Новая постиндустриальная волна на западе

Вопрос о наличии стихийной, естественной способности к общению и объединению имеет особое значение, поскольку подобные традиционные этические устои и обычаи не могут быть приняты как некая данность. Богатое и развитое гражданское общество не обязательно возникает из логики успешной индустриализации. Наоборот, Япония, Германия и США стали ведущими мировыми промышленными державами во многом благодаря тому, что имели в достаточном количестве общественный капитал и естественную способность к общественному поведению, а не наоборот. Такие либеральные общества, как США, имеют тенденцию к индивидуализму и потенциально губительной социальной разобщенности. Имеются признаки того, что в США доверие и общественные устои, обеспечившие величие и ведущее положение страны как индустриальной державы, за последние полвека значительно ослабли; <...> бывает, что с течением времени социум теряет общественный капитал. Во Франции, где когда-то существовало развитое гражданское общество, оно было впоследствии погублено чрезмерно централизованной государственной системой.

Страны, о которых здесь идет речь, характеризуются высоким уровнем доверия и естественной склонностью к общественному поведению; в них имеется широкая сеть промежуточных форм объединений. В Японии, Германии и США мощные и сплоченные крупные компании и организации сложились на основе прежде всего частного сектора. Хотя время от времени государство оказывало поддержку неэффективным отраслям промышленности, способствовало развитию технического прогресса и организовывало работу крупнейших предприятий — телефонных компаний и почты, степень такого вмешательства была относительно невысока. В отличие от седлообразного распределения типов предприятий, где на одном полюсе находятся семейные фирмы, а на другом — государственные (как в Китае, Франции и Италии), в этих странах имеются достаточно сильные структуры и в средней части спектра. Кроме того, указанные нации с самого начала индустриализации, как правило, занимали ведущие позиции в мировой экономике и сегодня являются наиболее обеспеченными обществами в мире.

С точки зрения структуры промышленности и состояния гражданского общества рассматриваемые государства в большей степени похожи друг на друга, нежели на преимущественно фамилисти-ческие общества — Тайвань, Италию, Францию. В каждом отдельном случае склонность к социализации имеет разные исторические корни. Например, в Японии она связана со структурой семьи и природой японского феодализма; в Германии — с сохранением традиционных форм организации, например, гильдий, которые существовали даже в XX веке; в США склонность к общественному поведению явилась продуктом религиозного наследия протестантских сект... Более общинный характер этих социумов проявляется как на микро-, так и на макроуровне, в отношениях, складывающихся на низовом уровне между рабочими и у рабочих с бригадирами и начальниками. <...>

Мы зачастую считаем, что минимальный уровень доверия и честности существует всегда, и не задумываемся о том, что эти качества суть неотъемлемые компоненты повседневной хозяйственной жизни, без которых экономика не сможет нормально функционировать. Например, почему в США люди редко покидают рестораны или такси, не уплатив по счету, и не отказываются прибавить к стоимости обеда пятнадцать процентов чаевых? Человек, не оплативший счет, совершает противозаконное действие, и конечно, в некоторых случаях люди опасаются так поступать под страхом наказания. Но если бы они преследовали только одну цель, как утверждают экономисты, — обеспечить максимальный рост собственных доходов, невзирая на неэкономические факторы (приличия и моральные соображения), тогда каждый раз, заходя в ресторан или садясь в такси, они должны были бы оценивать возможность ускользнуть, не заплатив официанту или таксисту. Если издержки обмана (стыд или даже правовая ответственность) превышают возможную выгоду (дармовой обед), тогда человек будет поступать честно; в противном случае он попытается сбежать, не заплатив. Если такой обман получит широкое распространение, хозяевам придется нести дополнительные затраты: например, поставить у выхода швейцара, чтобы не выпускал клиентов, не оплативших обед, или требовать предоплату. И если в большинстве они не делают это, значит, в обществе существует определенный уровень честности, поддерживаемый в силу определенных сложившихся устоев и обычаев, а не только лишь на основе рационального расчета.

