Был город-фронт, была блокада... - 1984

тыми стеклами, с сугробами на скамейках. Тоже стоят. Наверное, всегда теперь так будут стоять. Невозможно представить, чтобы все это когда-нибудь двинулось, зазвенело, заше­ лестело по асфальту. Неужели мы в этом ког­ да-то ездили? Странно! Я шла мимо умерших трамваев и троллейбусов в каком-то другом столетии, в другой жизни. Жила ли я сто лет раньше сегодняшнего дня или сто лет позже — я не знала. Мне было все равно.

Тропинка вилась посредине улицы. Но здесь она была довольно широкой. Я услыша­ ла позади себя скрип полозьев. Остановилась и оглянулась: женщина везла на саночках мужчину. Он был привязан к санкам полотен­ цем, он сидел и был явно еще живой. Я вяло подумала: «Куда же она его везет?» Потому что уже начинались амбары... Взглянув на ам­ бары, я подумала: «Это зернохранилища. Хра­ нилища зерна. Да, ведь когда-то во всех этих амбарах было зерно — рожь, и даже между ам­ барами, под навесами, тоже лежали груды ржа­

При мысли о ржаных зернах рот мой на­ полнился холодной слюной. Я вспомнила, как растирали мы в руках спелые ржаные колосья летом, когда жили в Заручевье, там, где я узна­ ла о дневных звездах. На мгновение мне точно пахнуло в лицо запахом ржаного поля... Если б

ох как мы на своих супах истомились по «твер­ дой еде»!

«Сейчас выну хлеб и съем его весь», — по­ думала я, и в глазах у меня потемнело. Я оста­ новилась, рывком расстегнула противогаз... и вдруг мне удалось подавить внезапно вспых­

нувшее, единственное за всю дорогу живое чув­ ство. Я сказала себе тихо, но вслух:

— Нет. У завода Ленина. Сяду. Отопью глоточек чайку. Съем хлебца.

И снова, на миг нарушенная, воцарилась во мне нехорошая покорная тихость. Я стала двигаться дальше и до сих пор помню, что всю дорогу была удивительно кроткой, спокойной и как-то очень готовой умереть. Даже не умереть, а раствориться в этом снеге, в этих огромных сугробах, в заиндевевших багрово-кирпичных амбарах, в низком грифельном небе.

Эта кротость, как мы уяснили потом, была действительно началом смерти. Как раз в этом состоянии человек начинал все говорить с упо­ треблением суффикса «чка» и «ца»: «кусочек хлебца», «корочка», «водичка» — и становился безгранично вежливым и тихим.

...Уже за Невской тропинку мою пересекла поперечная. И так случилось, что в ту минуту, когда я подошла к этому малому перекрестку, столкнулась я с женщиной, замотанной во мно­ жество платков, тащившей на санках гроб, соб­ ственно говоря, даже не гроб, а что-то вроде комодного ящика.

Может быть, это даже и был комодный ящик, заколоченный сверху фанеркой. Она тащила его,

аона остановилась, чтобы пропустить меня,

выпрямилась и глубоко вздохнула. Я шагнула, а она в это время рванула саночки. Я опять встала. А ей уж не сдвинуть с места санки: на­ верное, они наскочили на какую-нибудь выбоинку или бугор на тропинке, и стоят они прямо около моих ног. Она ненавидяще посмот­ рела на меня из своих платков и еле слышно крикнула:

— Да ну, шагай!

И я перешагнула через гроб, а так как шаг пришлось сделать очень широкий, то почти упала назад и невольно села на ящик . Она вздохнула и села рядом.

—Из города? — спросила она.

—Да.

—Давно?

—Давно. Часа три, пожалуй.

—Ну что там, мрут?

—Да.

—Бомбит?

—Сейчас нет. Обстреливает.

у меня их было две: одну я несла папе, а дру­ гую решила выкурить по дороге, у завода име­ ни Ленина. Но вот не утерпела и закурила.

Женщина с неистовой жадностью взглянула на меня. В глубоких провалах на ее лице, где находились глаза, вроде что-то сверкнуло.

