Способы выражения грамматических (морфологических) значений

19. Дадим сводку способов, — вероятно, не всех, а основных, — с помощью которых в различных языках выражаются грамматические (морфологические) значения.

19.1. Наиболее изученный в лингвистической литературе способ — аффиксация. Не будем повторять того, что выше было сказано о типах аффиксов — префиксах, суффиксах и т. д. (см. п. 9). Отметим лишь, что любая аффиксация — это необу-_/192//193/словленное варьирование одной из частей слова. Иначе говоря, в языках, где используется данный грамматический прием, в слове выделяются «зоны»: постоянная (неизменяющаяся), изменяющаяся необусловленно и изменяющаяся обусловленно. В разных словоформах одного и того же слова соотношение зон может меняться; ни одна из них не является абсолютно обязательной, поскольку даже в классе изменяемых слов обычно имеются и неизменяемые (см. об этом ниже).

19.2. Другой широко известный способ выражения грамматических значений — использование служебных слов. В таких случаях принято говорить об аналитических, или сложных, формах слова. Аналитические формы большинство исследователей считают равноправными по отношению к синтетическим, т. е. аффиксальным. Это поддерживается широкой распространенностью парадигм, где часть форм образована синтетически, а часть — аналитически; примеры общеизвестны.

19.2.1. Необходимо, однако, уточнить, что некорректно считать, например, сочетание буду работать аналитической формой слова как целое: буду работать очевидным образом состоит из двух слов — буду и работать, и вряд ли можно разумно объяснить, каким образом два слова превращаются в словоформу, т. е. одно слово в одной из своих форм. Поэтому следует признать, что буду — и вообще любое морфологическое служебное слово — не является компонентом аналитической формы слова. В качестве последней выступает лишь форма работать, а ее аналитичность нужно понимать таким образом, что признак формы находится вне ее самой. Признаком формы выступает служебное слово, в нашем случае буду [Касевич 1977].

Из этого следует, в свою очередь, что русский инфинитив (если продолжать оперировать тем же примером) приобретает значение будущего времени в контексте вспомогательного глагола в соответствующей форме.

19.2.2. Служебные слова могут обладать большей или меньшей самостоятельностью, где под последней мы понимаем в данном случае способность служебного слова в эллиптических высказываниях выступать представителем (заместителем) сочетания «знаменательное слово + служебное». Отчасти это зависит от изменяемости/неизменяемости: изменяемые служебные слова уже в силу наличия самого этого признака формально сближаются со знаменательными словами. Поэтому в эллиптических высказываниях они могут выступать представителями всего сочетания, как и полнозначный глагол, ср. Ты будешь работать? — Буду и Что ты будешь делать? — Работать. В отличие от этого, скажем, неизменяемое слово бы не обладает таким свойством, оно употребимо только лишь в сочетании с глаголом.

Однако самой по себе неизменяемости еще недостаточно для приобретения служебным словом самостоятельности. Так, не являются самостоятельными немецкие артикли, несмотря на _/193//194/ свою изменяемость. В то же время из неизменяемости еще не следует непременно несамостоятельности. Например, бирманские приглагольные модификаторы неизменяемы, однако в эллиптических высказываниях по крайней мере часть из них способны выступать представителями сочетания «полнозначный глагол + модификатор», ср. йау⁴т_.ва³ тэ² ‘прибыл’ — т_.ва³то¹ ‘прибыв’, где в двух «соседних» предложениях (йау⁴ ‘прибывать’, т_.ва³ — модификатор) второе содержит только модификатор плюс показатель глагольной формы, функционирующей как второстепенное сказуемое (показатель относится ко всему сочетанию, представленному модификатором).

