Vlast_i_obschestvo_Sibir_v_XVII_veke_Novosibirsk_1991

сыска 1635 г. в Пелыми, проводившегося по известной че­ лобитной в «государевом деле» верхотурского посадского Василия Ворошилова на пелымского воеводу Евдокима Ба­ скакова. Именно так квалифицировал такую торговлю по­ садский, а пелымские служилые и ясачные привели обиль­ ный фактический материал, подтвердивший справедли­ вость извета. По приказанию тобольского воеводы князя М. М. Темкина-Ростовского было начато обширное следст­ вие по обвинению Е. Баскакова «в государевом деле». Ока­ залось, что воевода посылал в ясачные волости со своими агентами (среди которых были и сборщики ясака!) собст­ венные товары — «сукно белое» сотнями аршин, вино и другие — менять на меха. За аршин сукна брали по 15 бе­ лок. Воевода приказывал в ясачных волостях вогуличей за­ ранее переписывать всех, имевших ценную пушнину. По­ добное разрешалось как подготовительная мера к сбору ясака. Но когда эти люди привозили свои меха в Пелым сдавать в счет ясака, воевода разными способами вымани­ вал у них меха. В ход шли и вино, и воеводские запасы «русских товаров», и прямое насилие. Практиковал воево­ да и промен привезенных для ясака хороших мехов на за­ пасенные им заранее плохие, обеспечивая своей админист­ ративной властью прием последних в государственную казну126.

Подобные обвинения в адрес сибирских воевод содер­ жались во многих челобитных служилых и тяглых общин, ясачного населения, хотя не всегда удавалось доказать эти обвинения с такой исчерпывающей полнотой, как в случае с Е. Баскаковым. Так, в том же 1635 г. было назначено следствие «в государевом деле» по частному извету на тарского воеводу Неупокоя Кокошкина в незаконном промене «русских товаров» на пушнину у барабинских татар, одна­ ко доказать это обвинение изветчику не удалось. В 1644 г. томский воевода стольник кн. С. В. Клубков-Мосальский об­ винялся в том, что посылал до сбора ясака «в новые земли­ цы» свои товары (красные кожи, сукна) на сумму 700 руб. для приобретения «лутчих соболей», провозил «неявленное» вино1^7. Сходный мотив звучит и в тюменской челобитной 1654 г.: «Да он же, Микифор Елдезин, служилых людей по­ сылал по ясашным волостям к татаром с торгом с своими то­ вары и на тех тотар товары свои наметывал сильно», других татар он сажал в городе в тюрьму, аза освобождение «имал себе кони, и бобры, и лисицы, и деньги»128.

Незаконные торговые операции воеводы с ясачными, различные махинации и насилия с целью получения пуш­

220

нины сыграли большую роль в недовольстве томских миров действиями кн. О. И. Щербатого в 1648 г. В отдельных че­ лобитных разных слоев томского населения в сходных вы­ ражениях рассказывалось, как князь Осип Иванович посы­ лал в ясачные волости «многие русские товары и вино... и велел на те свои товары покупать у ... ясашных людей вся­ кую мяхкую рухледь». Товары, бывало, даже навязыва­ лись в долг, а затем подручные воеводы ставили должни­ ков на правеж, выколачивая с них пушнину129.

Томские мирские челобитные разоблачают уже извест­ ные нам приемы воеводы: составление в ясачных волостях предварительных «росписей» хорошей пушнины с последу­ ющей ее заменой при сдаче ясака на плохую, применение прямого насилия. В челобитных подчеркивалось, что ясач­ ные протестовали против подобных комбинаций: они за­ являли воеводе, что такой обмен запрещен государевыми указами, что воевода заставляет их нарушать шерть, ибо они шертовали государю платить ясак «добрым зверем» «безподменно». Воевода сажал протестовавших в тюрьму, угрожая им «кнутьем и огнем». Челобитчики доказыва­ ли, что они лучше воеводы блюдут государственную присягу130.

