современники событий, против своей воли, опа­скудились. Павел Антокольский, написавший в 1937 году свою людоедскую «Ненависть» о «врагах народа»:

Будь, ненависть, опорой верной,

Точней и злей найди слова,

Чтобы, склонясь над этой скверной,

Не закружилась голова.

Чтобы прошёл художник школу

Суда и следствия и вник

В сухую правду протокола,

В прямую суть прямых улик.

Чтоб о любой повадке волчьей

Художник мог сказать стране… —

и так далее, в соответствии с кровожадными лозунгами тех лет.

Позже, в годы хрущевской «оттепели», он каялся — от себя лично, но, хочется думать, и от имени всех, переживших эти страшные сталинские годы:

… Мы все, его однополчане,

Молчавшие, когда

Росла из нашего молчанья

Народная беда.

‹…›

Мы — сеятели вечных, добрых

Разумных аксиом

За мрак Лубянки, сумрак допров

Ответственность несём.

И пусть нас переметит правнук

Презрением своим

Всех до единого, как равных, —

Мы сраму не таим.

Да, очевидность этих истин

Воистину проста.

И не мертвец нам ненавистен,

А наша немота.

(«Мы все, лауреаты премий…», 1966)

… Грандиозные социальные катаклизмы советской жизни не вмеща­ются в обычные схемы научного толкования. В той системе представлений, в кото­рой мы легко и просто объяс­няем (или снимаем) явления жизни, нет раз­рабо­танных подходов для опи­сания действительной сложности мира. Чуди­ще обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй², — аллегория, выбранная Радищевым для русского крепостничества, а мы и слов уже таких не знаем…

Настоящая работа выросла из курса лекций, прочитанных на продюсер­ском факультете Российской академии театрального искусства (ГИТИС). Учиты­вая современный уровень преподавания истории в средней школе, я был вынужден соб­людать необходимый баланс между историей страны и ис­торией художественного процесса. Естественно, что в этой последней есть некоторый перекос в пользу театра, что, впрочем, вполне объяснимо.

Желание широко обсудить предложенный круг идей в годы советской власти было невыполнимым — анонимные «доброжелатели» могли об­винить меня в разного рода идеологических грехах. Поэтому первое сообще­ние по теме настоящей работы я сделал в 1980 году очень узкому, дове­рен­ному кругу друзей — Д. Дондурею, Л. Невлеру и И. Розовской. Призна­юсь, я до сих помню и роскошь обсуждения, и поддерживающую критику, за что им навсегда и глубоко благодарен. Затем, в 1983 г. был доклад на расши­ренном за­седании сектора социологии искусства ВНИИ искусство­знания, после кото­рого один из слушателей посоветовал мне больше его ни­когда и нигде не читать: «Опасно», — сказал он. Попытка опуб­ликовать основ­ные идеи в сборнике ВНИИ искусствознания в 1986 г. не уда­лась: рецен­зент, бывший работник отдела науки ЦК КПСС, статью зарубил. Но жизнь продолжа­лась, государство, в котором я родился и жил, рухнуло, и в 1994 году руководство телеканала «Российские университеты» предложило мне вести авторскую программу «Атлантида советского искусства». Было сде­лано 15 по­лучасовых передач, и, судя по письмам зрителей, они оказа­лись востребован­ными.

Я не смогу перечислить всех, кто помогал мне в процессе работы дру­жеским советом или нелицеприятной критикой, назову лишь немногих, которым я глубоко признателен. Это — Н. Р. Афанасьев, Ю. Б. Большакова, В. И. Воронов, А. Б. Голубовский, В. Н. Дмитриевский, Е. М. Дорофеева, Е. В. Дуков, Ю. К. Итин, И. А. Крымова, Ю. С. Рыбаков, Т. Л. Скрябина, Ю. М. Орлов, Д. Э. Харитонович, А. Я. Филип­пова. Душевное им спасибо!

Хочу особо выделить Е. А. Левшину и Д. А. Донову, чью бескорыстную дружбу я не­щадно эксплуатировал, заставляя читать и обсуждать практически все вари­анты книги.

И, конечно, моя глубокая благодарность нескольким поколениям сту­дентов продюсерского факультета РАТИ (ГИТИС), которые не только слу­шали мои лекции, но и умудрялись сдавать экзамен по этому курсу. Но они отыгрались, придумав шутку: «сдавать Дадамяну экзамен по „Атлантиде“ все равно что пересказывать Толстому краткое содержание „Войны и мира“».

Работать с автором над рукописью — нелегкий труд, требующий не только глубоких знаний и высокого профессионализма, но также такта, деликатности и принципиальности. Я рад, что М.Н. Григорян — редактор этой книги, с избытком продемонстри­ровала все эти качества в процессе нашей совместной работы. Разумеется, мы не только обсуждали текст, но даже, бывало, спорили. И не суть важно, кто был прав, более значимо, что после этих обсуждений я выходил, обогащенный новым знанием, за что я ей от всей души благодарен.

И последнее — по месту, не по значению. Это исследование подобало бы провести коллективу единомышлен­ни­ков, объединенных общим научным ве­рованием. Увы, в силу разных причин мне пришлось проводить его в оди­ночк­у. При всем старании быть максимально объ­ективным в реконструкции про­шлого, очевидно, что повторить подвиг Мюнхгаузена и вытащить себя за во­лосы из ментальности своего времени, его исторического контекста ― не­возм­ожно. Хочу поэтому ого­вориться, что все изложен­ное ― моя личная ав­торская история, обдуманная и прожитая мною вместе со страной, мой лич­ный опыт понимания хода исторического процесса. Заранее принимая все критиче­ские замеча­ния по по­воду авторской субъективности (хотя, видит Бог, я старался быть объек­тив­ным!), возможных неточностей и т. д., могу сказать словами А. Твардовского:

… А я лишь смертный. За свое в ответе,

Я об одном при жизни хлопочу:

О том, что знаю лучше всех на свете,

Сказать хочу. И так, как я хочу.

