Президент рональд рейган

„инвентаризацию" всех проблем, по которым шли переговоры или обмен мнениями, но затем часть из них застопорилась. Договорились продолжить этот разговор.

От моих бесед с Шульцем в начале 1983 года у меня складывалось двойственное впечатление. С одной стороны, это был собеседник, вроде стремившийся к некоторой нормализации советско-американских отно­шений и обдумывавший пути к этому. Не было у него и идеологической одержимости, мешавшей нормальному обсуждению с ним проблем. С другой стороны, пока все его высказывания сводились в основном к общим рассуждениям и пожеланиям. От конкретного диалога по конкретным вопросам он упорно уклонялся. Не было у него соответственно и видимого стремления установить конфиденциальный канал между руководством обеих стран, как это бывало при прежних администрациях. Судя по всему, ни он, ни сам Рейган не испытывали в этом потребности, поскольку у них не было желания (во всяком случае, на том этапе наших отношений) вести конфиденциальный обмен мнениями. Обычные дипломатические каналы вполне их устраивали.

Показательно, что именно при Шульце была отключена прямая теле­фонная связь между мною и госсекретарем, которая была установлена еще при президенте Никсоне и действовала почти десять лет. Это решение Шульца (несомненно, с одобрения Рейгана) реально символизировало стремление администрации отказаться от всех „пережитков" периода раз­рядки в советско-американских отношениях.

Как впоследствии стало ясно из мемуаров госсекретаря, он проявлял повышенную осторожность в завязывании какого-либо диалога с советской стороной. Чуть ли не каждый разговор со мной он согласовывал с прези­дентом (окружение президента в Белом доме, а также Уайнбергер и директор ЦРУ Кейси были решительными противниками какого-либо улучшения отношений с СССР). Видимо, поэтому обсуждение Шульцем со мной конкретных проблем проходило таким черепашьим шагом. Он как бы осторожно пробовал температуру воды: не слишком ли она горяча. Чувствовалось, что госсекретарь в беседах был даже более связан сужде­ниями Рейгана, чем Громыко директивами Политбюро.

Встреча с Рейганом

Как мы договорились во время нашей последней беседы, госсекретарь и я должны были встретиться 15 февраля для продолжения обмена мнениями о возможных шагах с целью улучшения наших отношений.

Когда в тот день я пришел к нему в 5 часов дня, он неожиданно и многозначительно сказал, что президент Рейган выразил желание перегово­рить со мной. Я был, разумеется, заинтригован и тут же дал согласие. Затем мы вместе с Шульцем спустились в подвальный гараж госдепартамента и на его автомашине поехали в Белый дом. Был необычно морозный и снежный день для Вашингтона. На улицах было мало прохожих.

Мне бросились в глаза некоторые элементы таинственности или, вернее, желания не афишировать встречу президента с советским послом, сделать ее негласной.

Президент принял нас у себя на квартире, а не в своем рабочем кабинете, отметив, что хотел бы побеседовать со мной в неофициальной обстановке. В

сугубо доверительно

последовавшей затем беседе, продолжавшейся около двух часов, Шульц активного участия не принимал, ограничиваясь отдельными репликами. Кроме нас троих, никого больше не было на беседе.

После взаимного обмена приветствиями президент сказал, что Шульц подробно доложил ему о наших с ним беседах и о моих высказываниях насчет возможности улучшения отношений между нашими странами, которые делались мною по поручению советского руководства. Он особенно хорошо помнит высказывания Андропова на эту же тему в беседе с Бушем и Шульцем и хотел бы в этой связи кое-что сказать и от себя лично.

Прежде всего он считает, что было бы полезно установить с Генераль­ным секретарем личный доверительный канал связи, „минуя 'бюрократию", и время от времени проводить откровенный обмен мнениями. Таким „закры­тым каналом" могли бы стать контакты через Шульца и советского посла. Насколько он знает от своих предшественников, так было и в прошлом, и это себя оправдало.

