Новая постиндустриальная волна на западе

В эпоху раннего средневековья было немало христианских религиозных фанатиков, и папы всячески стремились избавиться от них. Самобичевание (стремление обеспечить себе место в раю путем умерщвления плоти) — наиболее известная средневековая фундамента-листская практика, хотя в те времена существовало много других обрядов, которые практиковали последователи культа Пресвятой Девы Марии, бегинии, некроманты. Современные боснийские мусульмане некогда принадлежали к одной из многочисленных сект, существовавших в эпоху средневековья (нео-манихейская секта бо-гомилов, которые морили себя голодом, отстаивая более простой и чистый монотеизм и выступая против изощренных ритуалов, дорогих церковных одежд и порочной торговли индульгенциями). В период владычества на Балканах Оттоманской империи они перешли в мусульманство; чтобы избежать преследований со стороны своих римско-католических и греко-православных соседей, принадлежавших к религиозному истеблишменту.

Религиозный фундаментализм (индуистский, мусульманский, иудейский, христианский, буддистский) набирает силу повсюду. Фундаменталисты проповедуют, что те, кто будет идти по строго предписанному пути, обретут спасение; те же, кто не будет следовать предписаниям, понесут наказание. В их мире все предельно ясно.

Исламский фундаментализм в Алжире — это от 30 до 40 тысяч убитых гражданских лиц и объявленная война против всех иностранцев (в том числе лиц французского происхождения, пусть даже и родившихся в Алжире)14. В Израиле юноши-фундаменталисты обвязываются бомбами и взрывают себя вместе с людьми на автобус - ных остановках в центре Тель-Авива. За это они прямиком вознесутся на небо и будут предаваться радостям любви со множеством прекраснейших дев. Награда сродни той, что была обещана «асса-синам» в средневековой Персии. Американский еврей-фундамента-лист поливает автоматным огнем мечеть в Хевроне и убивает двадцать девять молящихся мусульман. Его могила превращается в место паломничества его религиозных единомышленников. Израильский раввин выносит смертный приговор лидеру своей страны в соответствии с доктриной религиозного преследования. В Индии индуистские Фундаменталисты разрушают мусульманскую мечеть, простоявшую четыре столетия, и громят мусульманские кварталы в Бомбее. В Кашмире и Пенджабе бушуют религиозные войны, которым не видно конца...

В Соединенных Штатах христианские Фундаменталисты убивают врачей, делающих аборты, пускают под откос поезда, требуют введения молитв в школах для детей своих соседей независимо от их религиозных убеждений (во имя нравственности я обязан контролировать поведение ближних), взрывают федеральное здание в Оклахома-Сити, в развалинах которого погибли 167 человек, в том числе 19 детей. Пресвитерианский священник, убивающий врача, делающего аборты, знает, что «поступает правильно»15. Бог обязал его убивать и обрек на мученичество.

Когда произошел взрыв в Оклахома-Сити, американцы сразу же приписали его «мусульманским фундаменталистам», даже не зная еще, чьих рук это дело, но они очень неохотно употребляли выражение «христианские Фундаменталисты», узнав, кто это сделал. Арестованные были связаны с мичиганским вооруженным формированием самообороны, организованным двумя христианскими священниками (один из них — владелец оружейного магазина), и называли себя «Армией Бога», объявившей войну федеральному правительству из-за преследования другой христианской фундамен-талистской секты, «Ветви Давидовой», [созданной] в [городе] Вако, штат Техас. Еще одна группа называется «Завет, меч и рука Бога». Примечательно, что христианская «Армия Бога» и шиитская мусульманская группа в Иране пользуются одинаковой терминологией и сражаются с одним и тем же врагом — правительством США, «великим Сатаной» и воплощением зла.

Подобные группы организуют «курсы выживания» — проводят учебные стрельбы и учат жить среди дикой природы. Предсказывая гражданские войны и расовые бунты, они утверждают, что Америке грозит опасность иностранной интервенции со стороны войск ООН, но проповедуют, что «Бог поможет некоторым (их членам) выжить и увидеть более совершенный мир». В одном из их полевых уставов говорится даже, что «Иисус не возражал бы против применения смертоносного оружия». Здесь очевидны параллели с исламскими, индуистскими и буддистскими фундаменталистами, даже если американцы не хотят этого признать.