—Оставишь? — не сказала, а как-то про­

с «гвоздика», пока я курила, и сама протянула руку, увидев, что «гвоздик» выкурен до поло­ вины. Ей хватило на две затяжки .

Потом мы встали, обе взялись за веревку ее санок и перетащили гроб через бугорок, на ко­ тором он остановился. Она молча кивнула мне. Я — ей. И опять, от столба к столбу, пошла к отцу. Встреча с женщиной, тащившей комод­ ный ящик-гроб, и перекур с нею ничего не ше­ вельнули во мне тогда. Я только подумала: «Теперь не присяду до завода Ленина. А у за­ вода съем кусочек хлебца».

...У завода Ленина, откуда когда-то оченьочень давно — в детстве и юности — начинался

«город потому что до завода ходила конка, а от завода трамвай, — у завода Ленина, быв­ шего Семянниковского, я присела на бетонную скамеечку, огибавшую бетонную диспетчер­ скую будку (выстроенную, конечно, в стиле Корбюзье), аккуратно съела «кусочек хлебца» и пошла дальше по Шлиссельбургскому. Наша школа не вызвала никаких воспоминаний. Я не посмотрела и вправо — на Палевский, где пять месяцев тому назад под воем и громом снаря­ дов неспешно, торжественно умирала моя баб­ ка, благословляя все четыре стороны света и моля о спасении Москвы; не взглянула на пе­ рекресток, где среди библейских серебряных облаков мы стояли с отцом и спеша говорили о Николае, о его работе «Лермонтов и Маяков­ ский», о поэзии, о будущем...

А ведь это я т е п е р ь пишу, т е п е р ь вспо­ минаю этот ледовый путь, а тогда я вовсе не от­ метила, что вот не взглянула в сторону отчего дома, не подумала о его последних обитателях...

Повторяю, у меня тогда почти не было чувств, не было человеческих реакций. Вернее, были одни суженные, первичные реакции.

Я только замерла, когда дошла до Невы, до перехода к папиной фабрике, потому что уже смеркалось и первые, нежнейшие, чуть сирене­ вые сумерки спускались на землю. Сиреневорозовой, дымчатой была засугробленная Нева и казалась необозримой свирепой снежной пус­ тыней.

Отсюда до отца было дольше всего, хотя я ви­ дела через Неву его фабрику и знала, что влево от главных корпусов стоит старенькая бревен­ чатая амбулатория.

В противогазе у меня остался совсем малень­ кий кусочек хлеба, граммов сто, и я подумала, что, наверное, у отца найдется же кружка ки­ пятка и мы поделим этот кусочек и съедим его.

лицо его приняло зеленовато-голубой оттенок...

Но волосы на висках и на затылке, легкие полуседые волосы блондина, еще топорщились и кур­ чавились, и глаза его, большие, выпуклые, голубые, в мерцании свечи казались особенно большими и голубыми.

Я молча стояла перед загородочкой, перед папой. Он поднял отекшее свое лицо, взглянул на меня снизу вверх очень пристально и вежли­ во спросил:

—Вам кого, гражданка?

Ия почему-то ответила деревянным голосом, слышным самой себе:

—Мне нужно доктора Берггольц.

не страх, нечто неведомое — что-то, что я не мо­ гу определить даже теперь, — охватило меня, но тоже что-то мертвое, бесчувственное. Он участливо повторил:

—На что жалуетесь?

—Папа, — выговорила я, — да ведь это я —

Ляля! ..

...Мы вошли в маленькую, слабо освещенную каганцом кухню амбулатории. Свечку папа при­ нес с собой и тут же потушил ее. Это была государственная драгоценность, ею папа пользо­ вался только на приемах.

Две женщины в халатах поверх ватников — одна низенькая и черноглазая, другая очень вы­ сокая, с резко подчеркнутыми истощением чер­ тами лица, — всплеснули руками, увидя меня.

—Лялечка, — почти пропела низенькая, черноглазая, — как... как вы выросли!..

—Это Матреша, — сказал папа, — не узна­ ешь? Матреша, лучшая санитарка. А это — Александра Ивановна... Тоже не узнала?

