Новая постиндустриальная волна на западе

Вторым шагом на пути «развития» доктрины стало внесение дополнительной путаницы в применяющуюся терминологию. Если до середины 80-х годов доминировала точка зрения, сторонники которой считали modernity и postmodemity, modernism и postmodernism двумя периодами в социальной эволюции и двумя культурологическими доктринами соответственно152 или же в иной форме указывали, что первая пара понятий предназначена для исследования социальных различий, тогда как вторая фокусируется на проблемах культуры'0, то во второй половине десятилетия сторонники постмодернистской концепции стали использовать понятия modernity и modernism, postmodemity и postmodernism как взаимозаменяемые. Этот шаг стал очередным признанием неспособности объяснить происходящие изменения в рамках концепции. Когда в начале 90-х годов стало ясно, сколь широкий круг явлений охватывается понятиями модернити и постмодернити, возникла иная позиция: период мо-дернити был ограничен отрезком истории с середины XVII по конец XIX века, тогда как завершающая треть прошлого столетия и первая половина нынешнего века стали обозначаться понятием «модернизм», что должно было подчеркнуть возросшее влияние интеллектуально-культурной сферы на социальные трансформации этого времени154.

Третьим шагом стало признание, что «контуры нынешнего мира, который может быть обозначен как постмодернистский, весьма отличаются от того, что мы привыкли называть постмодернити»155; это стало фактически тем последним пределом, за которым объективно начинался распад внутренних оснований теории.

С начала 90-х, когда потенциал саморазвития нового общества стал очевиден, а вероятность очередных переломных моментов оказалась сведенной на нет, начался повсеместный отказ от применения понятия постмодернити к обозначению современной реальности. Инструментом осмысления нынешнего состояния общества попытались было сделать аморфную идею «радикализованной модернити»156; потом была высказана мысль, согласно которой постмодернити (иногда обозначаемая уже и как постмодернизм) не является историческим преемником модернити (или модернизма), а представляет собой его реконституирование157; позже приверженцы этой концепции переняли распространившееся в 90-е годы использование термина «beyond», отмечая, что лучше говорить о состоянии, возникающем «beyond modernity», чем собственно о постмодернити158; отмечалось также, что постмодернити можно рассматривать как завершенное состояние модернити, в котором модернити проявляется в наиболее цельной форме, как modernity for itself159. Это направление получило свое логическое завершение в утверждении, что то социальное состояние, которое мы сегодня можем наблюдать, скорее всего является зрелой модернити, тогда как прежнее, которое в течение десятилетий именовалось модернити, следует трактовать как ограниченную модернити160; вся мудрость постмодернистской доктрины в этом случае оказалась сведенной к весьма показательному рассуждению, согласно которому «модернизм характеризуется незавершенностью модернизации, а постмодернизм в этом отношении более современен, чем модернизм как таковой»161.

Это теоретическое отступление сопровождалось радикальными поражениями постмодернистов на двух других направлениях, каж- б. Иноземцев дое из которых считалось в свое время исключительно важным для становления их теории.

С одной стороны, эпоха модернити, формирование которой относилось сторонниками постмодернизма к XVIII веку, рассматривалась ими как порождение европейской хозяйственной и политической практики этого времени. При этом не только указывалось, что «модернити, будучи порождено Европой, в то же самое время само породило Европу» как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию, но и подчеркивалось, что его расцвет пришелся на XIX век прежде всего как на период «явного доминирования европейской культуры»162. В соответствии с этим наступление эпохи постмодернити трактовалось не только сквозь призму роста культурного разнообразия163 и отхода от принципа национального государства, остававшегося одной из основ европейского политического устройства164, но и прямо связывалось с утратой европейским регионом доминирующих позиций в мировой экономике и политике и переносом акцентов на иные социокуль-турные модели165. Однако сначала поражение восточного блока, а в течение последнего года и крушение мифа об эффективности азиатских экономических систем сделали западную модель, о противоречивости и малой приспособленности которой к современным условиям столько раз говорили постмодернисты, единственным мировым лидером накануне наступающего тысячелетия. Такой ход событий исключает любые апелляции к той революционности, на которых строились эмоциональные основы постмодернистской идеологии.