Таким образом, служебные слова целесообразно разграничивать по двум признакам, на которые в литературе, кажется, не обращалось достаточного внимания: изменяемые/неизменяемые и самостоятельные/не­самостоятельные. В результате мы получаем четыре класса: изменяемые самостоятельные, изменяемые несамостоятельные, неизменяемые самостоятельные и неизменяемые несамостоятельные. Как уже сказано, более типичны изменяемые самостоятельные и неизменяемые несамостоятельные. Вспомогательные глаголы, связки чаще всего принадлежат к категории самостоятельных служебных слов, артикли — к категории несамостоятельных (как и предлоги и послелоги, которые относятся к синтаксическим служебным словам).

19.2.3. Когда служебное слово употребляется с изменяемым знаменательным, то автоматическое следствие заключается в том, что данное грамматическое значение фактически выражается сочетанием двух разнородных показателей — аффикса и служебного слова. Вместе с тем, роли их неодинаковы: служебное слово непосредственно указывает на то или иное грамматическое значение (обычно их набор), употребление же аффикса выступает в известном смысле обусловленным, поскольку его «требует» данное служебное слово. Соответственно, функция аффикса здесь ослаблена, она приближается к морфонологической. Тем не менее, говорить о полной «морфонологизации» аффикса нельзя, так как (а) употребление аффикса в таких случаях универсально, в то время как морфонологические изменения могут распространяться и на часть словаря, (б) неупотребление аффикса есть грамматическая, а не фонологическая ошибка [Kuryłowicz 1968]; (в) за выбором аффикса не стоят какие бы то ни было фонологические закономерности (даже если учитывать диахронию).

19.3. Вне слова выражаются грамматические значения и тогда, когда средством этого выступает синтактика в узком смысле — комбинаторика слова. Поскольку синтактика — столь же неотъемлемое свойство знака, сколь и его означающее (экспонент) и означаемое, этот способ выражения грамматического значения должен рассматриваться как равноправный по отношению ко всем прочим. Тем не менее, там, где речь идет о _/194//195/ морфологии, синтактика, очевидно, не выступает как основное, единственное средство для передачи соответствующего значения, она существует обычно на фоне других. Так, можно говорить о выражении множественного числа существительных в английском языке «через» согласование, т. е. синтактикой, ср. the sheep is grazing и the sheep are grazing, the aircraft fly и the aircraft flies. Однако трудно представить себе ситуацию, при которой множественное число выражалось бы исключительно синтактикой.

Аналогично положение с неизменяемыми существительными в русском языке. Их число, падеж, род определяются по согласованию и управлению, но если бы не было «обычных» аффиксальных форм, не существовало бы и оснований для трактовки, скажем, слова пальто в сочетании вижу пальто как формы винительного падежа, а в сочетании серые пальто — как формы множественного числа именительного или винительного падежей (в этом случае не было бы и управления и согласования, а только лишь примыкание).

Вряд ли можно согласиться с точкой зрения, согласно которой число в англ. sheep, aircraft, число и падеж в рус. пальто, какаду выражаются нулевыми аффиксами (окончаниями) (если бы это было справедливо, тезис о синтактике как самостоятельном способе формального выражения грамматических значений утратил бы силу). Нулевой показатель входит в слово (словоформу), является его приметой и, подобно положительному показателю, не нуждается в контексте — а синтактика и есть тип контекста — для своей реализации. Поэтому в действительности следует говорить об омонимии форм; так, все формы в парадигмах лексем пальто, какаду и т. п. являются омонимами.

При омонимии словоформ можно говорить о своего рода скрытой грамматике в области формообразования, но, по-видимому, не о скрытых категориях (см. об этом в гл. IV, п. 3–3.3): сама, например, категория падежа в русском языке никак не может быть сочтена скрытой, только для небольшой части слов, главным образом заимствованных, падеж выводится из комбинаторики, не имея отдельного выражения ни в самом слове, ни за его пределами.

19.4. Еще одно средство передачи грамматических (морфологических) значений — морфологическая трансформация, о которой уже говорилось выше как о имеющей две основные разновидности: внутреннюю флексию и редупликацию (удвоение).