Пожалуй, экономическую ценность доверия легче понять, если представить, каким был бы мир в его отсутствие. Например, если при заключении любого контракта нам приходилось бы предполагать, что партнеры не упустят малейшего шанса обмануть нас, мы тратили бы массу времени на выработку абсолютно безопасных формулировок и положений, исключающих любые юридические лазейки, дающие им возможность нас провести. Договоры стали бы огромными, в них пришлось бы подробно перечислять все мыслимые и немыслимые условия и обстоятельства, а также все обязательства сторон. Со своей стороны, мы никогда не стали бы предлагать больше, чем положено в соответствии с юридическими обязательствами, опасаясь, что партнер получит за наш счет неоправданные преимущества, и настороженно относились бы к любым предлагаемым им новшествам, считая их махинациями, направленными в ущерб нашим интересам. Кроме того, мы всегда предполагали бы, что, несмотря на все усилия при выработке договора, некоторые контрагенты все равно смогут нас обмануть и уйти от выполнения своих обязательств. Воспользоваться услугами арбитража мы не сможем, так как мы не вполне доверяем сторонним арбитрам. Все споры придется решать в судебном порядке, с использованием громоздкой процедуры, и, возможно, даже обращаться в уголовный суд.

Исследователи промышленного развития в XX веке нередко задаются вопросом: является ли тейлоризм неизбежным следствием развития техники, как, несомненно, утверждал бы сам Тейлор, или существовали альтернативные формы организации фабричного производства, которые дали бы рабочим большие возможности для инициативы и самостоятельности? Представители одной крупной американской школы социологии считают, что со временем все развитые общества придут к тейлоровской системе отношений между рабочими и администрацией предприятий7. Это мнение разделяли многие критики современного индустриального общест- ва — от Карла Маркса до Чарли Чаплина, — которые считали подобное разделение труда неизбежным следствием капиталистической формы индустриализации. В рамках этой системы человек обречен на отчуждение: машины, созданные во имя его собственных интересов, стали хозяевами над людьми, а сам человек оказался винтиком в системе массового производства. Снижение уровня квалификации работников будет сопровождаться падением доверия в социуме в целом; люди начнут общаться друг с другом через правовую систему, а не как члены естественных сообществ. Чувство гордости за свою квалификацию и качество труда, существовавшее в эпоху ремесленного производства, исчезнет, как исчезнут уникальные и разнообразные изделия, производившиеся ремесленниками. При появлении каждого новшества неизбежно возникали опасения, что именно оно окажет особенно разрушительное воздействие на характер труда. Например, когда в 60-х годах появились станки с числовым программным управлением, многим показалось, что квалифицированные станочники больше не потребуются.

Перспектива отчуждения, связанная с переходом от ремесленного производства к массовому, делает актуальным еще один фундаментальный вопрос о природе экономической деятельности. Зачем и почему люди работают? Ради заработка или потому что получают удовольствие от труда, в котором реализуют себя? Неоклассические экономисты отвечают на этот вопрос вполне определенно. Обычно считается, что труд — это нечто неприятное, что человек выполняет против своей воли. Люди работают не ради самого труда, а ради денег, которые они получают за свой труд и расходуют в свободное от работы время. То есть в конечном итоге любой труд выполняется ради отдыха. Такое представление о труде как о неприятной необходимости уходит своими корнями в иудейско-христианскую традицию. Ведь Адам и Ева в раю не работали; лишь после того, как был совершен первородный грех, господь в наказание заставил их трудиться, чтобы добывать себе пропитание. Смерть в христианской традиции рассматривается как отдохновение от трудов, сопровождающих человека в течение жизни; поэтому на могильных плитах принято писать «Здесь покоится в мире...» (то есть «отдыхает»). С учетом такого представления о труде переход от ремесленного производства к массовому, казалось бы, не должен иметь особого значения при условии роста реальных доходов работников, который он, в принципе, и обеспечивал.