С другой стороны, не менее показательна неудача постмодернистов в их попытках нападок на идеи историзма. Введенный А. Геле -ном термин «пост-история»166 активно использовался в 70-е и 80-е годы для того, чтобы максимально подчеркнуть значение современного социального перехода. Между тем позднее под воздействи- ем меняющейся реальности подобные подходы трансформировались в утверждения о том, что «преодоление истории" представляет собой не более чем преодоление историцизма167, причем значение этого термина никогда не было внятно объяснено; затем внимание стало акцентироваться не столько на конце истории, сколько на конце социального начала в истории168, после чего пришло понимание того, что речь следует вести уже не о пределе социального развития, а лишь о переосмыслении ряда прежних категорий169; закончилось же все вполне утвердившимися положениями о том, что постмодернити не означает конца истории170, а Европа сегодня не вышла из истории, как не вышла она и из модернити171.

Все эти отступления от основных провозглашавшихся принципов не могут, на наш взгляд, допускаться в рамках конструкции, претендующей на роль социальной теории, определяемой в данном случае как постмодернизм. Коль скоро поражения на основных направлениях признаны столь явным образом, естественным следствием может быть лишь утверждение о неспособности этой концепции адекватно описывать социальные движения нашего времени.

Таким образом, к середине 90-х годов возникла весьма сложная и противоречивая ситуация. С одной стороны, традиционная постиндустриальная доктрина, подчеркивающая прежде всего центральную роль знания и ускоряющегося сдвига от производства материальных благ к производству услуг и информации, в своем оригинальном виде получила широкое признание, но при этом оставалась скорее методологической основой для развития новых концепций, нежели теорией, которая могла непосредственно применяться для описания новых реалий. С другой стороны, по меньшей мере две доктрины — теория информационного общества с ее вниманием к технологическим сдвигам и переменам и концепция пост- модернизма, построенная вокруг акцента на становление новой личности и ее место в современном обществе, — продемонстрировали определенную односторонность и стали объектами достаточно резкой критики. Нельзя не отметить при этом, что большинство теоретиков, положивших начало традиционной постиндустриальной доктрине, фактически не вмешивались в ход дискуссии, приведшей к подобному размежеванию позиций.

В середине 90-х годов в западной социологии сложилась принципиально новая, на наш взгляд, ситуация, которую мы и хотели бы продемонстрировать на примере тех работ, что вошли в настоящую антологию. Характерной чертой этой ситуации стало возобновление попыток глобального осмысления происходящих перемен, причем подобные попытки оказываются объективно связанными с важнейшими методологическими постулатами постиндустриальной доктрины. Представляется, что причины именно такого направления развития теоретических воззрений на современное общество кроются в резко уменьшившейся неопределенности мирового развития.

В течение 80-х и начала 90-х годов страны Запада, несмотря на сохраняющийся цикличный характер их хозяйственного развития и определенные социальные и политические трудности, преодолели наиболее болезненные противоречия и проблемы, которые угрожали стабильности западной цивилизации.

Во-первых, формирование устойчиво функционирующего хозяйства, основанного на новейших технологических достижениях и не только обеспечивающего быстрый экономический рост, но и не допускающего в течение последних десятилетий того кошмара в виде гигантской безработицы и социальной напряженности, который яркими красками изображался в 60-е годы, обусловило установление социального мира в большинстве развитых стран, а формирование социального рыночного хозяйства свидетельствует, что это изменение в самом ближайшем будущем будет окончательно и прочно закреплено. Результатом стало резкое упрочение внутренней стабильности постиндустриального мира, который впервые стал развиваться на своей внутренней основе, находясь в полной безопасности от значимых социальных потрясений. Все это сформировало фундамент для одного из наиболее важных изменений — радикально обновился менталитет работника и стала складываться новая система ценностей современного человека, адекватная ны- нешней социальной структуре. Появление элементов постматериалистической мотивации становится, на наш взгляд, тем важнейшим фактором, без которого стабильное развитие постиндустриального общества оказывается невозможным, однако (что необходимо подчеркнуть особо) фактор этот фактически не анализировался с должным вниманием в работах основателей постиндустриализма в 70-е годы.