Американцы не желают называть такие группы христианскими фундаменталистами под тем предлогом, что «истинные христиане» никогда бы не сделали того, что эти группы совершили. Поэтому христиане говорят о них как об отдельных фанатиках, а не как об организованном христианском фундаменталистском движении. Но правоверные мусульмане, евреи, индусы и буддисты скажут то же самое о своих фундаменталистах. «Истинные» мусульмане, евреи, индусы и буддисты тоже никогда бы так не поступили!

Все фундаменталисты, как и фундаменталисты-католики во времена инквизиции, стремятся установить свою диктатуру в обществе. Американский телевизионный проповедник-фундаменталист Пэт Робертсон в своей книге 1991 года «Новый мировой порядок» утверждает, что неопределенность мирской жизни в настоящее время есть «не что иное, как новый мировой порядок для человеческой расы, где господствует Люцифер и его свита»16. В своем «Контракте с американской семьей» он пишет, что сорок миллионов американских избирателей-фундаменталистов должны «сосредоточить усилия на искоренении морального разложения и социального распада, вызванных тридцатилетней войной левых радикалов против традиционной семьи и американского религиозного наследия»17. Это отнюдь не проповедь демократического компромисса, а отражение взглядов тех, кто верит, что ведет безжалостную войну с самим дьяволом. Если человек победит в единоборстве с дьяволом, он должен вогнать кол в его сердце.

Как и в случае «Контракта с Америкой», каждый из пунктов «Контракта с американской семьей», навязываемого всему населению, прошел обкатку при опросах общественного мнения, что дает возможность формулировать его так, чтобы от 60 до 90% людей с ним согласились18. Другой вопрос, захотят ли 60—90% американцев жить по этим правилам, когда они будут им навязаны. С радикальными мерами против порнографии будут согласны все до тех пор, пока не узнают, что подразумевается под порнографией.

Прежние правительства в Иране и Афганистане свергнуты, им на смену пришли новые фундаменталисты. Многообещающий мирный процесс на Ближнем Востоке замедлился. В Индии религиозные войны способствовали центробежным тенденциям, способным расколоть вторую по численности населения страну мира. В Турции возникает угроза существованию светского государства, когда турки-мусульмане видят по телевизору, как в Боснии и Чечне убивают их единоверцев, а христианский мир при этом бездействует, — число фундаменталистов растет.

Тектонические сдвиги в экономике приводят к глубокому социальному расколу между теми, кто хочет вернуться к старинным добродетелям, теми, кто хочет наслаждаться новыми свободами, и теми, кто понимает, что вчерашние ценности не могут стать истиной завтрашнего дня. Когда равновесие нарушено, никто не может знать, какая модель социального поведения обеспечит людям выживание и процветание. Но поскольку старые модели, по всей видимости, не работают, необходимо опробовать новые, экспериментальные модели.

Моральные ценности, если им еще суждено существовать, должны способствовать успешному выживанию цивилизации. Истинные моральные ценности (благодаря которым человечество смогло так долго существовать), касающиеся, например, сексуального добрачного воздержания молодых людей, не могут не измениться после изобретения противозачаточных таблеток. Однако экспериментирование с новыми формами семьи, многие из которых окажутся непригодными, пугает фундаменталистов, предпочитающих верить в определенность и вечные истины. Но как найти новые моральные ценности, которые помогут выживанию человечества, без тревожащих многих экспериментов?

Электронные средства массовой информации преувеличивают серьезность проблем при изображении нового образа жизни. Телепередачи интересно смотреть именно по той причине, что они дают зрителю возможность думать и мысленно экспериментировать с новыми стилями поведения, не рискуя применить их на практике первыми и, возможно, сломать собственную жизнь. По сути своей электронная пресса фактически не левая и не правая, она за свободу выбора. Средства массовой информации проповедуют доктрину, согласно которой людям должно быть позволено делать то, что они хотят, без оглядки на социальные условности.

Однако, с точки зрения фундаменталистов, эти видео-стили жизни нужно искоренить, поскольку то, что они демонстрируют, противоречит старым моральным ценностям... В. душе фундамента -листы — социальные диктаторы. Поскольку им известна верная дорога на небо, они считают своим долгом заставить других следовать по ней. А раз это «правильно», то о диктаторстве не может быть и речи. Поборники свободы личности, средства массовой информации хотят, чтобы люди не вмешивались в дела своих ближних; религиозные фундаменталисты считают своим долгом заставить соседей «вести себя» подобающим образом.