В начальных челобитных Томского восстания, как и в других мирских документах сибиряков XVII в., содержатся категорические протесты и против тяжелой извозной по­ винности, которой оборачивалась и для тяглых, и для слу­ жилых миров воеводская торговля. При широком размахе такой торговли от этой повинности страдали все слои насе­ ления; тяжелее всего приходилось сибирским аборигенам, ясачным и служилым, но жаловалось даже русское прибор­ ное войско. В челобитных рассказывалось, как, отправляя свои товары в Енисейск, Тобольск, чулымские ясачные во­ лости и другие «многие земли», воевода каждый раз за­ ставлял местых жителей возить тяжелые грузы, причем работа была столь изнурительной, что не выдерживали ни люди, ни кони, помирали «от тяжелой волочки... потому что не в силу»131.

Понятно, что целью воеводской торговли была далеко не одна пушнина. Мирские челобитные перечисляют и многие другие товары, которые незаконно скупались воево­ дами на сибирских рынках и отправлялись затем «к Руси». Это была своеобразная торговля: воеводы широко пользо­ вались своей административной властью, чтобы поставить себя в привилегированное, подчас монопольное положение на рынке. Такие маневры сильно затрагивали интересы

221

миров, здесь лежал важный узел конфликтов. Наиболее существенной была, пожалуй, закупка коней, скота; она являлась основой «колмацкого торга», включавшего, ко­ нечно, и иные товары. Так, О. И. Щербатый закупал у «колмаков» кроме коней также быков, коров, овец, камки китайские, «рыбий зуб» и различную пушнину, даже мех снежных барсов («иргизей»).

В 1648 г. все томские сословия остро протестовали про­ тив попытки первого воеводы монополизировать торговлю с «колмаками». «Да он же, князь Осип,— писали в своей челобитной служилые,— отнел у нас, холопей твоих, колматцкие торги и торговал на собя. А нас, холопей твоих, с колматцких торгов он, князь Осип, велел збивать совет­ ником своим Петру да Тимофею Копыловым. А которые мы, холопи твои, почнем ему, князь Осипу, говорить, чтоде не против государева указа делаешь (т. е. не согласно указу.— Авт.)у сам торгуешь, а нас, холопей государевых, збиваешь с торгов, и он, князь Осип, за то многих нас, хо­ лопей твоих, служивых людей, бил ботогами и кнутьем». В челобитных томских крестьян, жилецких и оброчных людей повторены подобные жалобы, причем подробно го­ ворится о прямых убытках казне от этой воеводской моно­ полии, ибо теряется пошлина (6 %), которую они уплачи­ вали с торга13*.

Сходную картину рисует и челобитная 1636 г. тарских служилых людей на воевод кн. Ф. П. Барятинского и Г. А. Кафтырева. Когда «колмаки» пригоняют на торг сво­ их лошадей, воеводы первые несколько дней «чинят зака­ зы крепкие», запрещая торговать со степняками всем, кро­ ме себя. Мало того, наблюдать за этим запретом они за­ ставляют лиц государственной воеводской администра­ ции — приставов и караульщиков, которые по идее долж­ ны получать государево жалованье отнюдь не за содейст­ вие нарушению государева же указа. Осуществляя, таким образом, феодальную монополию, воеводы задешево поку­ пают хороших коней или меняют их на свои товары. Когда

10— 15 руб.133.

Подобным образом оба тарских воеводы закупали хлеб у торговцев, приезжавших из Тобольска: запрещая поку­ пать хлеб тарским жителям, они сами приобретали его по дешевой цене, а затем продавали задорого, подчас вычитая деньги за хлеб (по определенной самими воеводами сто­ имости) из жалованья служилых134. Судя по челобитной

222

1654 г., Н. И. Елдезин в Тюмени поступал несколько ина­ че: он установил в свою пользу твердую ставку незаконно­ го побора, взимавшегося с каждого крестьянина или иного торговца, приезжавшего с хлебом на городской рынок135.

