Язык и память Словесное кодирование

Одним из традиционных приемов экспериментальной психологии является эксперимент с отсроченной реак­цией. Например, испытуемый видит, как эксперимента­тор прячет определенное вознаграждение—чаще всего пищу, — после чего необходимо подождать определенный период времени, прежде чем пытаться добраться до этого вознаграждения. Продолжительность отсрочки, после которой может быть успешно выполнено задание, может различаться по разным параметрам. Для некото­рых животных максимальная задержка — всего лишь несколько секунд. Для человека, однако, задержка мо­жет быть сколь угодно долгой. (По существу, если ис­пользуется письмо или другие формы символической записи, задержка может даже превысить продол­жительность памяти живущего человека, как это проис­ходило, например, в случае поиска клада по древней карте или по какому-то зафиксированному ключу.)

Было обнаружено, что дети, которых обучали словес­ным формулировкам различных альтернатив, встречаю­щихся в эксперименте, повторяли словесное описание и после задержки (например, «орех находится под красной шапочкой») и, таким образом, сохраняли определенный набор реакций в течение продолжительного периода вре­мени и при различных изменениях ситуации. Значит, ре­бенок в состоянии проложить мост через временной провал при помощи словесного опосредования. Много исследований такого рода было осуществлено в Соеди­ненных Штатах Америки (см., например, обзор Spiker, (1963) и в Советском Союзе. Вывод из этих исследований таков, что человек может формулировать некоторое сло­весное правило, которое он использует для управления своим поведением в психологических экспериментах определенных типов и, вероятно, в соответствующих ти­пах реальных жизненных ситуаций. Эксперименты с ре­шением задач человеком сильно отличаются от подоб­ных экспериментов с животными, потому что в первом случае средством решения задач является вербальное мышление. Отчасти это объясняется тем, что решение может легко сохраняться в памяти в вербальной форме. Но существует и более убедительное свидетельство роли вербальной репрезентации в памяти. Я имею в виду тот факт, что многое из того, что мы запомнили, искажается именно потому, что хранится в вербальной форме, — потому что не все может быть точно отражено в словес­ном «резюме». Вербальная память — это палка о двух концах.

Это ясно проявляется в экспериментах по исследова­нию запоминания визуальных аспектов стимула — на­пример, формы или цвета. Многие подобные экспери­менты показали, что в памяти зрительные образы мо­гут искажаться, чтобы точнее соответствовать своим словесным описаниям (см., например, Glanzer, Clark, 1964; Lantz, Stefflre, 1964). Классическое исследование в этой области было проведено в 1932 г. Кармайклом, Хоганом и Уолтером под названием «Экспериментальное исследование влияния языка на воспроизведение визу­ально воспринимаемой формы» (Carmichael, Hogan, Walter, 1932; см. также Herman, Lawless, Marshall 1961).

В этих экспериментах испытуемым предлагался на­бор из двенадцати рисунков, каждый из которых мог быть воспроизведен неоднозначно; например,

при выполнении подобного задания испытуемым легче хранить в памяти 12 словесных описаний и создавать образы в соответствии с этими описаниями, чем хранить в памяти сами 12 изображений.

Запоминание реально происходивших событий, конеч­но, также подвергается изменениям, вызванным словес­ной формой кодирования. Это особенно четко проявля­ется на примере слухов, где, очевидно, запоминание со­бытий в словесной форме изменяется со временем под влиянием стереотипов и экспектаций. Этот феномен может быть воспроизведен и в лабораторных условиях, в экспериментах, где задачей испытуемых является пе­редача некоторого описания или истории друг другу, как в старой игре в «телефон» (см., например, Bartlett, 1932; Allport, Postman, 1947).

Какого рода изменения происходят с хранящимися в памяти историями и событиями? Во-первых, уравнивание (levelling); многие события выпадают из памяти, история приобретает более короткий и схематичный вид. Но в то же время происходит уточнение (sharpening): некоторые детали вдруг приобретают особую отчетли­вость и всегда повторяются при пересказе. И, наконец, ассимиляция в соответствии с некоторой схемой, или стереотипом, или экспектациями. В известной мере мы запоминаем события так, как нам этого хочется; то, что мы запомнили, часто изменяется в соответствии с на­шими предубеждениями или желаниями и становится, таким образом, более достоверным или приемлемым для нас.

Это явление схематизации запоминаемого Дж. Мил­лер называет перекодированием в своей известной статье, посвященной проблеме памяти, — «Магическое число семь плюс или минус два» (Миллер, 1964). В этой статье Миллер приходит к выводу, что человек может хранить в непосредственной памяти не более 7 ± 2 «сгустков» информации, и говорит о своего рода экономии мышле­ния, которая происходит благодаря соединению многих вещей в один «сгусток». Так, легче запомнить список из семи случайных букв в виде списка из семи случайных слов, хотя в семи словах содержится гораздо больше букв, чем в списке из семи букв. Я предполагаю, что один из способов «сгущения» в памяти — это перекоди­рование продолжительного впечатления в форме корот­кого описания — может быть, даже в одно слово — в на­дежде на то, что впоследствии детали могут быть вос­становлены благодаря хранению в памяти краткого вербального описания или ярлычка.

Для чего нужна такая схематизация в памяти? На этот вопрос можно ответить самым простейшим приме­ром. Если вы хотите вспомнить, что произошло вчера, например, и если бы в вашей памяти не было бы такой схематизации, вам пришлось бы восстанавливать в па­мяти весь день с той же скоростью, с какой вы его про­жили. Очевидно, таким образом вы ничего не добьетесь. У вас уйдет целый день на то, чтобы вспомнить вчераш­ний день! Отсюда ясно, что мы должны сокращать то, что запоминаем, до того момента, когда получаем своего рода резюме. Как происходит подобная редукция, пред­ставляет для нас еще во многом тайну. Весьма интерес­ные соображения с точки зрения неврологии содержатся в работе Пенфилда и Робертса (Пенфилд, Роберте, 1964).