В Соединенных Штатах христианские фундаменталисты представляют одну из двух групп (вторая — белые мужчины со средним образованием), чьи голоса обеспечили на выборах 1994 года абсолютную победу республиканцев. В значительной мере эти две группы совпадают, и неудивительно, что именно на долю белых мужчин со средним образованием пришлось самое крупное сокращение заработной платы и именно они лишились перспектив на будущее. Трое из каждых четырех фундаменталистов голосовали в 1994 году за республиканцев, и в целом они обеспечили им 29 процентов голосов19. Ни у кого не вызывает сомнений, что выдвижение следующего республиканского кандидата в президенты во многом будет зависеть от голосов христианских фундаменталистов.

Проявления политической напряженности в США, связанные с фундаментализмом, наиболее отчетливо видны на примере республиканской партии — партии, за которую голосует и большинство ревнителей свободы личности, и большинство христианских фундаменталистов. Их союз держится на неприязни к демократам, но если речь идет о регулировании социального поведения, то трудно найти две более антагонистические группы.

Люди вряд ли примут концепцию неограниченной свободы и вседозволенности. Подобные ценности для них неприемлемы. Тем не менее религиозные установки в их нынешнем виде также для них не подходят. Только социальное экспериментирование способно определить, что нужно людям, и именно оно более всего ненавистно фундаменталистам. Поэтому нам придется еще не раз столкнуться с их террористическими актами.

Этнический сепаратизм, как и религиозный фундаментализм, характерен для периодов экономической неопределенности. Если по данным статистики валовой внутренний продукт в пересчете на душу населения растет, то жизнь представляется беспроигрышной лотереей, где каждый может рассчитывать на успех; но если у 80% работающих реальная заработная плата снижается, как это происходит в Соединенных Штатах, то среднему человеку так не кажется. Он [и подобные ему] все чаще встречают вокруг себя проигравших, а не победителей. Мест с хорошей зарплатой на всех не хватает, у большинства его соотечественников доходы падают, и он пребывает в состоянии перманентной борьбы с ними за экономическое выживание. Неудивительно, что многие люди, одновременно нуждаясь как в союзниках, которые могли бы помочь им в этой борьбе, так и в противниках, у которых можно отнять их хорошую работу, в период нарушенного равновесия начинают симпатизировать этническим сепаратистам.

Те из нас, кто достиг совершеннолетия в годы «холодной войны», склонны забывать, что периоды изменения национальных границ случаются гораздо чаще, чем периоды их неизменности. С наступлением новой эпохи вернулось и более естественное состояние границ. После падения Берлинской стены образовались двадцать новых государств, а две страны — Восточная и Западная Германия — стали единым целым. То, что в это время происходило с границами, есть не конечный этап приспособления к краху коммунизма, а лишь первые ростки новой национальной географии. Если где-то в мире происходит изменение границ, это делает законным предположение о том, что они могут измениться и в других местах.

Нации объединяет либо внешняя угроза, либо мощная внутренняя идеология, какой и был коммунизм. При нем заставили жить вместе — и если не любить, то хотя бы терпеть друг друга — такие народности, которые прежде никогда вместе мирно не жили. Стоит, пожалуй, вспомнить, что в послереволюционной России Сталин был народным комиссаром по делам национальностей, подавлявшим этнические группы с помощью идеологии и силы. «Коммунистический манифест» прямо отвергал идею национального государства. Сегодня правители России и других [постсоветских] стран не имеют в своем распоряжении ни силы, ни идеологии.

Коммунизм представлял собой мощную внешнюю угрозу, которая удерживала этнические силы под контролем и в других странах. Если региональные группы вступали в схватку друг с другом, дело кончалось тем, что они становились добычей коммунистов. Северная лига — партия, призывающая к разделу Италии на два государства (путем отделения, с их точки зрения, богатой, экономически эффективной и честной северной части полуострова от бедной, экономически неэффективной и бесчестной южной), — не могла существовать в стране в годы «холодной войны», поскольку голосовать за нее было равносильно победе коммунистов. Сегодня северяне могут свободно говорить южанам, что они о них думают, а единство Италии уже больше не цементируется «холодной войной».