Следует, наконец, упомянуть и еще об одном характер­ ном товаре — людях. Речь идет в первую очередь о ясыре — пленных, а также о похолопленных разными други­ ми способами сибирских аборигенах. Правительство в XVII в. боролось с таким похолоплением и запрещало торговлю ясырем не только воеводам, но и служилым и всем прочим. Так, в 1646 г. Москва ответила категориче­ ским отказом на челобитную енисейских служилых (среди подписавших ее были Петр Бекетов и Иван Галкин) с про­ никновенной просьбой отменить общий запрет на торговлю ясырем136. В 1636 г. на верхотурской заставе у четырех во­ евод, возвращавшихся из Сибири, было конфисковано шесть «колмаков», которых те пытались провезти «к Ру­ си»137. Однако запреты действовали не всегда, и вопрос о владении ясырем, его перепродаже вызывал как конкурен­ тную борьбу воевод и служилых, так и понятные общие жалобы аборигенов. Мирские челобитные рассказывают о различных путях, при помощи которых воеводы захваты­ вали себе холопов из числа коренных сибирских народов. Это и промен за воеводские товары у родственников буду­ щего холопа (Тара, 1635 г., Пелым, 1624 г.), и насильный захват ясыря у служилых, полонивших его в бою (Томск, 1648 г., Тюмень, 1668 г.), и такой же насильный захват прямо у аборигенов (Пелым, 1623—1625 гг., Томск, 1648 г.), и даже получение холопа в качестве взятки при судебном решении воеводой спора между вогулами (Пе­ лым, 1625 г.) или за одолжение, оказанное воеводой бу­ харскому торговцу (Тара, 1636 г.)138.

Томские служилые, жалуясь в 1648 г. царю на нестер­ пимую конкуренцию О. И. Щербатого в овладении ясы­ рем, живописуя применявшиеся при этом насилия, выдви­ нули даже целую теорию о том, почему служилым можно владеть ясырем, а воеводам нельзя. Воеводы пытались вы­ везти похолопленных в свои вотчины за пределы Сибири, в то время как у служилых пленные являлись как бы за­ ложниками верности державе их родственников, и этих аманатов можно было даже навещать, а со временем — выкупить. «И оне, иноземцы, видечи жон своих и детей в Томском, некуды не развезены, и к жонам своим, и к де­ тем приезжевали и под твоею царьскою высокою рукою многие были послушны»139. Царская власть упорно не шла

223

на санкционирование старых военных обычаев, связанных с распоряжением служилых захваченными пленными, но старалась пресекать и воеводские насилия. Так Москва по­ ступила и в связи с томской жалобой 1648 г.

Таким образом, миры с чрезвычайным упорством и подчас довольно успешно боролись против воеводских по­ пыток заведения в Сибири частнофеодального земледель­ ческого хозяйства, против незаконной торговой и промыс­ ловой деятельности воевод, захвата ими пушнины, ясыря. Конечно, мирские организации не в состоянии были цели­ ком остановить расхищение сибирских богатств воеводской администрацией, но именно органы общинного самоуправ­ ления были в Сибири единственной силой, которая могла как-то противостоять феодальному грабежу, неэквивалент­ ному обмену и административному насилию над рынком.

♦

**

Взаключение остановимся на политических обвинени­ ях, встречающихся в мирских челобитных. Прежде всего отметим, что эта группа обвинений в XVII в. не отделя­ лась четко от остальных, рассмотренных выше — мы уже говорили о мирских квалификациях воеводских махинаций

спушниной, ясаком как «государева дела».