Во-вторых, страны свободного мира одержали важную историческую победу над коммунистическим блоком. Следствия экономического краха социалистической системы и распада Советского Союза были весьма многообразны и, вполне можно утверждать, играли доминирующую роль в определении социального и политического климата в первой половине 90-х годов. С одной стороны, западный мир получил чисто экономические преимущества — от сокращения военных расходов и затрат на сдерживание СССР и его союзников (что стало не последним фактором, позволившим США достичь в 1997/98 финансовом году бездефицитного бюджета) до открывшихся новых возможностей высокоэффективных инвестиций в развивающиеся хозяйственные системы и появления огромного дополнительного рынка сбыта для своих товаров. С другой стороны, что было не менее, а может быть, и более важным, произошел очень сильный сдвиг как на политическом, так и на психологическом, если можно так сказать, уровне: западные страны утвердились в своем положении мирового гегемона и приступили к формированию однополярного мира, который, судя по все-- му, ознаменует первую половину следующего столетия.

В-третьих, огромную роль сыграло и то, что современный тип технологического развития радикально измененил взгляд на экологические проблемы. В 70-е и 80-е годы экологические вопросы, с одной стороны, были существенным фактором внутренних противоречий в постиндустриальных странах, с другой — в значительной степени определяли зависимость западной цивилизации от других регионов мира, богатых природными ресурсами. Сегодня технологическая революция и продуманная внутренняя политика предотвратили ухудшение экологической обстановки в развитых странах, прежде всего в Европе, и сделали разработку и использование природоохранных технологий одной из наиболее привлекательных сфер инвестирования капитала и знаний. Кроме того, применение невозобновляемых ресурсов и энергоносителей сократилось столь резко, что следствием стало катастрофическое для доиндустриаль-ных регионов и России падение цен на полезные ископаемые, лишь увеличившее мощь и влияние постиндустриального сообщества. Все эти три фактора иллюстрируют определенную самодостаточность постиндустриальной цивилизации, достигнутую к середине 90-х годов.

Между тем развитие постиндустриального общества не является процессом беспроблемным и непротиворечивым. Существует целый ряд вопросов, которые, на наш взгляд, могут существенным образом осложнить переход от современного состояния к зрелому постиндустриальному строю; это вопросы экономического, социального и культурологического характера. Не будучи в состоянии рассмотреть их достаточно подробно, остановимся лишь на теме, прямо или косвенно связанной с проблемой адекватности тех рыночных оценок, которые казались незыблемыми и неоспоримыми в условиях индустриализма и которые сегодня кажутся весьма шаткими и неопределенными. В период, когда идеологи российских хозяйственных реформ столь уверенно направляют страну по пути развития рыночной экономики, было бы совершенно неправильно, на наш взгляд, не замечать, что применение традиционных методов и индикаторов наталкивается на серьезные препятствия.

Природа этих препятствий, как мы полагаем, кроется в том, что современная общественная трансформация инициируется изменениями, происходящими прежде всего на индивидуальном, а иногда даже социопсихологическом уровне; как следствие, многие хозяйственные закономерности и отношения нередко приобретают новое содержание, но продолжают рассматриваться с прежних позиций, что может приводить (и приводит) к ошибочным выводам. Даже если оставить за рамками этой вводной статьи проблемы, связанные с новыми социальными конфликтами внутри развитых обществ, с современным пониманием свободы и открывающимися возможностями самореализации личности, нельзя не упомянуть о тех элементах внутренней противоречивости формирующейся цивилизации, которые связаны с изменениями в стоимостных отношениях и в системе собственности.

Распространение нелимитированных, но в то же время невоспроизводимых благ, усиление роли информации и других уникальных ресурсов в производстве готового продукта в любой отрасли промышленности и сферы услуг, снижение доли стоимости сырья, материалов и рабочей силы в цене результата труда, не говоря уже о неэкономически мотивированной деятельности, становящейся важным фактором производственного процесса, — все это делает традиционные характеристики общественного хозяйства все более и более условными.

