Глава III. Морфологический компонент языка Форма и парадигма

1. Традиционное общее языкознание создавалось, как известно, преимущественно на материале флективных языков, отсюда особое внимание к морфологии. В описаниях конкретных языков морфология и до сих пор занимает нередко доминирующее положение, иногда в ущерб синтаксису. В какой-то степени этот традиционный подход сохраняется и в настоящей работе. Причина, однако, заключается лишь в том, что морфология на сегодня изучена лучше, чем синтаксис.

Определяя в принципе статус морфологии, ее место в системе языка и речевой деятельности, нужно обратиться прежде всего к границе между морфологией и синтаксисом, а также об отношении морфологии к семантике (о разграничении морфологии и словообразования см. в гл. IV, п. 7).

1.1. К области морфологии целесообразно относить парадигматику форм слова. Если мы знаем морфологию некоторого языка, то нам известно, сколько и каких форм может образовывать слово каждого класса и подкласса в этом языке.

При этом, вообще говоря, неважно, синтетические это формы или аналитические. Распространенное понимание морфологии как грамматики слова иногда имеет своим результатом выведение аналитических форм за пределы морфологии, вынесение их в синтаксис. Неправомерность таких решений усматривают в том, что одна и та же парадигма, как парадигма времени в русском, английском и целом ряде других языков, включает на равных основаниях синтетические и аналитические формы. Однако даже в тех случаях, когда все формы парадигмы являются аналитическими, это еще не может служить основанием, окончательным доводом против их морфологичности.

Как представляется, критерий для разграничения словоформы, рассматриваемой в морфологии, и сочетания служебного слова со знаменательным — предметом синтаксиса, должен быть иным. Морфология, как и остальные компоненты языка, обладает относительной автономией. В частности (и в особенности) автономность морфологии проявляется в том, что каж-_/124//125/дая парадигма словоформ имеет как бы самостоятельную ценность: она закрепляет формальные потенции слова данного класса (подкласса), показывает, «на что способно» слово в сфере формообразования. Что же касается функций словоформы — члена парадигмы, равно как и парадигмы в целом, то это вопрос особый. Типична ситуация, когда одна и та же словоформа может использоваться с существенно разными функциями. Отсюда довольно распространенные чисто формальные обозначения словоформ по образующим их аффиксам, ср. «ing’овую форму» в английском, «me‑форму», «di‑форму» в индонезийском, «a‑форму» в бирманском и даже «эловую форму» в русском (форму на ‑л).

Полифункциональность членов парадигмы слова носит, таким образом, принципиальный характер. Если бы каждой форме соответствовала ровно одна функция, эти формы принадлежали бы к тем сферам языка, — вероятно, прежде всего к синтаксису, — где соответствующие функции реализуются; в противном случае возникло бы ненужное дублирование. Однако, коль скоро существует два самостоятельных аспекта: место формы в парадигме и ее функции, первое не предопределяет однозначно второе и наоборот, — получает свое обоснование традиционная точка зрения, выделяющая морфологию в самостоятельный компонент, отличный от других и прежде всего от синтаксиса.

Соответственно, одним из критериев того, входит ли данная форма, — безразлично, синтетическая или аналитическая, — в некоторую парадигму, должна быть именно ее полифункциональность в противоположность монофункциональности.

Другой критерий связан с учетом сочетаемости разных показателей. Существование форм, входящих в одну парадигму, предполагает несочетаемость их показателей. Не должны сочетаться и аналитические показатели, если они образуют формы одной и той же парадигмы. Если при данном слове употребимы два служебных слова (или более), то либо они характеризуют слово как входящее в две разные парадигмы одновременно (подобно тому, как происходит кумуляция граммем в одном флективном аффиксе), либо же один показатель формирует аналитическую форму, а другой не принадлежит к морфологическим парадигмообразующим показателям, относясь к сфере синтаксиса.