Есть, правда, еще одна традиция, которая более тесно связана с Марксом: [в ее рамках] люди считаются и производителями, и потребителями и получают удовлетворение, посредством труда овладевая природой и изменяя ее. Таким образом, труд сам по себе имеет определенную полезность, независимо от получаемого вознаграждения. В этом случае, однако, большое значение имеет вид труда. Ремесленникам чувство удовлетворения давали самостоятельность их деятельности, их мастерство, творчество и ум, которые требовались при изготовлении изделия. Поэтому в связи с переходом к массовому производству и падением квалификации рабочей силы рабочие потеряли нечто очень важное, что не может быть компенсировано ростом заработков. Однако по мере индустриализации стало очевидно, что тейлоризм — не единственная ее модель, что квалификация и мастерство никуда не исчезли, а доверительные отношения по-прежнему востребованы на современном рабочем месте. <...>

Индивидуализм имеет глубокие корни в политической доктрине о правах человека, лежащей в основе Декларации независимости и Конституции США, поэтому неудивительно, что американцы привыкли считать себя индивидуалистами. Эта конституционно-правовая структура представляет собой, если пользоваться словами Фердинанда Тенниса, Gesellschaft («общество») американской цивилизации. Но в США существует и столь же древняя коммунальная традиция, связанная в религиозными и культурными корнями страны и составляющая основу ее как Gemeinschaft («общности»). Если индивидуалистическая традиция во многих смысла, играла доминирующую роль, традиция общинное™ выступала в качестве сдерживающего и смягчающего фактора, препятствовавшего импульсам индивидуализма достигать своего логического завершения. Успехи американской демократии и американской экономики нельзя относить на счет только индивидуализма или только общинное™, они объясняются взаимодействием этих противоположных тенденций. <...>

Аналогичным образом присущее американцам стремление уйти из компании, где они работают, и открыть собственное дело часто считается признаком американского индивидуализма. И действительно, по сравнению с японской системой, где люди всю жизнь работают на одном предприятии, эта тенденция имеет черты индивидуализма. Но человек, открывший собственное дело, очень редко действует в одиночку; зачастую люди покидают прежнее место работы целыми группами, а в новой компании быстро формируется иерархическая организационная структура со своей системой подчиненности и ответственности. Эти новые организации требуют того же уровня взаимодействия и дисциплины, что и прежние, и, если им удается достичь экономического успеха, они могут вырасти до гигантских размеров и существовать в течение долгого времени. Классический пример такой компании — «Майкрософт» Билла Гейтса. Нередко получается так, что человек, превращающий малое предприятие в крупную фирму, — совсем не тот предприниматель, который основал дело; чтобы эффективно выполнять свои функции, первый должен быть в большей степени коллективистом, а второй — индивидуалистом. Но в общекультурном облике американцев присутствуют оба эти типа. <...>

Если представить себе абсолютно индивидуалистическое общество в качестве «идеального варианта», оно будет состоять из совокупности абсолютно разобщенных личностей, взаимодействующих друг с другом только исходя из рационального расчета и эгоистических интересов и не имеющих никаких связей с другими людьми и обязательств перед ними, кроме тех, что возникают на основе такого расчета. То, что в США обычно называют индивидуализмом, — это, конечно, не индивидуализм в указанном понимании, а действия индивидуумов, которые имеют определенные связи, .хотя бы на уровне семьи и других родственников. Большинство американцев трудятся не просто ради достижения своих узкоэгоистичес-ких целей, они также борются и жертвуют многим ради своих родных и близких. Есть, конечно, и совсем отделенные от общества индивидуумы, например, затворник-миллионер, не имеющий ни жены, ни детей, престарелый пенсионер, живущий один на свою пенсию, или бездомный в приюте.

Но хота большинство американцев имеют глубокие родственные корни, Америка никогда не была фамилистическим обществом в том смысле, в каком являются им Китай и Италия. Несмотря на утверждения феминисток, патриархальная семья никогда не пользовалась в США особой идеологической поддержкой, как, скажем, в некоторых католических странах. В США родственные связи нередко подчинены интересам более крупных общественных объединений. За исключением некоторых этнических сообществ они играют довольно малозначительную роль в формировании общественного поведения, так как имеется множество других каналов выхода на широкие формы ассоциации. Детей постоянно привлекают ко внесемейному общению в рамках религиозных сект или церковных приходов, в школах и университетах, в вооруженных силах и в коммерческих фирмах. По сравнению с Китаем, где каждая семья действует как автономная единица, на протяжении почти всей истории Америки широкие сообщества пользовались большим авторитетом.