Знаменитая формула эта с начала и до конца XVII в. и в юридической практике не имела еще той определенно­ сти, которой она во многом обязана таким выдающимся практикам в этой сфере, как кн. Ф. Ю. Ромодановский и сам Петр Великий. В тексте Соборного уложения 1649 г. термины «государево великое дело», «государево дело или слово», «государево дело» употребляются в пяти статьях (гл. II, ст. 12, 14, 16, 17; гл. XXI, ст. 103) для обозначения ряда политических преступлений. Но другие такие пре­ ступления описаны в кодексе без применения этих терми­ нов. Так, в ст. 16 «измена» названа вне комплекса «госу­ дарева дела»: «и противу извету про государево дело и про измену сыскивати всякими сыски накрепко»140. Нечеткость терминологии отражала реальную нечеткость юридических представлений эпохи.

Не менее интересно, что ряд статей Уложения (гл. IX, ст. 1; гл. X, ст. 1, 2, 24, 147, 149, 150) отразил более ши­ рокое толкование термина «государево дело». В словнике к тексту памятника М. Н. Тихомиров и П. П. Епифанов да­ ют такое определение этому смыслу термина: «Государево

224

дело — крупное политическое поручение от государя, во­ обще всякая государственная служба»141. В словнике А. Г. Манькова читаем: «Государево и земское дело — об­ щегосударственное дело»142. В обоих словниках сделана попытка отделить эти применяемые в широком смысле термины от термина «государево великое дело (или сло­ во)» для обозначения политических преступлений. Но сам текст Уложения не дает оснований для сколько-нибудь четкого семантического разделения этих формулировок. Для политических преступлений глава II Уложения знает не только термин «государево великое дело», но и «госуда­ рево дело» (ст. 16), «государево дело или слово» (ст. 14), «великое дело» (ст. 13) и многие другие сочетания. Тер­ мин «государево дело» в абсолютно разных смыслах упот­ ребляется, например, в ст. 16 главы II («про государево де­ ло и про измену») и в ст. 1 главы X («делати всякие госу­ даревы делы»). Много сходных примеров дают и делопро­ изводственные материалы XVII в.

Вэтой непоследовательности сказывается не только не­ избежно противоречивый начальный этап создания важной юридической терминологии, но и реалии общественного со­ знания как верхов, так и низов сословно-представительной монархии.

Всистеме официальных понятий феодальной монархии вся власть исходит от государя и любое дело, интересую­ щее власть, любой вопрос, по которому эта власть дает ка­ кие-либо распоряжения, — это «государево дело». Весь ме­ ханизм центральной и местной власти в государственнобюрократическом идеале рассматривается лишь как про­ водник государевой воли, поэтому любой акт любого звена управленческой системы оформляется, представ перед на­ селением как «государев указ», «государева грамота». Не­ избежное в реальной жизни «собственное усмотрение» мес­ тных властей должно контролироваться — в этом же бю­ рократическом идеале — обязательным докладом наверх о

самостоятельно предпринятых шагах с испрашиванием «го­ сударева указа» на каждое действие (к тому же не только совершенное, но даже предполагаемое).

Соответственно любые индивидуальные или коллектив­ ные мирские просьбы, предложения, исходившие от управ­ ляемых, даже по сугубо местным делам, оформлялись че­ лобитными на государево имя и должны были местными властями отправляться наверх. В этих документах рассмат­ ривались в качестве важных «государевых дел», так или иначе сводились к решению государственных задач прак­

тически все проблемы, встававшие перед местными мира­ ми и рассмотренные нами выше. Любые насилия и прома­ хи воевод миры квалифицировали как препятствие к вы­ полнению своих обязанностей перед государем.

Такое понимание базировалось не только на представ­ лениях этих миров о важном государственном значении своей профессиональной деятельности, но и на их реальной роли в функционировании системы власти сословно-пред­ ставительной монархии143.