19.4.1. Внутренняя флексия — необусловленная модификация корня. Непростой вопрос — разграничение внутренней флексии и инфиксации либо трансфиксации. В самом деле: почему нельзя расценивать в качестве внутренней флексии, например, лат. vinc(o) ‘побеждаю’ по отношению к vic(i) ‘победил’ и под.? Вообще говоря, однозначного ответа, скорее всего, не существу-_/195//196/ет (во всяком случае, если тот же аффикс не используется и в качестве префикса, как в кхмерском или индонезийском языках, см. об этом выше, п. 9). Для латинского языка естественнее считать корнем не vinc‑, а vic‑, как повторяющуюся структуру в разных словоформах и, аналогично, ‑n‑, на тех же основаниях квалифицировать в качестве инфикса.

Заметим, что здесь неприменим в качестве «универсального ключа» и метод квадрата. В принципе на основании этого метода можно было бы выделить «инфиксы» и корни в случаях наподобие англ. teeth, ибо реальна пропорция (квадрат) вида /t‑u:‑θ/ : /t‑i:‑θ/ = /g‑u:‑s/ : /g‑i:‑s/, позволяющая, казалось бы, выделить корни /g...s/, /t...θ/ и инфиксы /u:/, /i:/. Не случайно что такой анализ в англистике как будто бы не представлен. Вероятно, основная причина заключается в том, что в других словах наблюдаются другие модификации, ср. mouse — mice, louse — lice и т. п., они указывают, что речь должна идти не о наборе инфиксов, каждый из которых используется в одном-двух словах, а об однотипной операции над корнем — чередовании гласных в составе его экспонента. А такая операция и является внутренней флексией.

19.4.2. Редупликация имеет ряд разновидностей. Они определяются: (а) тем, какая единица удваивается; (б) позицией, которую занимает воспроизводимая единица в исходной словоформе; (в) позицией, которую занимает воспроизводимая единица относительно того или иного структурного компонента слова; (г) возможностью (необходимостью) аффиксации, используемой одновременно с удвоением; (д) модификациями, которые имеют место одновременно с удвоением.

Удваиваться могут: словоформы в целом, основы, корни, аффиксы, морфотмемы (обычно в составе корня).

Первый тип — наиболее простой, он дает так называемое полное удвоение. Иллюстрацией может служить бирманский язык, в котором глаголы качества и некоторые глаголы действия (состояния) могут приобретать особую форму редупликатива, использующуюся как определение или сирконстант, ср. мйан² ‘быть быстрым’ → мйан²мйан² пйэй³ ‘быстро бежать’.

Пример показывает одновременно, что, хотя преимущественная семантическая сфера, обслуживаемая редупликацией, — значения количества и меры, удвоение вполне может использоваться и с другими функциями, в частности, и для создания синтаксически ориентированных форм.

Все прочие виды редупликации дают неполное или осложненное удвоение⁹⁵.

Отметим отдельно удвоение морфотмемы. Здесь можно выделить два подтипа. При первом сама морфотмема выделяется единственно по «показаниям» удвоения. Например, в мадурском языке воспроизводится последний слог корня, который (слог) поэтому и является морфотмемой; этот слог ставится перед корнем (точнее, перед исходной формой корня), в резуль-_/196//197/тате выражается значение множественного числа у существительных, например, парао ‘лодка’ → о-парао ‘лодки’ (мн. ч.) [Оглоблин 1986: 34].

Для второго подтипа вычленение морфотмемы имеет независимые основания (по закономерностям аффиксации и т. п.). Такова ситуация в семитских языках, где корень знаменательных слов обычно состоит из (согласных) морфотмем, и один из согласных, чаще всего второй, может удваиваться, что служит планом выражения формо- и словообразовательных процессов, например, араб. касара ‘он сломал’ → кассара ‘он разбил вдребезги’ [Гранде 1974: 106].