—Папа, да ведь я у тебя последний раз лет пять назад была.

...На меня напала какая-то болезненная болт­ ливость. Я очень долго молчала последние дни, а тут от тепла, исходящего от печурки, от людей, окружавших меня, я опьянела. Меня вдруг стало клонить в сон, покачивать, в то же время хоте­

беря «гвоздик» своими большими, умными ру­ ками хирурга. — Богато живете, мужики!

...Нечто вонючее и странное на сковородке было подано на стол. Мой ломтик хлеба мы поаптекарски поделили на всех четверых, разлили но кружкам кипяток — тоже всем ровнехонькоровнехонько, сели у столика, и было так тесно, что мы невольно прижимались друг к другу, как в битком набитом вагоне... Маленькое пламечко каганца металось из стороны в сторону, тени наши, уродливые и страшные, качались на сте­ нах комнатки, и от этого еще больше казалось, что все мы куда-то едем — далеко-далеко, на поезде дальнего следования...

Когда мы поели, Александра Ивановна кудато ушла, а Матреша опять предложила мне по­ мыться, и я опять отказалась, вспомнив Неву

и лестницу, а вспомнив ее, не по необходимости,

адвижимая чем-то умственным и полузабытым, сказала:

— Отец, ты совсем не бережешь себя...

—То есть? — спросил он удивленно.

—Ну вот... ступеньки во льду вырубаешь...

Он взглянул на меня почти с состраданием.

—Дура ты, дочь моя и знаменитая поэтесса города Ленина, — беззлобно сказал он. — Ибо

много говорил в тот вечер, а мы ведь тогда совсем мало говорили — инстинктивно берегли силы.

Пана рассказывал, как организует стационар на своей фабрике.

— Вот хожу по Невской заставе с нашими фабричными властями и привожу в стационар кадровых наших ткачей и ткачих. Я ведь их* всех знаю — слава богу, двадцать лет на фабри­ ке... Эти у меня не умрут! Ну, черт же побери, ведь когда-нибудь фабрика-то заработает! И сук­ но нужно будет людям, одежонка-то за войну пообтреплется, а?

—Наверное, — сказала я.

Мне было почему-то противно думать о сукне, даже затошнило, когда я его себе пред­ ставила — серое, жесткое, и почему-то его надо еще разжевать...

Я совершенно опьянела от вонючей еды, от кипятка, от тепла, меня клонило куда-то в сторо­ ну, я стала не то засыпать, не то умирать. Чер­ ноглазая Матреша первая заметила мое со­

спать пора. — И уже тоном приказа добавила: —

— Мне не снять валенки, Матреша.

лому человеку, моют ноги, а она поглядывала на меня снизу вверх милыми своими круглыми глазами и приговаривала чуть нараспев, точно рассказывала сказку про кого-то другого, и я, сквозь сон, слушала ее.

— ...А шла-то издалека, из города, да ведь все по снегу да по льду... Умница, к папочке шла, правильно надумала... А ведь как на па­ почку похожа, до чего ж похожа, портрет вы­ литый...

Явздрогнула, как вздрагивают, просыпаясь,

ивзглянула прямо в глаза Матреши: санитарка смотрела на меня с такой любовью, что мне стало ясно: эта женщина тоже любит моего отца.

...С тем же чувством спокойной твердости пошла я на второе утро обратно в город, все по тому же пути, по которому, почти мертвая, шла сюда позавчера...

Ябыла так же слаба, как позавчера, но я зна­ ла, что должна идти, должна жить и работать, потому что работа моя нужна людям. Я не испы­ тывала, повторяю, от этого сознания ни гордости собой, ни счастья. Я просто шла и делала дело: обдумывала предстоящие свои радиопередачи, вперемешку с ними тихонько бормотала внезап­ но возникающие строки стихов, которые необхо­

то горького.

А Матреша ловко, хотя и с трудом, стянула валенки с распухших моих ног и погрузила их в ведро с теплой водой. О, какое это было бла­ женство! Теплая вода и чьи-то ласковые, родные и властные руки, расторопно скользящие по ноющим ступням, — то санитарка Матреша, стоя на коленях, мыла и растирала мне ноги, и мне почему-то не было стыдно, что мне, взрос­

тоже по заданию радиокомитета...

