Мифологические иллюзии и правда в искусстве

Искусство в качестве одной из главных своих задач почитает удовлетворение потребности в иллюзиях во всех ее разновидностях и аспектах, в ряде случаев объединяясь с религией, и в этом плане выступает продолжателем и преемником мифологического сознания, обеспечивавшего надеждой человека.

Интересным материалом для анализа диалектики субъективного и объективного в процессе освоения мира и удовлетворения потребности г иллюзиях является фильм замечательного шведского режяссера И. Бергмана "Фанни и Александр", творчество которого также вовлекает в оборот мифологический опыт человечества.

Фильм начинается о того, что мальчик смотрит на сцену игрушечного театра. С другой стороны на сцену смотрим мы, зрители. Выходит, что это он - зритель, а мы - на сцене и сыграем для этого зрителя драму понимания и непонимания сложных перипетий нашего мира? Мальчик расставляет на сцене фигуры, игра началась. А может быть весь фильм - лишь игра воображения Александра (так зовут главного героя)?

Художник представляется Бергману поэтом, сохранившим детскую непосредственность фантазии и нравственный максимализм, направленный против фальши. Но этот максимализм избирателен. Хорошим и добрым людям мальчик готов простить их недостатки, у плохих и достоинства превращаются в их полную противоположность.

124

Фильм ставит многие проблемы: об отцах и детях, о счастье и несчастье в семейной жизни, о смысле жизни и задачах искусства, об оптимизме и безнадежности. Одна из главных - о правде и лжи.

Странную, на первый взгляд, ставит перед собой задачу автор - доказать, что правдивость и нравственность жестоки и антигуманны, а иллюзии, самообман и нарушение нравственных норм единственно возможный и приемлемый стиль поведения. Вспомним строки Пушкина:

...Тьмы низких истин нам дороже

Нас возвышающий обман.

Понятно, что не любое отступление от истины гуманно, но лишь то, которое возвышает. Но если вернуться к системе бергмановских условностей, то можно обнаружить, что у Бергмана речь идет не столько об обмане, а может быть все лишь об игре творческого воображения. Одна из таких "материализованных" метафор творчески-действенного воображения - Измаил, племянник Исаака. Его держат взаперти, потому что стоит дать волю фантазии - она может увести слишком далеко, может натворить немало бед (например, смерть епископа и его тетки). Но и без фантазии, без воображения, иллюзий и условностей - жизнь скучна и постна.

Получается, что людям нужны иллюзии и не нужна правда?! По этому критерию Бергмен условно делит ладей на две большие группы: одни относятся к миру трезво и реалистично, стремятся к четкости и жесткой упорядоченности, опасаясь приблизительности и стихийности. Другие, напротив, живут, мало отдавая себе отчета о сделанном сегодня и не думая о будущем - как стрекоза из известной басни И. А. Крылова. Право художнического воображения Бергмана представить "муравья" епископом, а "стрекозу", - доброй и привлекательной матерью Александра: "Мы почти все время играем", "живем в атмосфере чудесного самообольщения, проницательные в отношении других и снисходительные к себе".

По-разному представляют себе смысл жизни герои. На одном полюсе семейство Экдалей, на другом - семейство Вергерусов во главе с епископом. Тот считает себя "умным, терпели-

125

зым, справедливым". Но его справедливость в том, чтобы господствовать над людьми, от имени Бога диктовать - что есть правда, а что - ложь. Все люди - овцы, а он - их пастырь. Его "правда" приобретает черты зла, жестокости, насилия над людьми (якобы для их же блага).

Конечно, легко можно указать епископу-отчиму Александра на ошибку подмены понятий. Первое столкновение с Александром можно было считать недоразумением. Стоило ли обращать внимание на фантазии впечатлительного мальчика. Но епископ назвал это ложью, полагая, что из маленького отступления от истины обязательно вырастет большой порок.

Но и второе столкновение не вполне подпадает под прин-ципиальную градацию "правда-ложь". Вымышленный рассказ Александра является ложью лишь по форме, по существу же это негативная оценка позиций самого епископа, нравственный приговор его жизненным принципам. Право на такую оценку за мальчиком епископ признать не хочет, поэтому и настаивает на оппозиции "правда-ложь".