Идеям официального монархизма XVII в. о государевой воле как единственном источнике власти в государстве, о воеводах и боярах как верных исполнителях этой воли противостояли представления «наивного» народного монар­ хизма об «истином государе», «милостивом царе», правя­ щем «по правде», опираясь на миры, «землю» в борьбе с боярами и воеводами, предающими эту «правду», изменя­ ющими таким образом «государеву делу». Этот комплекс народных политических взглядов, утопических по своей классовой сути144, опирался, однако, и на действительную незаменимость сословно-представительных учреждений в системе власти XVII в., и на широкую социальную демаго­ гию царизма, умевшего представить управление в интере­ сах феодальных верхов как управление в общенародных интересах, ради единства и «общего блага»145.

Неизбежные столкновения между обеими концепциями монархизма — важная часть реального политического со­ держания самых разных форм мирского протеста, от широ­ ких народных восстаний средины XVII в. против «госуда­ ревых изменников» — бояр, воевод, дьяков — до подачи челобитных царю о нарушениях его слугами «государева интереса», как правило, очень широко понимаемого и за­ частую неотличимого от мирского, земского интереса. По­ степенное наступление начал абсолютизма в системе уп­ равления делает этот конфликт еще более острым.

В ходе столкновений разные силы широко, хотя и не однозначно использовали понятия «государево дело», «го­ сударево слово и дело». Челобитчики доказывали, что вое­ воды, нерадиво исполняющие свои обязанности, грабящие и притесняющие местное население, самовольными распо­ ряжениями нарушающие права миров и исключительную царскую прерогативу власти, являются изменниками «го­ судареву делу». В Сибири подобное использование «госуда­ рева слова и дела» в борьбе с насилиями местной админи­ страции прослеживается буквально с первых же лет освое­ ния региона. Напомним хотя бы о проанализированных

226

М. Ржевским и С. Бартеневым, закончившегося смещени­ ем последних146. Воеводы торопились объявить подобные жалобы сибиряков проявлениями неповиновения, ослу­ шанием царским указам — бунтом, который всегда входил в узкоюридическое понимание «государева слова и дела». По сути дела, воеводы были правы — сама «царист­ ская» челобитная содержала зерно неповиновения закон­ ным властям, разраставшееся подчас в «скоп и заговор», «бунт».

Но верховная власть XVII в., чутко улавливая объек­ тивную логику в рассуждениях воевод, не спешила отме­ нять важное право апелляции местных миров к царю, справедливо видя в нем серьезный механизм обратной свя­ зи, противовес неизбежной коррумпированности и бесконт­ рольности бюрократического аппарата. Не раз такие апел­ ляции заканчивались сменой воевод и расследованием их деятельности (конечно, карали их не за укрепление госу­ дарственной власти на местах147, а за действия, реально ослаблявшие ее). Однако более острые случаи использова­ ния населением, местными сословно-представительными организациями терминологии «государева дела» для борь­ бы с царской администрацией не могли найти понимания верховной власти. Так, несмотря на горячее убеждение участников восстаний средины XVII в. в том, что они дей­ ствуют в интересах царя, против «государевых изменни­ ков»148, бунтарский смысл их действий был очевиден для всех властей.

Во время народных выступлений руководителям прика­ зов, боярской думе и царю не раз приходилось определять ту подчас неясную на практике грань, которая разделяла противоположные понимания «государева дела» или — что то же самое — отделяла вполне похвальную с точки зре­ ния центральной власти народную заботу о государевом интересе от зловредного бунта. Проявляя иногда немалую гибкость, стремясь не подорвать народную веру в «хороше­ го царя», назначая следствия по мирским изветам о нару­ шении воеводами «государева интереса», правительство не­ изменно квалифицировало прямое неповиновение воевод­ ской власти как тяжелое государственное преступление, бунт. Характерно, что во время таких конфликтов и насе­ ление (миры), и воеводская власть, и органы центрального управления использовали терминологию «слова и дела го­ сударева».

