Теоретические проблемы

Итак, непосредственная память ограничивает нашу способность воспроизводить и распознавать форму пред­ложений. Миллер и Хомский (Miller, Chomsky, 1963) высказали предположение, что эти ограничения, накла­дываемые непосредственной памятью, тесно связаны с тем фактом, что язык обладает трансформационной структурой. Теперь вы уже хорошо знаете, что, согласно трансформационной модели, оперирование синтаксисом происходит на двух уровнях: поверхностном, связанном с фонетической структурой предложения, и глубинном, связанном с семантической интерпретацией предложе­ния. Почему необходимы эти два уровня? Ни один искус­ственно созданный язык — язык вычислительных машин, математический язык и т. п. — не имеет этой двойной структуры поверхностного и глубинного уровней. Воз­можно, естественный язык обладает этой специфической структурой потому, что должен передаваться через зву­ковую среду, которая требует временной упорядоченно­сти и быстрого стирания элементов сообщения. Искус­ственные языки передаются в визуальной среде, и по­этому мы можем забегать вперед и возвращаться назад, но нельзя вновь услышать только что услышанное пред-

ложение, если прошло время, в течение которого это предложение задерживается в непосредственной памяти (в «эхо-камере», как назвал ее однажды Миллер). Мил­лер и Хомский полагают, что существуют две памяти: кратковременная и долговременная. Кратковременная память дает нам возможность только количественно об­работать поверхностную структуру предложения, кото­рое затем посылается в более крупное хранилище па­мяти. Там, где уже не довлеет необходимость быстро стирать информацию, выделяются глубинная структура и соответствующая семантическая интерпретация. (Здесь речь идет, разумеется, о предложениях, которые мы слы­шим.) Лингвистическое подтверждение этому можно найти в том факте, что синтаксические структуры на по­верхностном уровне гораздо менее сложны, чем те же структуры на глубинном уровне. Возможно, это объяс­няется тем, что поверхностные структуры должны обра­батываться в жестких временных условиях. Это силь­ный аргумент в пользу того, что должна существовать трансформационная грамматика, потому что язык пере­дается посредством быстро исчезающих звуков.

Это многообещающее предположение, безусловно, согласуется с экспериментальными данными о запоми­нании вышеприведенных предложений.

Понимание предложений

В результате экспериментов с запоминанием предло­жений стала проясняться сложная картина процесса об­работки предложения и была продемонстрирована плодо­творность соединения лингвистического анализа и психо­логического эксперимента в определении основных пере­менных, участвующих в речевой активности. Остается еще неясным вопрос, что делают люди с предложениями, когда требуется эксплицитно выразить, что эти предло­жения поняты. Сейчас мы расскажем об экспериментах, в которых испытуемых просили определенным образом реагировать на значение предложения. Это позволит нам установить некоторые взаимосвязи между формой и значением.

Когда эти исследования еще только начинались, су­ществовала надежда, что скорость и/или точность пони­мания предложений будет надежной мерой их синтакси­ческой сложности. Например, поскольку активные пред­ложения синтаксически менее сложны, чем пассивные, предполагалось, что первые будут лучше пониматься. Аналогичные результаты ожидались относительно утвер­дительных и отрицательных предложений и т. д. Однако поиски надежной меры для измерения синтаксической сложности не увенчались явным успехом, и это произо­шло по весьма важной причине. Мы скоро обнаружили, что понимание предложения столь же сильно зависит от контекста, в который оно включено, сколько от его синтаксической формы. Другими словами, нельзя гово­рить абстрактно о сложности обработки предложения данной грамматической формы. Предложения употреб­ляются для выражения значений в ситуациях, и в языке имеются разнообразные синтаксические средства выра­жения потому, что этого требует разнообразие коммуни­кативных ситуаций. Рассмотренные эксперименты пока­зывают, что пассивное предложение не обязательно труд­нее для понимания, чем активное, а отрицательное не всегда труднее, чем утвердительное. Скорее можно за­ключить, что люди предпочитают для описания опреде­ленных типов ситуаций определенные типы предложений.