Иногда, как в Югославии, коммунизм был и внутренней идеологией, и внешней угрозой. Тито использовал как коммунистическую идеологию, так и угрозу поглощения страны империей Кремля для убеждения воюющих ныне этнических групп в том, что им следует держаться вместе, если они не хотят погибнуть по отдельности. Когда коммунистические надежды внутри страны угасли, а внешняя угроза поглощения Советами перестала существовать, эти группы оказались вольны уничтожать друг друга — и они принялись это делать, хотя со стороны продолжали казаться одним народом. Важно также понять, что межэтническая рознь отнюдь не равнозначна религиозным войнам XXI века, как это считает Самюэль Хантингтон. Национальное государство — это явление XIX или XX столетий, и в большинстве случаев трудно найти общее объясне- ние того, почему сегодня существуют те или иные нации. Какой принцип разделения ни предложи, всегда найдется контраргумент. Арабский мир, к примеру, разделен на множество стран, несмотря на общий язык, близкие этнические корни и единую религию.

Сегодня имеют место не религиозные войны, а этническое и религиозное расщепление, при этом этнические и религиозные расхождения настолько незначительны, что нередко незаметны постороннему, даже если ему на них указывают. Родство и общность — в сознании, а не в территории20. Вопрос не в том, «кто мы», а в этом «мы», которое неизвестно почему существует.

Каталонцы и баски не хотят, чтобы ими управляли из Мадрида. Баски подкладывают бомбы. А ведь все испанцы принадлежат к римско-католической церкви. Канадская проблема коренится в языковых различиях, а не в религиозных, хотя каждый здравомыслящий житель Квебека знает, что он живет в англоязычной Северной Америке, где без английского не сделаешь приличной карьеры, даже отделившись от Канады. Во Франции бретонцы говорят о расширении местного самоуправления. Корсиканцы склонны к более решительным действиям: в 1994 году они взорвали четыреста бомб и убили сорок человек. Лейбористская партия предполагает предоставить Уэльсу и Шотландии местную автономию, когда придет к власти. Все это не религиозные проблемы.

Там, где однородные этнические группы живут в разных частях одной страны, большие государства раскалываются или им угрожает раскол. Пример тому Канада или Индия. В этнически однородных государствах, таких, как Германия, иммиграция разрешается только по этническому признаку, когда приходится доказывать, что ваша бабушка была немкой, а не [то, что вы пользуетесь] законным правом беженца. Этнические государства (Словения, Израиль, Иран, Армения, Словакия, Республика Чехия, Афганистан, Македония) растут как грибы после дождя. Там, где не удается их создать, вспыхивают войны (Босния, Хорватия, Грузия, Нагорный Карабах, Руанда). Ненавистный сосед при этом часто исповедует ту же религию. Там, где этническая однородность географически не существует, раздаются требования этнической чистки, даже если этого термина пытаются избегать (страны Балтии, бывшая Югославия, мусульманские и христианские республики бывшего СССР, в числе последних — Грузия и Армения).

В Соединенных Штатах те же требования проявляются не как территориальный сепаратизм, а как требование специальных этнических квот и привилегий. Теперь каждый может требовать признания себя членом какого-либо меньшинства и, соответственно, особого к себе отношения. Узкие группы (защитники окружающей среды, инвалиды) ныне доминируют в политическом процессе. Глухая Мисс Америка критикуется другими глухими американцами за то, что она говорит, а не пользуется языком знаков, который делал бы ее физический недостаток очевидным. Все хотят отличаться от белого мужского большинства и получить гарантированный и законный статус «меньшинства». В ответ белое мужское «большинство» стремится покончить в стране со всеми специальными привилегиями.

Не видно, чтобы в Соединенных Штатах продолжал действовать старый плавильный тигель или что люди хотели бы, чтобы он действовал. Белые граждане Калифорнии проводят референдумы о преследовании небелых иммигрантов, независимо от того, легальные они или нет. Групповое самосознание теперь часто определяется тем, кого вы хотите выслать из страны и отправить домой21.