С момента основания и на протяжении всей эпохи возвышения до статуса ведущей мировой промышленной державы к периоду первой мировой войны США никак нельзя было назвать индивидуалистическим социумом. В сущности, это было общество с большой склонностью к естественной социализации, с высоким уровнем доверия его членов друг к другу, где поэтому имелись широкие возможности по созданию крупных экономических структур, в которых люди, не связанные родственными узами, легко и успешно взаимодействовали ради достижения общих экономических целей. Какие существовали в обществе объединяющие узы, позволившие противодействовать врожденному индивидуализму американцев и сделавшие возможными все эти достижения? В отличие от Японии и Германии страна не имела феодального прошлого, как не имела и определенных культурных традиций, которые могли быть перенесены в новую индустриальную эпоху. Однако у нее были религиозные традиции, причем такие, каких не существовало практически ни в одной стране Европы. <...>

Американцы столь привыкли гордиться своим индивидуализмом и разнообразием индивидуальностей, что порой забывают, как важно не переборщить. Американские демократия и бизнес добились больших успехов именно благодаря тому, что развивались на основе индивидуализма и общинное™ одновременно. Все эти предприниматели иностранного происхождения никогда не добились бы успеха, если бы их единственным талантом, помимо технической гениальности, была способность не подчиняться власти и авторитетам. Кроме этого они должны были уметь организовать работу, общаться и ладить с людьми, создавать крупные компании и заинтересовать всех работников в результатах труда. Но при нали- чии значительного разнообразия индивидуальностей может возникнуть ситуация, когда члены общества ничем не связаны друг с другом, кроме правовой системы, — не имеют общих ценностей, а значит, и основы для доверия, не могут найти общего языка, не могут общаться.

Соотношение между индивидуализмом и общинностью в США за последние полвека сильно изменилось. Сообщества, основанные на морально-нравственных ценностях, из которых состояло американское гражданское общество в середине века — семья, объединения общественности по месту жительства, церковный приход, место работы, — подверглись суровым испытаниям, и, судя по некоторым признакам, общий уровень социализации понизился.

Наиболее явным признаком разрушения общинной жизни является распад семьи, сопровождающийся неуклонным ростом процента разводов и количества неполных семей начиная с конца 60-х годов. Эта тенденция имеет очевидные экономические последствия: резкий рост доли малообеспеченных граждан за счет увеличения численности матерей-одиночек. Строго говоря, семья отличается от общности (community); как мы уже видели, слишком прочные семейные узы могут приводить к ослаблению неродственных связей и препятствовать возникновению объединений, не основанных на родстве. Американская семья всегда была во многих отношениях слабее, чем китайская или итальянская, и с экономической точки зрения это было скорее преимуществом, а не недостатком. Но сегодня американская семья слабеет не в связи с укреплением других форм объединений. Все эти формы ослабевают одновременно, и значение семьи скорее возрастает по мере ослабления других форм общинности, потому что она остается единственной формой существования какой-либо морально-нравственной общности.

Данные, собранные Робертом Патнэмом, указывают на резкое снижение степени социализации в США. С 50-х годов сокращается количество членов добровольных объединений. И хотя уровень религиозности в Америке гораздо выше, чем в других промышленно развитых странах, число людей, посещающих церковь, уменьшилось приблизительно на одну шестую; доля членов профсоюзов снизилась с 32,5% до 15,8% от общего числа работающих; число членов школьных родительских комитетов за период с 1964 года упало с 12 миллионов до 7 миллионов; за последние двадцать лет такие братства, клубы и ордена, как «Львы», орден Лосей, масонские организации, клуб молодых предпринимателей «Джейсиз», — потеряли от одной восьмой до половины своих членов. Аналогичные сокращения отмечаются и в других ассоциациях - от бойскаутов до Американского Красного Креста8.