Однако постепенно укрепляется и более узкое пони­ мание изветов и следствия по «государеву слову и делу», связанное в первую очередь с выделением наиболее серь­ езных преступлений — измены, бунта, умысла на госу­ дарево здоровье (вера в магическую силу заговора, проклятья делала эту группу достаточно значитель­ ной), оскорбления царской чести. Хотя особая важность

Терминологическая нечеткость отражает здесь реальное со­ стояние юридико-политических представлений общества. Так, и в административной практике XVII в., и в петров­ ском законодательстве постоянно наблюдались значитель­ ные колебания по вопросу о включении в наиболее опасные государственные преступления по категории «сло­ ва и дела» дел о нарушении государственных финансовых интересов.

В реальных взаимоотношениях местных миров и воевод именно такие дела позволяли вести серьезную борьбу с коррумпированностью и неэффективностью воеводского аппарата власти — борьбу, в которой были заинтересо­ ваны и население, и центральная власть. Но в ходе кон­ фликта, зачастую перераставшего законные рамки «мирского челобитья», челобитчики нередко не ограничи­ вались одними жалобами на нарушение местной админист­ рацией «государева интереса», обвиняя ее и в изменниче­ ских действиях, узурпации прерогатив царской власти. Не­ законные поборы и взятки со служилых квалифицирова­ лись, например, как препятствие к выполнению ими госу­ даревой службы, т. е. прямой урон обороноспособности страны.

Мотив этот в той или иной форме встречается в боль­ шинстве серьезных мирских челобитных на воеводские притеснения. Иногда он выражен лишь в краткой заклю­ чительной формуле этих документов, где служилые люди выражают опасение, что могут «вконец избыть от госуда­ ревой службы» (крестьяне — соответственно «от государе­ вой десятинной пашни»). Иногда же, как например в мно­ гочисленных мирских челобитных Томского восстания 1648— 1649 гг., звучат развернутые декларации вернопод­ данного выполнения мирами всех своих обязанностей пе­ ред государем и преступного пренебрежения воеводы к «го­ судареву интересу».

228

Можно отметить три группы обвинений, которым в мирских челобитных могли придавать подчеркнуто полити­

яминова, в 1626 г. против енисейского воеводы А. Л. Оша­ нина, в 1635 г. против тарского воеводы Н. А. Кокошкина, в 1648 г. против томского воеводы О. И. Щер­ батого149.

Во-вторых, это обвинения в реально идущем процессе усиления абсолютистско-бюрократических начал в государ­ ственном управлении. Миры справедливо рассматривали этот процесс как главную угрозу той политической системе сословно-представительной монархии, в которой им при­ надлежало такое значительное место. Общинные организа­ ции остро реагировали на угрозу, сводя ее лишь к узурпа­ ции воеводами власти и привилегий государя. Народное политическое сознание видело здесь отнюдь не правитель­ ственный курс, а только козни «плохих» воевод, князей, бояр против «доброго» государя. Отсюда столь частое мир­ ское представление, что воеводы «государятся». И если иногда речь шла о действительно несанкционированной Москвой самостоятельности воевод, то в других подобных случаях усиление воеводской власти велось в полном соот­ ветствии с московскими указами. Дело осложнялось еще и тем, что власти в Москве, наученные горьким опытом самозванчества XVII в., боялись реальной узурпации цар­ ских полномочий, как огня150.

Малейшие, иногда даже формальные проявления само­ стоятельности местных властей фиксировались в мирских челобитных, постоянно подчеркивавших, что неправиль­ ные, с точки зрения миров, действия воеводы предприни­ мались им «без государева указу», а то и вопреки ему. По­ добные утверждения — почти обязательный элемент мир­ ской челобитной. Томские крестьяне в 1648 г., цитируя уже упомянутое нами заявление О. И. Щербатого: «Я де здесь не Москва ли?», — намекали, что воевода явно «государился». Позднее, во время следствия о Томском вос­ стании, когда проводивший это следствие С. Л. Скворцов написал один из текущих документов от своего, а не от царского имени, томичи тут же заявили, что «он-де... Сте­ пан, государится»151. Этот же мотив прозвучал и в реак­

229