Особенно заметно это на двух примерах.

Во-первых, с каждым новым шагом на пути становления зрелой постиндустриальной цивилизации становится все более явным несовершенство современных макроэкономических показателей. Такие инструменты оценки хозяйственного развития, как валовой национальный продукт, национальный доход и им подобные (которые, нельзя не отметить, рассматривались Д.Беллом и другими авторами в 60-е и 70-е годы как наиболее важные показатели экономического планирования и прогнозирования), сегодня оказываются анахронизмами. Так, мало уже кто возражает против того, что показатель валового национального продукта содержит информацию только о прямых издержках на производство благ и не в состоянии отразить ущерб, который наносится обществу и окружающей среде их использованием; что в условиях информационной революции движение стоимостных показателей, одним из которых является и ВНП, ничего не говорит о реальном соотношении производимых и потребляемых благ; что за пределами содержания ВНП остаются значение и роль нематериальных активов, важность учета которых сегодня очевидна; что в нем не могут быть отражены качественные характеристики продукта, являющиеся наиболее актуальными в условиях современного производства, и так далее. Отсюда вытекает необходимость пересмотра важнейших хозяйственных индикаторов, самой теории экономического роста и его темпов, переоценка проблемы государственных расходов, внешнего и внутреннего долга и многое другое.

Во-вторых, неадекватность традиционных индикаторов ярко проявляется и на примере роста нематериальных активов современных корпораций, неисчислимых на основании экономических принципов, и связанных с этим последствий. В этой связи следует отметить три весьма тревожных обстоятельства. Первое связано с тем, что суммарная доля нематериальных активов современных компаний и корпораций растет, но этот рост далеко не всегда соответствует увеличению их реального хозяйственного потенциала. Прежние стоимостные показатели оказываются сегодня неспособ- ными адекватно отразить рыночную оценку компаний; об этом свидетельствует увеличение разрыва между стоимостью предприятий, указанной в их балансе, и ее оценкой со стороны инвесторов. Такие процессы радикально воздействуют на все стороны экономической жизни: их проявлением становятся рост фондовых индексов вне реальной зависимости от развития производства материальных благ и услуг и увеличивающийся отрыв суммарных финансовых активов от реальных объемов производства — и это есть второе тревожное обстоятельство. Третье связано с быстрым подъемом курсовой стоимости акций, приводящим к беспрецедентному отрыву финансового и фондового рынков от реального хозяйственного развития, особенно заметному в последние десятилетия.

Все это делает чрезвычайно актуальным анализ роли и места стоимостных отношений в условиях формирования информационного общества, и этот анализ оказывается в центре внимания современных социологов, исследующих проблемы становления постиндустриальной цивилизации.

Учитывая изложенное, нетрудно понять, что развитие постиндустриальной доктрины в 90-е годы приняло весьма специфический характер. Одно из основных проявлений этой специфичности заключается в том, что одновременно стали проявляться две хотя и не противоречащие друг другу, но в исполнении современных социологов достаточно разобщенные тенденции — стремление к широким обобщениям, отмечающее ренессанс теоретических поисков, столь распространенных в 60-е и 70-е годы, и тщательное и детальное изучение частных вопросов, которое было безусловно преобладающим в 80-е. Кроме того, сегодняшние теоретические прорывы в осмыслении природы и направлений развития постиндустриального общества гораздо в большей мере, нежели прежде, порождены изучением частных экономических и социальных проблем. Если, например, исследования Г.Кана, Д.Белла, К.Томина-ги, Р.Дарендорфа и других пионеров постиндустриализма базировались прежде всего на глубоком осознании радикально изменившегося характера современного общества, что было связано как с повышением роли науки, так и с беспрецедентными хозяйственными трансформациями, то сегодня наиболее значимыми оказываются работы, авторы которых пришли к широким теоретическим обобщениям в первую очередь вследствие изучения частных проблем — изменяющейся практики современного менеджмента, пред- почтении работников, политических и экологических особенностей, трансформирующихся принципов оценки производственных и сервисных компаний и так далее. При этом характерно, что по сей день в западной науке не появилось работ, которые могли бы, например, превзойти классический труд Д.Белла о постиндустриальном обществе и возвестить о новой глобальной парадигме, которой должно следовать развитие социологии в XXI веке. Именно поэтому мы говорим о современных исследованиях как о «новой постиндустриальной волне» в западной науке, но не как о возникновении новой теории социального прогресса. На наш взгляд, несмотря на оживление общетеоретической и методологической дискуссий в последние годы, исследование конкретных социальных проблем доминирует сегодня и будет доминировать на протяжении ближайшего десятилетия в рамках постиндустриального направления. И дело здесь не только в необходимости более глубокого обобщения новых фактов, но в гораздо большей степени в незавершенности самих процессов, которые обозначили бы какое-то новое русло в развитии постиндустриальной доктрины.