Все это происходит в мире, где, казалось бы, глобальные средства коммуникации должны сближать народы по мере того, как все овладевают общей электронной культурой, и где многие готовы пожертвовать частью национального суверенитета ради приобщения к крупным региональным экономическим и торговым группам, вроде Европейского сообщества. Однако без идеологической подпитки и в отсутствие внешней угрозы совместная жизнь становится все более трудной.

Без внешнего врага, без господствующей идеологии, которую надлежит пропагандировать или защищать, национальные государства, как учит история, скатываются к конфронтации с соседями. Существующие границы оспаривались, оспариваются и будут оспариваться. Война между Боснией и старой Югославией в самом разгаре. Отголоски межэтнических конфликтов слышны в Чехословакии, Чечне, Армении, Азербайджане и Грузии. Возможно, они ошу- щались и во многих других местах (Уэльс, Квебек, Каталония, Корсика) и еще проявятся в последующие годы (Африка, Индия).

Мировая общественность не станет вмешиваться, чтобы остановить эти конфликты. Людям в других странах неприятно видеть подобные события на телеэкране, но еще меньше они хотят смотреть на то, как гибнут их солдаты. Политики давно поняли, что временной диапазон общественного внимания очень краток. Люди хотят, чтобы каждая новая проблема была как-то решена, но волнует их это в течение весьма недолгого времени.

Если нет ни сильной внутренней идеологии, ни непосредственной внешней угрозы, нации распадаются на противоборствующие этнические, расовые или классовые группы. Люди говорят о возрождении фашизма не потому, что где-то собираются прийти к власти фашистские правительства, но потому, что он был крайним проявлением доктрины этнического превосходства и практики этнических «чисток». Гитлер потому и ненавидел Америку, что она представляла собой плавильный тигель без чистых расовых характеристик. Термиты этнической однородности подтачивают здание общества почти повсеместно.

Почему бы не разбиться на племенные этнические группы и положить конец этой проблеме? Такие чувства получили право на существование благодаря современной мировой экономике. Все теперь понимают: не обязательно быть крупной хозяйственной системой с обширным внутренним рынком, чтобы преуспеть. Города-государства, вроде Гонконга и Сингапура, процветают. Это раньше полагали, что раскол государства на мелкие составные части влечет снижение уровня жизни, теперь же все знают, что это не так: можно жить в одиночку и не кооперироваться с другими этническими группами и иметь высокий жизненный уровень. С осознанием этого исчезла одна из издавна существовавших преград на пути этнической вражды.

Одни и те же новые технологии создают мир, где ценности и экономика, многократно взаимодействуя между собой, производят нечто совершенно новое. Впервые культура формируется электронными средствами массовой информации, ориентированными на максимальные прибыли. Никогда прежде общество не допускало, чтобы коммерческий рынок практически полностью определял их ценности и ролевые модели. В связи с тем, что число зрителей увеличивается и они проводят все больше времени у экранов, телевидение становится всепроникающей культурной силой, которой никогда не существовало раньше. Кино — это современная форма искусства. Глава эстрадной группы «Бостон Попе» уходит со сцены, чтобы писать и исполнять музыкальное сопровождение для кинофильмов, потому что считает, что именно там — массовая аудитория.

Телевидение и кино заменили семью в деле формирования ценностей. Средний американский подросток смотрит телевизор двадцать один час в неделю, проводя пять минут в неделю наедине с отцом и двадцать минут — с матерью. К тому времени, как ребенок становится подростком, он (или она) уже видел на экране 18 тыс. убийств. Средний американец старше восемнадцати лет смотрит телевизор не меньше подростка — восемнадцать часов в неделю — и, по-видимому, в той же степени находится под его влиянием. Можно спорить по поводу того, насколько насилие на экране приводит к насилию в жизни и что происходит, когда количество телевизионных убийств в час удваивается, но одно не вызывает сомнений — наши ценности находятся под огромным влиянием того, что мы видим на экране. Пожалуй, не приходится удивляться, что общее число убийств уменьшается, тогда как среди молодежи оно растет.

Когда в начале 1995 года мы со старшим сыном были на сафари в Саудовской Аравии, мы наткнулись в пустыне на палаточный лагерь бедуинов и стадо верблюдов. Бедуины находились за много миль от ближайшей дороги и линий электропередачи, но у них была спутниковая антенна и электрогенератор. Они смотрели по телевидению то, что смотрим мы с вами. Таков современный мир.