До того как начались психологические исследования трансформационной грамматики, процессы понимания предложений изучались английским психологом Пите­ром Уосоном, которого интересовали психологические аспекты отрицания (Wason, 1959, 1961). В одном из его экспериментов (1961) испытуемым предлагались про­стые утвердительные и отрицательные предложения и требовалось установить истинность или ложность каж­дого предложения. Предложения имели следующую форму: N (является, не является) (четным, нечетным) числом, где N — однозлачное число от 2 до 9, а в скоб­ках указаны варианты построения предложения. Полу­чилось, таким образом, четыре типа предложений: (1) истинные утвердительные (например, Восемь является четным числом); (2) ложные утвердительные (на­пример, Девять является четным числом); (3) истинные отрицательные (например, Девять не является четным числом); и (4) ложные отрицательные (например, Восемь не является четным числом). Уосон обнаружил, что отрицательные предложения требуют от испытуемых больших временных затрат и вызывают больше ошибок, чем утвердительные. Вполне вероятно, что трудно уста­новить истинность отрицательного предложения, не срав­нив его для этого с утвердительным. Аналогичные ре­зультаты были получены на языке иврит (см. Eifermann, 1961). Эти исследования показывают, что обработка от­рицательных предложений, по-видимому, труднее не из-за синтаксической формы, а из-за специфики их ис­пользования в конкретном экспериментальном задании. Здесь трудность скорее интеллектуального, чем синтак­сического характера.

Такая интерпретация фактов подтверждается другой, более поздней работой Уосона, где он показал, что в определенных контекстах отрицательные предложения обрабатываются легко и совершенно правильно. Отри­цаниями легче всего оперировать (и они чаще всего ис­пользуются) в контексте так называемого «отрицания правдоподобного» («plausible denial»), то есть легче от­рицать, что паук насекомое, чем отрицать, что свинья насекомое. Говоря словами Уосона, «для ребенка высказывание кит не рыба куда яснее, чем выска­зывание, что селедка не зверь. Есть вероятность, что кит будет неправильно отнесен к классу рыб, но совершенно невероятно, чтобы селедку кто-нибудь отнес к зверям. Аналогично высказывание Поезд сего­дня утром не опоздал будет, очевидно, более умест­ным, если поезд обычно опаздывает, чем в случае, если он всегда приходит вовремя» (1965, р. 8). В очень тонко поставленном эксперименте, слишком сложном, чтобы здесь описывать его подробно, Уосон показал, что отри­цательные предложения, используемые для «отрицания правдоподобного», порождаются столь же быстро и легко, как и некоторые утвердительные предложения. Напри­мер, если перед нами семь красных кружков и один си­ний, легче сказать об этом единственном синем кружке, что он не красный, чем сказать, что один из красных кружков не синий (отрицание неправдоподобного). Да­лее «отрицание правдоподобного» относительно един­ственного в своем роде кружка (Этот пружок не красный) порождается столь же быстро, как и утвердитель­ное предложение, относящееся к одному из нескольких одинаковых кружков (Этот кружок красный). Итак, контекст облегчает использование отрицательного пред­ложения в случае правдоподобного утверждения. Такого рода эксперименты ясно показывают, что при исчерпы­вающем описании процессов, происходящих при обработ­ке предложений в реальной ситуации, наряду с синтак­сическими факторами должны учитываться также семан­тические и прагматические факторы.

К аналогичным выводам приводят и эксперименты, в которых от испытуемых требовалось определить истин­ность или ложность предложения относительно данной картинки или ситуации (Gough, 1965, 1966; Slobin, 1963, 1966). В этих экспериментах испытуемые должны были оценить истинность четырех типов предложений в отно­шении к определенным изображенным или воображаемым ситуациям: активное утвердительное, пассивное утверди­тельное, отрицательное и пассивное отрицательное. Все эти исследования показали, что для оценки пассивных предложений требуется больше времени, чем для актив­ных, что отрицательные предложения требуют больше времени, чем утвердительные (активные или пассивные), что труднее всего оценивать пассивные отрицательные предложения. Эти исследования также дали возможность определить время, необходимое для обработки категории пассивности и негативности. Сравнивая время реакции на активные и пассивные предложения, можно опреде­лить ту разницу во времени, которая требуется на обра­ботку пассивности. Аналогично можно определить время, необходимое для обработки отрицательного аспекта предложения, сравнивая время реакции на отрицатель­ные и утвердительные предложения. Если эти две синтаксические категории, пассивность и негативность, рассматриваются независимо друг от друга при обработ­ке предложения, можно предположить, что дополнитель­ное время, требующееся для обработки пассивного отрицательного предложения, будет равно сумме вре­мени, необходимого для обработки пассивности, и вре­мени, необходимого для обработки негативности. Экспе­рименты показали, что это действительно так: суммы дополнительного времени, необходимого для оценки от­рицательных и для оценки пассивных предложений, в сравнении с активными утвердительными предложе­ниями приблизительно соответствовали дополнительному