Я подтвердил эти слова президента.

Генеральный секретарь Андропов, сказал далее президент, говорил Бушу и Шульцу, что он хочет хороших и добрых отношений с США. Вы, г-н посол, в свою очередь, говорили об этом при встречах с Шульцем от имени советского руководства. Прошу передать г-ну Андропову, что я тоже хочу хороших отношений с СССР. Мы, конечно, оба отдаем себе отчет, что спорных вопросов накопилось так много, что все их не решить при нашей жизни. Но ряд вопросов можно и нужно решать. Возможно, в СССР на меня смотрят как на безумного поджигателя войны. Но я не хочу войны между нами, так как знаю, какие неисчислимые бедствия она принесла бы нам. Нужно какое-то свежее начало в наших отношениях. Я хорошо понимаю важность для наших отношений, например, обсуждаемых на переговорах в Женеве вопросов стратегических и европейских ядерных вооружений. Но они потребуют еще времени, несмотря на старания обеих сторон, так как эти вопросы очень сложные - и технически, и политически. Есть и другие вопросы, как сложные, так и менее сложные, ими надо заниматься и стремиться-решать.

Я обратил внимание, сказал далее Рейган, что г-н Андропов сторонник подхода „больше дела, меньше лозунгов". Новому руководителю легче сде­лать первый, пусть символический шаг.

Таким жестом или шагом, который получил бы очень большое звучание в США, продолжал он, могло бы быть, например, решение вопроса о нескольких пятидесятниках, вынужденно проживающих в американском посольстве в Москве с 1978 года. Эти люди стремятся получить разрешение эмигрировать из СССР. Без преувеличения могу сказать, зная общественное мнение Америки, что такой оборот дела получил бы здесь более широкое и позитивное звучание, чем даже какое-то соглашение по другому вопросу, подписанное между нами. Как это ни парадоксально, но в Америке по-своему воспринимают события (надо сказать, что президент был в известной степени прав, если учитывать американскую специфику).

Рейган считал, что поправка Джексона-Вэника, увязывающая эмигра­цию евреев с торговлей, была ошибочной. Но ее принял конгресс, и прези­дент ее отменить не может. Но если конгресс решит ее отменить, то он как президент препятствовать не будет.

Здесь Рейган сделал паузу, как бы приглашая меня высказать свое мнение.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Я изложил некоторые наши основные соображения. Сказал, что если американское правительство и лично президент выражают сейчас готов­ность вести дело к улучшению отношений между двумя нашими странами, то США могут рассчитывать на надлежащую взаимность со стороны СССР. При этом для нас было бы важно знать, как американская сторона имеет в виду конкретно реализовать это свое намерение.

Президент тут же сказал, что он хотел бы, однако, задать мне вначале один откровенный вопрос, а именно: действительно ли мы считаем, что США представляют военную угрозу для СССР, что США могут напасть на СССР, начать ядерную войну. Далее он сделал исторический экскурс в прошлое: когда в конце второй мировой войны США имели монополию на ядерное оружие, развернутую военную промышленность и все необходимое, чтобы господствовать над миром, кто мог бы остановить США? Но они не сделали этого.

Этот аргумент насчет могущества США в конце второй мировой войны Рейган использовал не впервые, он писал об этом в одном из своих посланий Брежневу. Ему тогда ответили, что СССР был верен своим союзническим обязательствам и не мыслил подобными категориями, хотя советская армия в тот момент господствовала на Европейском континенте. Я развернул эту мысль в своем ответе президенту.

Затем я напомнил Рейгану, что СССР окружен многочисленными амери­канскими базами, что США создают новое ракетно-ядерное оружие, наращивают гонку вооружений. Призвал его взглянуть на все это нашими глазами.