Для епископа любовь и страх неразделимы. Он пытается наказанием или угрозой его внушать любовь к себе ближних. Разумеется, пробуждает лишь ненависть. Его нельзя считать примитивным, ограниченным типом. Он любит музыку, играет на флейте. Это, в некотором смысле, утонченная натура. Он, по-своему прав, придерживаясь своих принципов, и многие принимают его мораль, предпочитая снимать с себя ответственность и перекладывать на другого. Но авторская оценка этих принципов однозначна. Порочность пуританской системы религиозных добродетелей раскрывается в разных аспектах, в том числе и в неприличной болезни тетки епископа, а именно от нее и пришла к нему смерть. Эта болезнь в немалой степени символична, она показывает, что "правда епископа" базируется не на таком уж незыблемом основании, как это может показаться сначала. В подводной части этого айсберга могут скрываться и обман, и лицемерие.

Пуритански-постному меру Вергерусов автор противопоставляет семейные отношения Экдалей. Они в чем-то подобны театру - это "небольшой островок порядка, ясности, заботы

126

и любви". Тоже "порядок" и "ясность", но совсем иные, чем Вергерусов. В семейном кругу Экдалей Бергман видит опору общества, его ценностный фундамент. Достаточно вспомнить атмосферу рождественского праздника, хоровод, радость, добродушное подтрунивание и прощающую доброту.

Конечно, не все в доме Экдалей можно считать образцом для подражания (епископ в немалой степени справедливо говорит об "искусственных чувствах" в этом "искусственном мире"), но главный урок Бергмана - больше доброты, человечности, милосердия в отношениях между людьми - вполне актуален для нас. В этом правда Бергмана. В искусстве утверждается надежда на эстетическую, нравственную гармонию, на реализацию идеалов. Тем самым оно выполняет мифологическую функцию.

Можно согласиться с выводом Е. М. Мелетинского о том, что в большинстве "мифологизирующих" произведений XX века нарушен основной пафос древнего мифа, направленный на устранение Хаоса и создание модели достаточно упорядоченного, целесообразного и "уютного" Космоса" (Мелетинский Е. М. Аналитическая психология и проблема происхождения архетипических символов // Вопросы философии. 1991. № 10. С. 47). Это не относится к фильму Бергмана. Речь идет о литературе, анализирующей различные формы отчуждения в западном обществе и основанный на этом духовный кризис. В рамках этих произведений, в отличие от древнего мифа, где надежда является важнейшим элементом и имманентной сущностью текста, - надежда или полностью снята т.е. господствует безнадежность, безысходность, или вынесена "за скобки", за пределы произведения и выявляется только из анализа и осмысления ценностных установок автора и его героя.

Однако в западной культуре существует огромный пласт художественных и псевдохудожественных явлений, получивших название "массовой культуры", где мифология расцвела пышным, хотя и часто примитивным "цветом" (см.: 291). Эта мифология не столько художественный, сколько социально-политический смысл, поэтому о ней речь пойдет в следующей лекции.

127

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МИФОЛОГИЯ

"Социализм есть блудный сын христианства, ныне возвращающийся... в дом отчий" (Г.П.Федотов).

В обыденном понимании мифом называют нечто недостоверное, вымышленное в противоположность правде. Действительно, современный миф близок к обману, но это, отнюдь, не одно и то не. Современный миф существенно отличается от древнего, поэтому даже нередки попытки возражения против использования этого термина применительно к современным политическим явлениям. Как пишет Г. Х. Шенкао, "идеологический феномен, называ-емый часто политическим мифом, в строго научном смысле слова есть квазимиф, т. е. суррогат архаического мифа, исполь-зуемый для манипулирования общественным сознанием в современном буржуазном обществе" (290, 8).