Сегодняшний мир находится, несмотря на отмеченные выше факторы его устойчивости, в гораздо более динамичной и даже несколько хаотической фазе по сравнению с той, когда были созданы работы классиков постиндустриализма. Нельзя не вспомнить, что Д.Белл основывал свои теоретические построения прежде всего на таких фактах, как явное обострение внимания к научным исследованиям и их практическое применение (что было очевидной тенденцией с конца второй мировой войны), доминирование сервисного сектора над материальным производством (что также четко обозначилось в 50-е и 60-е годы) и становление социально ориентированного рыночного хозяйства (что было неизменной целью как европейских, так и американского правительств в 60-е и начале 70-х годов). Таким образом, его книга фиксировала тенденции, достаточно явно проявлявшиеся на протяжении по крайней мере четверти столетия, и описывала первый этап становления постиндустриального строя, который к тому времени казался вполне завершенным. В современных условиях мы являемся свидетелями существенно иной ситуации. Сырьевой и экологический кризис, особенно драматично проявившийся в середине 70-х, был радикально преодолен только к началу 90-х; распад социалистической системы, на идее сосуществования с которой была в значительной мере основана прежняя концепция, произошел всего десять лет назад; информационная экономика пока еще только формируется, а рост фондовых индексов и возможная в связи с этим дестабилизация стали приметой последних лет. Весьма характерно, что только в прошлом году разразился экономический кризис в Азии, которая совсем недавно, как предполагали, могла бросить вызов западному хозяйственному превосходству; это углубило понимание роли именно информационного прогресса, а не индустриальной мощи современных государств. Таким образом, сегодняшние теоретические обобщения объективно не могут быть столь глобальными и четкими, как четверть века назад, хотя само их появление свидетельствует о том, что этап простого накопления фактологических данных, неизбежно следующий за периодом быстрого теоретического развития любой концепции, приближается к своему естественному завершению.

Итак, мы подошли к вопросу о том, какие группы социологов определяют современное состояние постиндустриальной теории. Несмотря на всю условность, мы считали бы возможным выделить три типа исследователей, работы которых оказывают наиболее сильное влияние на формирование нового облика данной концепции.

К первой группе мы отнесли бы ученых, которые принимали участие (причем многие из них весьма активное) еще в дискуссиях 70-х годов, но сегодня представляют уже не столько результаты исследований относительно частных проблем, а широкие концептуальные работы. Наиболее ярким представителем этой группы может служить П.Дракер, один из самых известных творцов современной теории менеджмента, опубликовавший в 1995 году ставшую бестселлером книгу «Посткапиталистическое общество», в которой он изложил свои воззрения на современное состояние и перспективы развития западной цивилизации. Нельзя не отметить, что в этой работе термин «посткапиталистическое общество», введенный Р.Дарендорфом в 1959 году, фактически впервые получил детальное обоснование и стал основой концепции, претендующей на глобальный характер. К той же группе относится Дж.К.Гэлб-рейт, патриарх американской экономической науки и автор «Нового индустриального общества». В своей книге «Справедливое общество» (1996) он излагает комплексное видение мира, стоящего на пороге нового столетия. С меньшим, нежели у Дж.К.Гэлбрейта, налетом долженствования, опираясь на последние тенденции ми- рового прогресса, подходит к рассмотрению современных проблем в своем труде «Будущее капитализма» и Л.Туроу, возглавляющий школу менеджмента при Массачусетсском технологическом институте. Как и прежде, исследуют вопросы взаимодействия индивида и общества, личности и государства такие известные социологи, как американец А.Этциони («Новое золотое правило», 1997) и французский социалист А. Турен («Сможем ли мы жить вместе?», 1997). Весьма интересно трактует будущее западного мира и перспективы межцивилизационного диалога один из ведущих американских политологов, участвовавший еще в политических дебатах 70-х, С.Хан-тингтон («Столкновение цивилизаций и формирование нового мирового порядка», 1997).