Что касается вопроса, сказал я далее, считаем ли мы, что США представляют военную угрозу для СССР, то буду откровенен: нынешнюю огромную программу перевооружений администрации при напряженных политических отношениях между двумя странами мы считаем серьезной угрозой для безопасности нашей страны.

Хочет ли американский народ войны? Ответ тут однозначный: нет, не хочет, как и любой другой народ. У нас же каждая семья знает, что такое война и какое горе она несет всем. Мы исходим из того, что все это президент США отчетливо осознает.

Рейган заметил, что он это, разумеется, хорошо понимает. Однако поскольку наш разговор принял откровенный характер, то он хотел бы сказать, что в США рассматривают как угрозу для себя главное политическое кредо СССР, вытекающее из основополагающего для него учения марксизма-ленинизма, что весь мир должен стать коммунистическим. Соответственно СССР автоматически поощряет или поддерживает револю­цию в любой стране, особенно если это затрагивает интересы США. Короче, СССР исходит из того, что будущее только за ним, а у США нет будущего, хотя их нынешнюю социальную систему поддерживает большинство населения, у которого самый высокий в мире уровень жизни. С этим мы никак не можем согласиться, добавил Рейган, мы верим в свое будущее и будем за него бороться.

Я сказал президенту, что изложенное им понимание наших взглядов, видимо, искренне, но оно далеко от действительности. Мы не собираемся насаждать наши убеждения или взгляды силой оружия. Пусть лучше история сама рассудит наше историческое соревнование при мирном сосущество­вании наших стран. Мы не провозглашаем „мировой поход против капитализма". Мы готовы принять вердикт истории без всякой войны и без

сугубо доверительно

каких-либо опрометчивых действий, которые могли бы привести нас к такой гибельной войне, особенно между СССР и США. А избежать ее - в интересах обеих стран. Для этого и нужно совместно работать с целью нормализации наших отношений.

Заметив, что подобную тему нельзя решить в ходе одной беседы, Рейган затем перешел на шутливый тон, сказав, что ему немало досталось за так называемые „десять заповедей Ленина", о которых он прочитал в одной из местных калифорнийских газет и использовал в своем публичном выступлении.

(На поверку выяснилось, что таких „заповедей" вообще не существует. Надо сказать, что давняя привычка Рейгана произвольно пользоваться в подтверждение своей позиции или оценки неизвестно откуда взятыми фактами, цитатами и сведениями не раз ставила в тупик не только общественность, но и журналистов, и сотрудников Белого дома.)

Я сказал президенту, что хотел бы все же воспользоваться этой неожи­данной возможностью побеседовать лично с ним, чтобы изложить ему наш подход к практическим шагам в наших отношениях, имея в виду продолжить более детальное обсуждение с госсекретарем, как это и планировалось ранее.

Рейган сказал, что он готов выслушать меня.

Я достаточно подробно остановился прежде всего на переговорах по ядерному разоружению: ограничению ядерных вооружений в Европе и ограничению и сокращению стратегических вооружений.

По первой проблеме Рейган (без серьезных аргументов) повторил позицию США, но не оспаривал нашу аргументацию. Он указал, что счет ракет средней дальности в Европе должен вестись „на равных" между СССР и США, как главных договаривающихся ядерных держав, а не между СССР и НАТО. Только такой подход для них приемлем. В отношении переговоров по стратегическим вооружениям Рейган был немногословен. Он бросил лишь реплику, что предлагает „существенное сокращение" и что это свидетельствует о его миролюбивых намерениях. Пусть делегации еще поработают. Чувствовалось, что сейчас его внимание привлечено лишь к переговорам по ядерным вооружениям в Европе.

На мое замечание, что, по нашему мнению, есть возможности поиска решений в местах напряженности. Рейган заметил, что, пожалуй, можно попробовать поискать такие точки соприкосновения на Ближнем Востоке, хотя расхождения здесь очевидные и немалые.

Шульц добавил, что не следует забывать также Афганистан, Польшу и Кампучию.