Введение

Настоящая работа посвящена истории художественного процесса в годы советской власти, его свя­зям с идеями своего со­циального времени.

Современное отношение к советскому искусству есть во многом слепок с общего «раздрая» в стране. Кое-кто уже успел полностью вычерк­нуть его из истории мирового искусства, другие поспешили объя­вить «тоталитарным» и потому неинтересным, третьи — зачислить в разряд провинциаль­ного, и т. д. И это при том, что в советское время жили и тво­ри­ли А. Ахматова, А. Блок, И. Бродский, М. Булгаков, М. Зощенко, О. Мандельштам, В. Маяковский, Б. Пастернак, А. Платон­ов, В. Хлебников, Н. Эрдман, А. Солженицын, Е. Вахтангов, А. Лобанов, В. Мейер­хольд, В. Немирович, А. Попов, К. Ста­нислав­ский, А. Таиров, Г. Товстоногов, А. Эфрос, Б. Барнет, Л. Кулешов, Анд. Тарков­ский, С. Эйзенштейн, А. Душкин, К. Мельников, В. Мухина, А. Тат­лин, Н. Альт­ман, В. Вейсберг, Эль Лиси­цкий, К. Малевич, О. Рабин, А. Родченко, П. Филонов, М. Шагал, С. Прокофьев, Дм. Шостакович, А. Шнитке— да разве всех пере­числишь?

Поэтому мы, сле­дуя завету из­вестного полити­ка, пой­дем дру­гим путем. Мы принимаем со­вет­скую художе­ственную куль­туру как объ­ективную данность, нуждающу­юся в непредвзя­том научном ис­следова­нии.

Это необходимо по нескольким причинам. Во-первых, потому, что свое­обычная Ат­лантида советского искусства постепенно погружается в Лету. Во-вто­рых, она еще не становилась предметом объективного, не идео­логизи­рованного исследования. И, в-третьих, под прессом времени вып­рям­ля­ется лома­ная линия жизни, и на смену ее рытвинам, ухабам, крутым, неожи­данным поворотам приходит плоский, как асфальт Невского про­спекта, учебник истории. Но мы, современн­ики, пом­ним все из­гибы и зиг­заги прожитой жизни. И мы обязаны передать буду­щим по­колениям наше знание этих по­во­ротов ис­тории для по­нима­ния ре­ального, а не книжного бытия совет­ского искус­ст­ва, его сложных перипе­тий в контек­сте со­циальных и ду­хов­ных идей сво­его време­ни.

Большая «заслуга» коммунистов и урок нам всем на будущее — ус­пеш­но проведенная тотальная ювенализация общества. «Моя страна — подросток!» — гордился Маяковский и, к сожалению, он прав: за годы совет­ской власти мы сделались веч­ным подростком в истории. Виви­секция исторической памяти про­шл­а ус­пешно — нас, по большому счету, не ин­те­ресовало прош­лое, долгие годы мы жили в счастливом на­стоящем и вырос­ли Ива­нами, род­ства не пом­нящими, во всяком случае боль­шинство. Хотелось бы ошибиться, но, кажется, и се­годня поколе­ния, иду­щие нам на смену, плохо, очень плохо знают ис­торию на­шей страны, ее куль­ту­ры и ис­кусства — это для них уже археология.

Я жил в культуре советского общества более полувека и могу су­дить о ней как современник событий, как очевидец с «памятью сердца», что «силь­ней рассудка памяти». Я не хочу, не имею морального права пе­редо­верять эту возможность исследователям, которые придут после меня, хотя бы пото­му, что они будут жить в другом мире, с совершенно другим мироощущени­ем. Наше время с его неповторимым историческим возду­хом сох­ранится для потомков в бесстрастных документах. А что в них?

… кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

Очень хочется надеяться, что когда-нибудь школа научит де­тей любить родной язык, литературу, историю и другие изучаемые «пред­меты». Пока же, к сожалению, этого нет. Студенты последних наборов не знают исто­рии своей страны: за последние 10 лет никто из них не отве­тил на вопросы: кто был первым председателем Совета народных комиссаров в РСФСР? какой пост занимал Сталин с 1922 по 1953 год? Правда, боль­шин­ство знало, что во Второй мировой войне армия Гитлера воевала на стороне Германии.

Мы постарались в каждый выделенный период времени исследовать господствующие идеи социального времени и их отраже­ние в художественном процессе.

Всей нашей советской жизнью мы приучены давать простые от­веты на самые сложные воп­росы. Но простые и/или «правдоподобные» ответы дают лишь кажимость истины там, где ее еще предстоит добыть. Чтобы найти ис­тину, нужен «ключ», который позволил бы исследователю откры­вать тайны по­знания. Френсис Бэкон утверждал, что наука — это метод. Доба­вим к этому, что в научном познании используемая совокуп­ность методов ис­следования именуется методологией. При советской власти все без исключе­ния исследования в гуманитарных науках базиро­вались единст­венно и толь­ко на марксистско-ленинской методологии. Любые отступ­ле­ния от этой «центральной догмы» безжало­стно пресекались. Рассмот­рим, неиз­бежно конспективно, на примере ис­тории советского ис­кусства, к чему это приве­ло.