Суммировать критерии, о которых шла речь выше, можно следующим образом. Если в языке существуют синтетические формы слов, то это само по себе достаточное основание для выделения особых парадигм, в рамках которых эти формы противопоставлены друг другу; такие парадигмы принадлежат морфологии. Если существуют и синтетические, и аналитические формы, которые исключают друг друга, то этот факт — факт противопоставленности, взаимоисключенности — говорит об одноплановом характере синтетических и аналитических об-_/125//126/разований, о том, что последние являются именно формами, входящими в ту же парадигму. В том же случае, когда служебные слова обнаруживают противопоставленность со знаменательными, они не образуют аналитических форм, а составляют со знаменательными словами особые синтагмы, закономерности формирования которых принадлежат синтаксису. Например, в русском языке предлоги исключают друг друга. Однако если мы составим ряды предлогов, сочетающихся с той или иной словоформой, то обнаружим, что ряды будут на более или менее равных основаниях включать и наречия, ср.: у дома, от дома, из дома, из-за дома, вблизи дома, поверх дома и т. п. Ввиду взаимоисключенности предлогов можно было бы говорить о парадигме, но, как мы видим, парадигма включила бы наречия (сочетания существительных с наречиями), что явно противоречит замкнутой природе морфологической парадигмы.

Если, наконец, в языке нет показателей, формирующих синтетические формы, а представлены только служебные слова, то служебные слова, не сочетающиеся друг с другом и/или обладающие полифункциональностью, должны расцениваться как маркеры аналитических форм — членов соответствующих парадигм.

1.2. Непрост вопрос о семантике в морфологии. Традиционный подход заключается в том, что исследователь пытается либо установить инвариантное значение каждой морфологической оппозиции, лежащей в основе парадигмы (а также инвариантное значение каждого члена парадигмы), либо очертить поле с центром — основным, первичным значением оппозиции и конкретных форм — и периферией — производными, вторичными значениями. Этот подход, о котором еще пойдет речь ниже, в принципе не вызывает возражений. Однако им не исчерпывается вся проблематика морфологической семантики.

Важной представляется существенная неоднородность морфологических форм с точки зрения их значений. Эта неоднородность становится очевидной, если мы рассматриваем формы не только в составе парадигм, но и в процессах порождения и восприятия высказываний. На уровне семантики фиксируются все значения, подлежащие выражению посредством данного высказывания. Но некоторым из этих значений непосредственнно отвечают специальные морфологические формы, которые именно для передачи данных значений и существуют в системе языка. Например, временная отнесенность ситуации находит свое выражение в выборе соответствующей формы глагола. Это значит, что информация о времени, содержащаяся в семантическом представлении высказывания, «переписывается» без изменения на всех этапах его преобразования: на пути от смысла к тексту. И только на уровне морфологии временная компонента значения находит свое выражение формально-грамматическими средствами. Иными словами, уровни _/126//127/ семантики и морфологии оказываются соединенными прямыми, связями.

Другую картину мы видим, исследуя формы типа падежных. Здесь в семантическом представлении высказывания имеются структуры, организованные применительно к распределению ролей, которые выполняются теми или иными участниками ситуации в рамках данного сценария. Ролевая структура трансформируется в предикатно-аргументную с ее иерархией аргументов и т. д. При этом не обнаруживается простых и однозначных соответствий, когда то ли данной семантической роли, то ли данному аргументу отвечал бы конкретный падеж. Конкретные падежи выбираются тогда, когда фиксируется синтаксическая структура (конструкция), в которой в зависимости от типа глагола актанты и сирконстанты должны получить конкретное морфологическое выражение. Разным семантическим элементам могут соответствовать одинаковые падежи и наоборот.

Из этого, конечно, не следует, что, скажем, временные формы глагола однозначны, а падежные формы существительных многозначны. Как хорошо известно, временные формы также обладают сплошь и рядом определенным «веером» значений, а не каким-то одним-единственным. Дело в том, что временные и им подобные формы соотносятся с семантическим уровнем непосредственно даже и в том случае, когда по тем или иным причинам для выражения, скажем, семантики будущего времени используется форма настоящего (Завтра я еду в Киев): нет промежуточных перекодировок семантического и грамматического характера, которые определяли бы этот выбор. В отличие от этого, падежные и сходные с ними формы связаны с семантическим уровнем опосредованно: выбор падежной формы детерминирован не семантикой как таковой, а ближайшим синтаксическим представлением, так что морфологическая запись в этом случае отделена от семантической набором перекодировок, подчас достаточно большим. Таким образом, многозначность форм типа временных и падежных может иметь разные истоки.