Под социальной мифологией понимают "специфический фено-кен идеологической практики XIX - XX вв.; особый тип духовной деятельности по созданию и распространению политических мифов" (69, 190). Первым употребил термин "миф" в отношении политических явлений французский социолог и социалист Ж. Сорель, имевший в виду массовое увлечение ложными политическими идеями и иллюзиями. Об этом же писал в 1871 году К. Маркс: "До сих пор думали, что создание христианских мифов было возможно в Римской империи только потому, что еще не было изобретено книгопечатание. Как раз наоборот. Ежедневная пресса и телеграф, который моментально разносит свои открытия по всему земному шару, фабрикуют больше мифов (а буржуазные ослы верят в них и распространяют их) за один день, чем раньше можно было изготовить их за столетие" (144, 33, 215).

^*Материалы данной лекции использованы также в нашем спецкурсе по политологии (см.: 168, 34-80).

128

В советской литературе можно рекомендовать для изучения по этой теме работы П. С. Гуревича ("Социальная мифология") и В. П. Шестакова ("Мифология XX века"), посвященные анализу современной западной социально-политической мифологии. Но таких работ пока мало по мифологии социализма. Можно назвать лишь книгу Г. Лебона "Психология социализма" и Н. А. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма", в последние два года началось переиздание в нашей стране работ зарубежных советологов, таких как А. Янов, М. Восленский, А. Авторханов. Нужно упомянуть также серию издательства "Прогресс" под названием "Перестройка: гласность, демократия, социализм", начатая блистательным сборником "Иного не дано".

Миф возникает в древности в результате освоения мира человеком и осознания целостности своего мира в противовес чужому. Миф - это вымышленная, созданная в воображении картина мира, с помощью которой происходит самоутверждение человека. В упрощенном варианте можно представить так: в неполной семье мать сочиняет легенду для сына об отце-летчике, который якобы погиб как герой. Повторяя ее сыну много раз, она начинает верить в нее сама.

Как видно, иллюзорность свойственна мифу, но если иллюзии могут иметь случайный характер, быть, например, ошибкой зрительного восприятия, не имеющей больших последствий, то миф - иллюзия, имеющая мировоззренческий смысл, приобретающая значимость ценностного основания для общей картины мира. Говоря о современном мифе, Е. М. Неёлов обнаруживает две основные его характеристики: "миф - это то, во что человек слепо верит и при этом отождествляет себя с тем, во что верит" (157, 66; 158, 18).

Мифология - это первобытная "идеология". Впоследствии идеология вычленяется в относительно самостоятельный феномен рационального сознания, но мифология - это второе "я" идеологии, подводная часть айсберга, способная всплыть после переворачивания ледяной глыбы. Или можно выразить эту мысль так. Всякая мифология идеологична, всякая идеология мифологична. Но эти два понятия не тождествены. В мифологии перевешивает иррациональное, в идеологии - рациональное. Нередко даже го-

129

ворят, что мифологическое сознание полностью иррационально, но на самом деле это не так. По определению французского социолога Ж. А. Астра, каждая идеология есть не что иное, как концептуальная мифология" (68, 113). К. Леви-Строс также писал, что "ничто так не похоже на мифологическое мышление, как политическая мифология. В нашем современном обществе возможно даже, что последняя только заменяет первое" (120, 153).

Лишь первобытная мифология есть, по существу, идеология, но по мере развития рациональных сфер сознания возникает разрыв между ними и, даже нередко, противопоставление. Необходимо, как уже отмечалось нами выше, учесть два смысла, которые вкладывают в термин "идеология". Первый смысл или значение слова опирается на корень "идеал", поэтому идеология есть описание идеалов. Другой смысл связан с корнем "идея", понимаемым в рационально-логическом плане как выражение некоторого теоретического знания о мире. В марксизма слово "идеология", трактуемое в рациональном смысле, отвлеченном от непосредственно аксиологического осмысления, приобрело классово-политизированный смысл выражения рационально-теоретически понятых интересов класса.

Мифотворческая ситуация складывается из нескольких параметров: это потребность в иллюзиях и характер ее удовлетворения, уровень общественной доверчивости, уровень и характер общей культуры (люди разной культуры по разному поддаются мифологизации и принимают разные мифы), обеспеченность информацией (чем ее меньше, тем легче принимают люди суррогаты правды), эмоциональное напряжение (на основе страха и голода),коллективность переживания и взаимозаражение, этнопсихологические предпосылки и особенности.