С другой стороны, в Америке широко распространяются самые разнообразные объединения по интересам во всех сферах общественной жизни: лоббистские организации, профессиональные ассоциации, отраслевые союзы предпринимателей и т. п., призванные защитить экономические интересы определенных групп на политической арене. Хотя многие из этих организаций <...> являются достаточно многочисленными, их члены практически не общаются друг с другом; их обязанности ограничены уплатой взносов, а права — получением информационных бюллетеней. Конечно, американцы всегда имеют возможность создать организации на основе договоров, законов и бюрократической иерархии. Но объединения на основе общих ценностей, члены которых готовы подчинить свои частные интересы целям сообщества, встречаются все реже. Между тем именно они приводят к возникновению общественного доверия, столь необходимого для эффективности организаций. <...>

Общественный капитал имеет огромное значение как для процветания, так и для того, что принято называть конкурентоспособностью, но, пожалуй, он более важен не столько для экономической жизни, сколько для социальной и политической. Склонность к социализации имеет следствия, которые сложно отразить в статистике доходов. Люди — это одновременно и узкие эгоисты, и созда- ния, исполненные социального начала, стремящиеся избежать изолированности и получающие удовлетворение от поддержки и признания со стороны себе подобных. Есть, конечно, и такие, которым нравится работать в условиях Тейлорового фабричного производства с его низким уровнем доверия, потому здесь четко обозначен объем работы, которую они должны выполнить, чтобы получить свой заработок, и других особых требований к ним никто не предъявляет. Но в целом рабочим не нравится быть винтиками в производственной машине, трудиться в одиночку, не контактируя с начальством и с коллегами, не имея возможности гордиться собственной квалификацией и своим предприятием и действуя в рамках узкого круга полномочий и возможностей ради одного только физического выживания. Многочисленные эмпирические исследования, начиная с работ Э.Мэйо, неизменно указывают на то, что рабочие с большим удовольствием трудятся в организациях, действующих на принципах коллективизма, а не индивидуализма. Таким образом, даже при равной производительности на предприятиях и учреждениях с низким и высоким уровнем доверия людям приятнее работать в компаниях, где уровень доверия выше.

Здоровая капиталистическая экономика является крайне важным фактором, поддерживающим стабильную либеральную демократию. Конечно, она может сосуществовать и с авторитарным политическим режимом, как это происходит сегодня в КНР, а ранее отмечалось в Германии, Японии, Южной Корее, на Тайване и в Испании. Но в конечном итоге сам процесс индустриализации требует более высокого уровня образования населения и более сложной системы разделения труда, а оба эти явления, как правило, содействуют развитию демократических политических институтов. В результате сегодня практически нет богатых капиталистических стран, которые одновременно не являются стабильными либеральными демократиями. Одной из основных проблем Польши, Венгрии, России, Украины и других бывших коммунистических стран является то, что они попытались создать демократические политические институты, не обладая преимуществами функционирующей капиталистической экономики. Отсутствие частного предпринимательства, рынков и конкуренции не только приводит к усугублению бедности, но и препятствует формированию крайне необходимых форм общественной поддержки для надлежащего функционирования демократических институтов.

Существует мнение, что сам рынок является школой общественного поведения, т. к. он дает людям возможности и стимулы к сотрудничеству и взаимодействию во имя взаимного обогащения. Но хотя рынок действительно способствует введению определенной дисциплины в смысле общественного поведения, общая идея данной книги как раз заключается в том, что рост социализации не происходит автоматически по мере сокращения роли государства. Способность к взаимодействию в рамках общества зависит от ранее сложившихся обычаев, традиций и норм, которые и влияют на формирование рынка. Поэтому успешное развитие рыночной экономики не является причиной стабильной демократии, а, скорее, само определяется наличием ранее сложившегося общественного капитала. Если общественный капитал имеется в изобилии, успешно будут развиваться и рынки, и демократическая политическая система, и тогда рынок действительно сможет выполнять роль школы общественного поведения, способствующей укреплению демократических институтов. Это особенно относится к новым индустриальным странам с авторитарной формой правления, где люди имеют возможность освоить новые формы социализации в пределах фирмы до того, как они будут применены в политической сфере.