Все эти работы, хотя они и посвящены различным проблемам (а потому помещены в разные части представляемой антологии), близки друг другу по целому ряду аспектов. Во-первых, их авторы — известные социологи, не понаслышке знающие об экономических и политических процессах, которые ознаменовали послевоенный период, пережившие многие потрясения, выпавшие на долю западных стран, и уже в силу этого способные к самым глубоким и неординарным обобщениям. Во-вторых, каждый из них пришел к потребности создать посвященные глобальным проблемам работы в силу продолжительного и всестороннего исследования определенного типа проблем, сформировавшегося в западном обществе в последние десятилетия. В-третьих, представленные исследования выполнены в главном русле постиндустриальной теории, и их авторы не покушаются на ее методологические основы, а скорее обогащают концепцию, аккуратно и бережно инкорпорируют в нее новые элементы; ни одна из названных здесь работ в явной форме не претендует на создание альтернативной глобальной теории.

Вторая группа исследователей способна, на наш взгляд, определить лицо западной социологии в начале нового столетия. Это не означает, что речь идет исключительно о молодых ученых, выступивших в 90-е годы со своими новаторскими работами. Мы говорим о представителях разных поколений, которые акцентируют свое внимание на относительно частных социальных проблемах, но уже накопили явный потенциал для глобальных обобщений и формулирования новой концепции перспектив цивилизации. К предста-' вителям этой группы, работы которых включены в нашу антологию, относятся молодой американский исследователь Ф.Фукуяма, из- вестный прикладной социолог Р.Инглегарт, ведущий японский футуролог Т.Сакайя и шведский исследователь Л.Эдвинссон. На первый взгляд, между ними можно найти гораздо больше черт различия, нежели сходства. Ф.Фукуяма, получивший известность в 1989 году, после опубликования его статьи «Конец истории» (на ее основе он написал затем книгу под тем же названием), изначально поставил весьма глобальные вопросы и наметил весьма перспективные цели; между тем новая его книга («Доверие», 1995), отрывок из которой включен в этот сборник, показывает не только глубокую обоснованность целого ряда приведенных в первой работе положений, но и раскрывает весьма нетрадиционный взгляд автора на вопросы современной социальной эволюции. Напротив, Р.Инглегарт в двух представленных здесь работах («Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе», 1990, и «Модернизация и постмодернизация», 1997) проделывает совершенно противоположную эволюцию, начиная с исследования системы предпочтений и ценностей личности в наиболее успешно развивающихся постиндустриальных странах и переходя затем к осмыслению того, как эти изменения воздействуют на поляризацию современного мира и определяют происходящие в нем процессы. Т.Сакайя, посвятивший целый ряд своих трудов исследованию процессов технологического развития и совершенствования информационных технологий, анализирует вопрос о том, к каким переменам в хозяйственной системе, в мотивах деятельности работников и в стереотипах поведения приводит подобный прогресс и какими могут стать его последствия («Стоимость, создаваемая знанием, или История будущего», 1991). И, наконец, Л.Эдвинссон, признанный сегодня в мире как один из наиболее известных экспертов по проблеме «интеллектуального капитала», ставит в центр своей работы проблему отличия хозяйственной системы, основанной на производстве и использовании интеллектуального капитала как своей важнейшей цели, от традиционной рыночной экономики (Эдеинссон Л., Мэлоун М. «Интеллектуальный капитал», 1997).