Это требует некоторых пояснений. Потребность в иллюзиях, о которой говорилось в первой лекции, может быть отнесена к одной из важнейших духовных потребностей. В природе человека, вероятно, заложено стремление к таинственному и необычному. В той или иной мере потребность в иллюзиях свойственна всем, большинство людей падки на лесть и не могут жить без надежды на лучшее будущее. Отнять у человека на-

130

дежду, значит обеспечить духовно-психологическую деструкцию, привести к серьезному кризису и часто к гибели. Поэтому при любом выборе человек стремится обнаружить надежду на благоприятный исход социальной коллизии. Именно этой потребностью обуславливается доверчивость многих людей, способность увлечься новой мифологической идеей.

Подверженность иллюзиям является общим качеством всех ладей, одни более доверчивы, другие - менее, что главным образом зависит от опыта и характера социализации (об этом шла речь во второй лекции). Человек, выросший в неблагополучной среде, будет осторожен и недоверчив; напротив, благополучная домашняя среда формирует людей более доверчивых и добрых. К. Каутский в книге о происхождении христианства описывает атмосфера той эпохи, наполненной ожиданием прихода мессии-спасителя, о котором предвещали пророки. Уровень массового сознания и культуры, потребность в иллюзиях - обусловили необходимую атмосферу повышенной доверчивости у значительной части людей. И в ответ на эту потребность общества мессии-спасители стали появляться десятками. Обладая некоторыми ак-терскими и ораторскими данными, почти любой человек мог увлечь за собой какую-то часть людей, превратить их в толпу и направить на любые дела. Этот мессианизм, доверчивость и ^; мечтательность в немалой степени свойственны и русскому народу, что и позволило увлечь его лево-революционной фразой в социализм.

Уровень культуры не однозначно определяет отношение к мифологии. Вовсе не обязательно, что люди невысокой культуры и малообразованные легче поддадутся мифологизации. Различный уровень образования и культуры предопределяет интерес и доверие к разным мифам. Чем выше культура, тем более высокие и более утонченные требования предъявляет человек к сложности и изощренности мифологических построений.

Должны учитываться этнопсихологические условия и предпосылки. С. С. Аверинцев и Н. А. Бердяев указывали на исторические факторы, влиявшие на формирование культурно-психологических традиций русского народа (см.: 6). Принятие православия через Византию оказало огромное влияние на мироощущение

131

русского человека. В отличие от католического трехчастного космоса (рай - мир - ад) православный космос биполярен (рай -ад), душа разрывается между двумя полюсами - грехом и спасением. Тысячелетняя история православия на Руси повлияла на возникновение и развитие максималистических норм аксиологии (или все, или ничего). Особенно ярко это изображено у Ф. М. Достоевского. Проявляется это сегодня в традициях полярных крайностей в оценках и политической борьбе, в принятии соответствующих мифов.

Большое значение имела также природная среда - русская равнина, по которой неторопливо текут спокойные реки. Ритмы природной среды спокойны, мягки, но и суровы зимой. Известен спор В. Г. Белинского и В. Н. Майкова о характере выдающейся личности. Белинский полагал, что она есть прямое следствие и продукт влияния природно-социальной среды. Майков же утверждал, что среда формирует некое большинство, но есть и меньшая часть, социализация которой происходит в преодолении влияния среда, в борьбе с нею. Выдающаяся личность происходит, по Майкову, из меньшинства, научившегося преодолевать влияние среды. Взаимодействие двух этих этнопсихологических тенденций дает то, о чем писал Н. А. Бердяев в книге "Судьба России": черты добродушного покладистого, терпеливого работника, часто мечтательного, наивного созерцателя, но и ухаря, бунтаря и погромщика.

В современном обществе одной из наиболее заинтересованных в мифологизаций общественного сознания является бюрократия. По словам классиков марксизма, "бюрократия считает самое себя конечной целью государства... Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается частностей, низшие же круги доверяются верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение... Всеобщий дух бюрократии есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается б его собственной среде ее иерархической организацией, а по отношению к внеш- нему миру - ее замкнутым корпоративным характером... Авторитет есть, поэтому принцип ее знания, и обоготворение авторитета есть образ ее мыслей... Что касается отдельного бюро-

132

крата, то государственная цель превращается в его личную цель, в погоне за чинами, в делании карьеры" (144, 1, 271-272). Для бюрократа миф в качестве аргумента чрезвычайно удобен, так как не требует доказательств и рационального обоснования.