времени, необходимому для оценки пассивных отрица­тельных предложений. Это согласуется с гипотезой о том, что пассивное отрицательное предложение есть сочетание пассивной и отрицательной трансформации. Следует, однако, отметить, что пассивно-утвердительные предложения легче понимать, чем отрицательные, хотя первые и сложнее синтаксически. Когда от испытуемых требуется понять предложение, существенной перемен­ной оказывается категория утверждения — отрицания, как показали Уосон и Эйферманн. Видимо, определение истинности или ложности отрицательного предложения представляет какую-то трудность.

Исследования понимания предложений делают оче­видным тот факт, что не только синтаксис вовлечен в реальные процессы обработки предложений. Фактиче­ски роль синтаксиса может поразительно меняться, если варьируются цели, которые может преследовать кон­кретное предложение. Например, в некоторых исследо­ваниях (Slobin, 1966) оказалось возможным варьи­ровать семантику ситуации таким образом, что исчезали различия между категориями пассивности и активности в смысле трудности обработки. В самом деле, бывают такие случаи, когда пассивное предложение нисколько не труднее понять, чем активное. Существуют ситуации, в которых из семантики предложения ясно, какое суще­ствительное является субъектом, а какое — объектом. В предложении типа The cat is being chased by the dog (Кошка преследуется собакой) любое из существитель­ных может логически выполнять роль субъекта. Подоб­ные предложения можно назвать обратимыми, потому что в них можно поменять местами существительные, ч тем не менее это будут нормальные английские предло­жения (например, The dog is being chased by the cat. — Собака преследуется кошкой). Пассивные формы обра­тимых предложений действительно труднее для понима­ния, чем их активные формы. Возможно, эти затрудне­ния отчасти объясняются тем, что не так просто опреде­лить, какое из существительных является объектом. Но в экспериментах, исследующих процесс верификации предложений, можно использовать картинки, которые могут быть описаны при помощи необратимых предложе­ний. Например, предложение The boy is raking the leaves (Мальчик сгребает листья) при перемене мест суще-

ствительных дает аномальное предложение The leaves are raking the boy (Листья сгребают мальчика). Это не­обратимое предложение. Пассивные формы подобных предложений — например, The leaves are being raked by the boy (Листья сгребаются мальчиком)—не труднее для понимания, чем активные. И опять-таки трудности в по­нимании предложения отчасти объясняются, по-види­мому, семантикой. В необратимых предложениях не воз­никает проблемы определения субъекта, и поэтому пас­сивные формы таких предложений не создают особых трудностей для понимания.

Если проанализировать все исследования, посвящен­ные проблеме понимания предложений (включая и ра­боты, которые здесь не были упомянуты), то можно прийти к интересному выводу, который следует рассмат­ривать в свете исторического развития психолингви­стики. Некоторое время назад многие психолингвисты, в том числе и Миллер (см. Miller, 1962), разделяли мне­ние, что простые активные утвердительные предложения являются, так сказать, «психологически главными». Они небольшой длины, для их вывода требуется минимальное число грамматических трансформаций, и они, видимо, наиболее успешно могут быть использованы в различных экспериментальных заданиях. Однако сейчас более ра­зумным представляется предположение, что различные типы предложений используются для описания различ­ных типов ситуаций. Уосон указал на употребление не­гативных предложений для отрицания не соответствую­щих действительности, но правдоподобных ситуаций. Пассивные предложения тоже употребляются в специ­фических ситуациях. Пассивное предложение явилось предметом многочисленных психолингвистических экс­периментальных и теоретических исследований. (См., например, Clark, 1965; Hayhurst, 1967; Sachs, 1967; Slobin, 1966, 1968; Turner, Rommetveit, 1967 a, 1967 b, 1968.)