Хочу лично повторить в заключение, сказал Рейган, что, как и г-н Андропов, я хочу добрых и хороших отношений между нашими странами. Я за то, чтобы исчезла угроза войны в наших отношениях, за позитивный поворот в этих отношениях. Прошу передать об этом Генеральному секретарю и всему советскому руководству.

Подчеркнув, что это, разумеется, будет сделано, я со своей стороны попросил его со всем вниманием отнестись к нашей точке зрения, которая была ему изложена.

Рейган обещал внимательно обдумать весь наш с ним разговор.

Когда мы с Шульцем вернулись в госдепартамент, то подробно обсудили положение в разных районах мира и проблемы двусторонних отношений.

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН

Так прошла моя первая личная деловая встреча с президентом Рейганом. Для него это вообще была первая продолжительная беседа с советским официальным представителем.

Само решение Рейгана провести такую встречу было по-своему знамена­тельным, ибо она состоялась лишь на третьем году его президентства, что свидетельствовало о какой-то его личной попытке, наконец, разобраться в советско-американских делах. В своих мемуарах Шульц рассказывает, что против встречи Рейгана с советским послом возражало все ближайшее окружение президента. И все же Рейган принял такое решение.

Для Шульца, как он сам признает, это было принципиально важно: раз сам президент начал диалог с советским послом, то и он, госсекретарь, может смелее и более конкретно заниматься советско-американскими делами. Такова была атмосфера в рейгановской администрации. Сам факт нашей встречи держался в строгой тайне.

На меня Рейган произвел тогда впечатление человека, высказывания которого носили достаточно искренний характер и отражали его собственное политическое кредо применительно к отношениям с СССР. Вместе с тем настораживающим и даже опасным в этом кредо было то, что в нем смешались вместе реальная политика, основанная на реальностях современного мирл, и твердая убежденность в том, что СССР стремится к мировому господству, исповедуя положение марксизма о неизбежной победе коммунизма над капитализмом. Опасность тут была в том, что Рейган, как и Брежнев, слабо разбирался в теоретических вопросах. Это лишь фиксировало его идеологическую непримиримость, которая постоянно подпитывалась его консервативным окружением. А все это непосредственно отражалось на практическом курсе его внешней политики, на его стремлении максимально вооружиться. Короче, идеология доминировала над политикой. И у Рейгана, пожалуй, это проявлялось гораздо сильнее, чем у Андропова.

Со своей стороны в телеграмме в Москву об этой встрече я предложил продолжать терпеливую работу по сдерживанию экстремистских взглядов Рейгана, отметив, что постепенные шаги „по мелочам" в целях налаживания отношений с ним могут вначале сыграть более позитивную роль, чем какие-либо крупные проекты соглашений, к которым он, по моим впечатлениям, психологически еще не был готов. В этой связи я посоветовал решить затянувшийся вопрос о пятидесятниках.

(Через месяц Шульц сообщил мне, что „президент выразил удовлетво­рение" по поводу того, что советское правительство, как доложило американское посольство, положительно отнеслось к его просьбе о пятиде­сятниках. Правда, для окончательного закрытия вопроса потребовалось еще некоторое время).

Из беседы с президентом я вынес еще некоторые личные наблюдения.

О взаимоотношениях Рейгана и Шульца. Последний явно показывал, что Рейган - это настоящий „хозяин", а он, госсекретарь, лишь исполнитель его воли. Шульц практически не вмешивался в разговор, но всем своим видом демонстрировал, что согласен с тем, что говорил Рейган. Создавалось даже впечатление (возможно, ошибочное), что госсекретарь чуть-чуть побаивался президента. Из его мемуаров видно, что у него не было в тот момент частых непосредственных контактов с президентом. Чаще эти контакты шли через помощников президента. Во всяком случае, я не почувствовал между Рейганом и Шульцом тех близких, дружественных отношений, которые в