Если древнее сознание было относительно монолитным, однородным (относительно потому, что оно опиралось на инстинктивно-практический опыт освоения мира, который называют "практическим сознанием"), и исчерпывалось мифологическим углом зрения на осваиваемый мир, то современное сознание является многослойным, как это обнаружила современная психолингвистика. Оперативные поверхностные слои сознания редко "заглядывают" в глубину, в нижележащие слои, но постоянно испытывают на себе его иррациональное влияние, которое, по упоминавшемуся выше высказыванию П. А. Флоренского, огненными языками "лижут", прорываясь сквозь трещины, наше сознание. 3. Фрейд блестяще исследовал одну из составляющих этого иррационального мира - сексуальную сферу.

Как пишет русский писатель В. Максимов, "в последнее время мифомания, мифотворчество сделалось бичом советского общества. Маги от медицины лечат по телевидению все болезни от рака до насморка; чудодейственные мальчики и девочки в глухих провинциях заставляют летать по воздуху чугунные сковородки и держат в страхе местных пожарников; злонамеренное правительство целенаправленным ядерным взрывом под землей устраивает землетрясение в Армении. Страшно, аж жуть!

Но что самое поразительное (и опасное!) - верят! Верят миллионы вполне, казалось бы, нормальных и здравомыслящих людей. Верят любому заезжему графоману из зарубежой тмутаракани, сообщающему им о своих сногсшибательных литературных успехах на Западе. Верят безответственному эмигрантскому болтуну, выдающему стране рецепт потребительского благоденствия уже к нынешней осени. (Как тут не вспомнить из Платонова о двадцатипятилетнем плане построения всеобщего счастья с выполнением к ближайшей пятнице!). Верят другому окололитературному прохиндею из Америки, дающему ей на страницах "Московских новостей" советы по всем проблемам современной жизни. Блажен, кто верует!" (139, 11). Все дело в значительном

133

повышении уровня доверчивости людей и обострении потребности в иллюзиях в связи с кризисом социалистической мифологии.

Сравнивая древний архаический миф и современный, можно указать на основные их различия:

- древний миф самодостаточен, это замкнутая, закрытая в себе система; современный миф лишь относительно замкнут и самодостаточен, его закрытость поддерживается искусственно и требует для этого немалых усилий;

- древний миф существует вне исторического времени; современный миф вписывается так или иначе в историческое время, хотя и предпринимаются попытки привязать его к вечности, в вневременному существованию;

- древний миф не нуждается в верификации, в проверке достоверности; современный нуждается в обеспечении правдоподобия;

- древний миф несовместны с обманом; современный может сближаться о ним вплоть до совпадения, если он конструируется сознательно для оболванивания масс;

- древний миф творится коллективно к бессознательно; современный миф творится нередко осознанно и может иметь авторов;

- с точки зрения современного человека, древний миф всегда связан с давно прошедшим временем, называемым "временем снов", "временем творения", "досюльным"; современный миф не столь жестко привязан к прошлому, он может быть ориентирован в будущее;

- древний миф не различает субъективного и объективного; современное сознание имеет навыки дифференциации субъекта и объекта, поэтому внутренняя структура переживания современного мифа противоречива, приходится предпринимать специальные усилия по поддержанию пантождественности мифологического сознания;

- мощный суггестивный потенциал древнего мифа опирается на конкретность мышления, на отсутствие навыков рационально-логического, понятийного мышления, на доминантность эмоционального сознания; современный миф с трудом обеспечивает необходимый ему суггестивный потенциал;

134

- древний миф целиком иррационален, что соответствует характеру общественного сознания древнего человека, они совпадают друг с другом; современное сознание в значительной степени рационализировано и усложнено, что оказывает влияние на современный миф, который благодаря этому также приобретает противоречивый и неустойчивый характер.