Я знала уже, о чем они будут: вот — о сего­ дняшнем дне Ленинграда, о себе, как одной из ленинградок, о том, что было главного с нами за восемь месяцев войны, о том, что мы чувст­ вуем, как воюем сейчас, о том, что, голодные, теряющие самых близких людей, сами умираю­ щие, мы любим жизнь и поэтому обязательно победим.

Ольга Берггольц

А Р М И Я

Мне скажут — Армия... Я вспомню день — зимой,

...Теперь ты понимаешь — почему нет Армии на всей земле любимей, нет преданней ее народу своему, великодушней и непобедимей!

январский день сорок второго года. Моя подруга шла с детьми домой — они несли с реки в бутылках воду.

Их путь был страшен,

хоть и недалек. И подошел к ним человек в шинели, взглянул —

и вынул хлебный свой паек, трехсотграммовый, весь обледенелый,

иразломил, и детям дал чужим,

ипостоял, пока они поели.

И мать рукою, серою, как дым, дотронулась до рукава шинели. Дотронулась, не посветлев в лице...

Не ведал мир движенья благодарней! Мы знали ВСЕ о жизни наших армий, стоявших с нами в городе, в кольце.

...Они расстались. Мать пошла направо, боец вперед — по снегу и по льду.

Он шел на фронт, за Нарвскую заставу, от голода качаясь на ходу.

Он шел на фронт, мучительно палим стыдом отца, мужчины и солдата: огромный город умирал за ним в седых лучах январского заката.

Он шел на фронт, одолевая бред, все время помня, нет, не помня — зная, что женщина глядит ему вослед, благодаря его, не укоряя.

Он снег глотал, он чувствовал с досадой, что слишком тяжелеет автомат, добрел до фронта и пополз в засаду на истребленье вражеских солдат...

ный завод из-за вражеских обстрелов работу прекратил, а печь его, не совсем разрушенную, мы, саперы, используем как зал для собраний.

Это печь обжигательная, в ней просторно. Когда завод действовал, сюда по рельсам вка­ тывали вагонетки, нагруженные сырцом. Так называются свежевыпиленные кирпичи, они мало похожи на настоящие. Но, пробыв опре­ деленное время в раскаленной печи, кирпичи выезжали наружу звонкими и румяными. А сей­

уцелевшие доски, брусья и живо сколотили скамейки и столы. Так что устроились мы в пе­ чи с удобствами.

Сегодня 23 февраля — День Красной Ар­ мии. Зенитчики бдительно охраняют небо, на батареях у них полный боевой припас. Я, ко­ мандир батальона, комиссар и актив комсомоль­ цев совместно выработали программу празд­ ника. Конечно, доклад о 24-й годовщине РабочеКрестьянских Вооруженных Сил Страны Сове­ тов. Затем чтение приказа о награждении особо отличившихся на боевых заданиях красноар­ мейцев и командиров. Затем отдых, а после — концерт певцов, музыкантов, рассказчиков-юмо­ ристов и танцоров: самодеятельность в батальо­ не неплохая. Концерт устроим здесь же в печи при свете факелов.

На праздник все мы, 600 саперов, ждем за­ кадычных друзей батальона — рабочих и работ­ ниц Кировского завода. Пайки у них хуже на­ ших, красноармейских, и бойцы единодушно по­ становили: накормить гостей досыта. Конечно, не из кладовой — там строжайший учет каж­

23 февраля, хозяйственная служба батальона известила бойцов, что, мол, гостям-кировцам будет «задан пир на весь мир», да еще каждый получит узелок с гостинцем для детишек или внучат. Все мы возликовали, гордясь собой (конечно, втихомолку).

Дружба наша с кировцами началась с лопат. Лопата, как известно, первейший для сапера инструмент. А началась война — лопат нехват­ ка. Мы — туда, сюда и добрались до знамени­ того на всю страну промышленного гиганта.