Понятие «общественный капитал» помогает уяснить тесную связь между капитализмом и демократией. В условиях здоровой капиталистической экономики в обществе имеется достаточный общественный капитал, который обеспечивает возможности саморегулирования и самоорганизации предприятий, корпораций, систем коммерческих фирм и прочих объединений. В отсутствие такового государство может принимать меры по оказанию помощи ключевым фирмам и секторам, но почти всегда рынки действуют более эффективно, ибо решения в таком случае принимаются самими хозяйствующими субъектами.

Именно эта способность к самоорганизации необходима для обеспечения эффективности демократических политических институтов. Закон, основанный на суверенитете народа, преобразует систему свободы в систему упорядоченной свободы. Но последняя не может возникнуть из бесформенной массы неорганизованных, разобщенных индивидуумов, способных выражать свои мнения и пристрастия только во время выборов. Их слабость не позволит им адекватно выражать свои взгляды, даже если это взгляды большинства, и создаст все возможности для формирования деспотических режимов и расцвета демагогии. В условиях действенной демократии интересы и чаяния различных членов общества выражают и представляют политические партии и другие организованные политические силы. Стабильная же партийная организация может возникнуть только при условии, что люди, имеющие общие интересы, способны действовать сообща ради достижения общих целей, — а сама эта способность в конечном итоге зависит именно от наличия общественного капитала.

Та же самая склонность к естественной социализации, которая имеет ключевое значение для создания прочных коммерческих фирм, необходима и для формирования действенных политических организаций. В отсутствие настоящих политических партий политические группировки создаются по признаку преданности отдельным сменяющимся личностям либо на основе отношений хозяев с клиентами; они легко раскалываются и не в состоянии организовать совместные действия даже при наличии сильной мотивации к таковым. Можно предположить, что в странах, где преобладают мелкие и слабые частные фирмы, и партийные системы характеризуются раздробленностью и нестабильностью. Это подтверждает сравнение ситуации в США и Германии с положением во Франции и Италии. В посткоммунистических странах, в частности в России и на Украине, частные компании, как и политические партии, либо очень слабы, либо вообще отсутствуют, а в период выборов обозначаются лишь крайние, взаимно противоположные позиции, связанные с личностями, а не четкими политическими программами. В России «демократы»» верят в демократию и рыночную экономику на интеллектуальном уровне, но не имеют при этом навыков, необходимых для создания единой политической организации.

Либеральное государство в любом случае является ограниченным государством, где пределы полномочий правительства четко определены сферой свободы личности. Для того, чтобы такое общество не превратилось в анархию или иную неуправляемую структуру, должны существовать возможности самоуправления на всех его уровнях. Такая система в конечном итоге зависит не только от правового регулирования, но и от самоограничения отдельных личностей. Если они не способны проявлять терпимость и уважение друг к другу или не соблюдают ими же установленные законы, возникает нужда в сильном государстве, заставляющем их держать- ся в определенных рамках. Если они не могут объединиться и действовать сообща ради достижения общих целей, необходимо активное вмешательство государства для выполнения организующих функций, на которые сами они не способны. И наоборот, «отмирание государства», о котором писал Карл Маркс, возможно разве что в обществе с чрезвычайно большой способностью к добровольному объединению, где самоограничение и поведение в рамках установленных норм возникают внутри общества, а не навязываются извне. Страна с небольшим общественным капиталом не только будет иметь мелкие, слабые и нерентабельные компании, она будет страдать от широкого распространения коррупции среди правительственных чиновников и неэффективности системы государственного управления. Признаки подобного положения наблюдаются в Италии, где видна прямая связь между раздробленностью общества и коррупцией, особенно по мере продвижения из северной и центральной частей страны в южные регионы.