Все эти работы подтверждают приведенное выше предположение, что пассивные предложения естественны и привычны в определенных контекстах. Так, пассивная форма в английском языке употребляется для выделе­ния объекта действия, что позволяет поставить объект в начало предложения (например, The treaty was ratified by the Senate. Договор был ратифицирован сенатом).

Работа Тэрнер и Ромметвейта (Turner, Rommetveit, 1968) показала, что пассивная форма может иметь так­же и эмфатическую функцию, если специально обратить внимание испытуемых на запоминание активных и пас­сивных предложений. Это достигалось одновременным предъявлением предложений и соответствующих карти­нок, а затем картинки использовались в качестве под­сказки, помогающей воспроизвести предложения. Кар­тинки изображали либо действующее лицо, либо объект действия, либо общую ситуацию, описываемую предло­жением. Когда картинки использовались для подсказки, то изображения действующего лица или общей ситуа­ции облегчали припоминание активных предложений, а изображения объекта действия облегчали припоминание пассивных предложений. При виде картинки с изображе­нием объекта действия испытуемые часто вспоминали активные предложения в пассивной форме, а при изобра­жении действующего лица или общей ситуации воспроиз­водили пассивные предложения в активной форме. Та­ким образом, сосредоточение внимания на объекте дей­ствия побуждает испытуемых начинать высказывание именно с него. Для этого требуется, разумеется, сфор­мулировать предложение в пассивной форме.

Пассивная форма часто используется еще для одной цели (в чем нетрудно убедиться, пролистав эту книгу), а именно для того, чтобы избежать прямого упомина­ния субъекта действия — либо потому, что упоминание его не особенно существенно для контекста (например, В английском языке употребляется пассивная форма вместо Носители английского языка употребляют пассивную форму), либо потому, что субъект действия неиз­вестен (например, Два предложения были записаны на магнитофонную пленку). По данным лингвистов (см. Jespersen, 1924), в английской литературе от 70 до 94% пассивных предложений не содержат упоминания о субъекте действия. Использование пассивной формы без упоминания субъекта действия может быть вызвано определенными контекстами, и поэтому бессмысленно говорить о том, что пассивные предложения легче или труднее соответствующих активных предложений в этих контекстах.

Мы видим, насколько несбыточны наши надежды найти простой способ измерения трудности процесса обработки предложений на основе их синтаксиса, потому что предложения не являются только синтаксическими единствами. Это и синтаксические, и семантические, и прагматические единства, выполняющие познавательные, аффективные и социальные функции. Исследование взаимосвязи различных типов предложений с ситуациями их употребления позволит нам построить более адекват­ную модель психолингвистической активности — модель, в которой будет учитываться как языковая способность в строгом смысле слова, так и реализация этой способ­ности в реальных ситуациях человеческой коммуникации.

Исследования, о которых вы только что прочитали, позволили нам узнать о речевой деятельности больше, чем о трансформационной грамматике, и вполне возмож­но, что именно они являются самой плодотворной областью психолингвистики. Мы уже знаем кое-что о роли памяти и контекста в обработке предложений. Мы уже убедились в том, что обработка предложения происходит на нескольких уровнях и что поверхностная структура не является достаточной для интерпретации предложений. То, что лежит глубже поверхностной структуры, безус­ловно, чем-то похоже на грамматику в том виде, как ее описывают лингвисты, но еще далеко (как лингвистике, так и психолингвистике) до выяснения полной картины. Если этот краткий обзор психолингвистических исследо­вании, посвященных процессу обработки предложения, пробудил у вас интерес к этой проблеме, вы можете узнать больше о ней, просмотрев журналы «Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior», «Language and Speech» п «Language and Language Behavior Abstracts».

Я полагаю, что психолингвистика 70-х годов будет более сложной и будет содержать больше лингвистических обобщений, чем в 60-х годах, и что больше внимания будет обращено на семантику и лингвистику глубинных структур. Еще одна область, которая должна получить более полное развитие, — это исследование речевого развития ребенка, и к этой проблеме мы с вами сейчас переходим.