«Да как же вас, ребята, не выручить!» И ки-

ную к Ленинграду, довелось мне побывать де­ сантником в танке КВ . Ездил я в своей жиз­ ни и в конных экипажах, и верхом, и в авто­ мобилях, летал в самолетах, — но такого при­ ятного ощущения, как в КВ, не испытывал: идет КВ через вражеские траншеи, сминая их, преодолевает противотанковые рвы или ка­ тит через неровности местности — ощущение одно: быть врагу биту, будет и на нашей улице праздник...

Итак, сегодня День Красной Армии. В не­ большой группе кировских рабочих, какую мы способны хорошо принять, знаем, будут вете­ раны революции — ученики и друзья Владими­ ра Ильича Ленина, будут и те, кто КВ строил и лопатами нас снабжал.

...Гостей мы первым делом пригласили в баню.

Саперная наша банька хоть и в землянке, но все в ней на своем месте. Очаг высится мед­ ведем — кирпич под рукой, сложили на совесть, чтобы ж а р держал. И котел для согревания во­ ды, и кадка с запасом холодной. И ни комка земли — все вокруг обшито тесом. А вскарабка­ ешься с полка на полок — и ты на самом жару, только что глаза не лопаются. А это саперу в самый раз.

Не описать, до чего обрадовались бане наши гости. В городе ведь с этим сложно — воду с Не­ вы наноси, а полешко дров не всегда и подвер­ нется под руку.

— Да у вас и веники припасены!.. И мыль­ це — каждому по кусочку! Ну, ублажили, ре­ бятушки, стариков, спасибо вам, спасибо!

...Наконец все мы двинулись в наш зал для собраний. Под высоким крутым сводом пе­ чи запылали факелы. Рабочие и работни­ цы, прежние путиловцы, а ныне кировцы, под­ нимаясь один за другим на возвышение, рас­ сказывали о встречах с Лениным. Кто видел­ ся с Владимиром Ильичем в апреле семнадца­ того у броневика на Финляндском вокзале; кто в Смольном в дни Октябрьского восстания; кто уже при Советской власти, в Кремле, а кто в

ем и уважением относился к рабочим Путилов­ ского завода. А в гражданскую войну, когда,

опасности!» первыми из рабочих откликались путиловцы: оставляли цехи, вооружались, и Красная Армия получала в пополнение несо­ крушимо стойких бойцов. А комиссары из

слушателей, и казалось, каждый сапер наравне с ветеранами партии как бы лично переживает встречи с Владимиром Ильичем.

—Еще расскажите, еще...

жение беседы до другого раза.

А когда и рассказы, и вопросы были исчер­ паны, мы услышали живой голос Ленина. Этот сюрприз устроили нам гости. Из своего завод­ ского клуба кировцы привезли старинную, вре­ мен гражданской войны, пластинку. Завели па­ тефон — и весь батальон затаил дыхание.

«Товарищи, — услышали мы голос, смягчен­ ный на звуке «р», — капиталисты Англии, Франции и Америки помогают деньгами и воен­ ными припасами русским помещикам... желая восстановить власть царя, власть помещиков, власть капиталистов. Нет. Этому не бывать. Красная Армия сильна тем, что сознательно и единодушно идет в бой за крестьянскую зем­ лю, за власть рабочих и крестьян, за Советскую власть. Красная Армия непобедима!»

Короткую речь Владимира Ильича, где каж­ дое слово как чеканный металл, мы выслушали еще и еще раз. Закроешь глаза — и Ленин будто здесь, перед нами, говорит с батальоном. И набегает на душу волна восторга, и хочется дать клятву Ленину, что и в эту жестокую вой­ ну, навязанную нам немецкими фашистами, Красная Армия выстоит и победит.

Комиссар предоставил слово бойцам, поже­ лавшим выступить, — и ребята, волнуясь и оттого срываясь с голоса, один за другим вы­ крикнули:

—Клянусь Ленину, что буду сражаться до полной победы над фашистами, а если понадо­ бится, жизни своей не пощажу для победы над фашистской гадиной!.. Клянусь!.. Клянусь!.. Клянусь!..

—Клянемся!.. — встал и полной грудью вы­ дохнул весь батальон.

Иклятву свою — сдержали.

Победили.