Мир письменных средств связи, существовавший со времен распространения грамотности, базируется на линейных логических аргументах, которые следуют один за другим, причем последующий исходит из предыдущего. Эмоциональное воздействие письменного слова гораздо слабее, чем воздействие телеэкрана. Телевидение во многих отношениях отбрасывает нас назад, в мир неграмотности. Ценится визуальное воздействие на эмоции и страхи, а не привлекательность строгой логики мысли.

Логическое воздействие возможно и с помощью электронных СМИ, но они гораздо больше подходят для пробуждения эмоций, чем для передачи логической информации. Человеку приходится учиться читать. Это требует труда, времени и расходов. Учиться смотреть телевизор не нужно. Это не требует усилий. Разница очень велика. Словарный запас тех, кто выступает по телевидению, все время сужается, и одновременно сужается лексикон тех, кто его смотрит. Отход от письменного слова изменяет сам способ нашего мышления и принятия решений. Сегодня немыслимы знаменитые ораторы и речи древней Греции и Рима. То же можно сказать о выдающихся американских ораторах и знаменитых речах. Великие дебаты о рабстве между Кэлхауном и Уэбстером или геттисбергская речь Линкольна ныне просто невозможны.

Письмо медленно сменяло риторику, поскольку распространение письменного слова требовало всеобщей грамотности, и происходило это постепенно на протяжении тысяч лет после изобретения письма. Электронные СМИ будут обладать той же силой воздействия, что и письмо, но произойдет это гораздо стремительнее, так как никому не придет в голову «учиться» смотреть кино или телевизор. Новое средство более вербально и эмоционально, но оно отличается от непосредственного контакта в условиях неграмотной деревни. Это словесный и эмоциональный контакт, контролируемый не старейшинами деревни или семьями, но лишь теми, кто хочет делать деньги, а это нечто совсем иное.

Негативная политическая реклама в Соединенных Штатах четко иллюстрирует конфликт между рациональной мыслью и эмоциями. Зрителям не нравится такая реклама. Они считают, что она искажает политический процесс и прививает циничное отношение ко всем политикам вообще. Тем не менее негативная политическая реклама действует — с ее помощью выигрываются выборы. То, что публика отвергает логически, она принимает эмоционально. Неудивительно, что политики используют средство, способное повлиять на голосование, и не слушают то, что говорят об этом люди. И то, и другое реально. Негативная реклама действует, но одновременно превращает граждан в циников, верящих, что все политики продажны и нечисты на руку.

Телевизионные камеры показывают Горбачева, а перед глазами людей во всем мире по-прежнему стоит площадь Тяньаньмэнь. Недоступные для телевизионного репортажа ужасы Камбоджи и Бир- мы как бы не существовали, пока их не показали в кино — «Поля смерти» и «По ту сторону от Рангуна». Мировые лидеры не могут игнорировать Боснию, потому что по телевизору все время показывают репортажи из этой страны.

Для понимания и предвидения человеческих поступков то, что в телевизионной культуре считается правдой, часто гораздо важнее реальной правды. Приведем такой пример: в последние годы количество убийств в американских городах стало снижаться (в некоторых городах даже очень резко, как, например, в Нью-Йорке), а в таком городе, как Бостон, вообще упало до уровня тридцатилетней давности, но телерепортажи убедили почти всех, что число убийств резко растет. Ощущение того, что криминальная волна нарастает, заставило людей требовать от властей принятия конкретных мер. На референдуме в Калифорнии в 1994 году была одобрена реформа тюремных наказаний. Показываемая на экране преступность стала более реальной, чем сама действительность. Эта нереальная «реальность» вызвала такую озабоченность населения, что бюджеты калифорнийских университетов сократились, а тюремные разбухли. Но если взглянуть на ситуацию трезво, то никакой волны уличных преступлений, совершаемых людьми старшего возраста, не наблюдалось. Этот закон — своего рода пенсионная система для пожилых правонарушителей. Число студентов сокращается, число обитателей тюрем растет. К 1995 году тюремные бюджеты в Калифорнии вдвое превысили университетские, а расходы штата на одного заключенного в четыре раза выше, чем на одного студента.