Глава 3 социология в советский период

Октябрьский переворот означал глубочайшие перемены в жизни России. И, естественно, самым серьезным образом отразился он на судьбе социологии.

Произошло окончательное размежевание социологов-марксистов и немарксистов. По сути своей этот раскол означал, с одной стороны, завершение продуктивного этапа становления и развития социологической мысли как раз в той фазе, когда она выходила из пеленок западных учений и, обретая собственное лицо, уже была способна стать одним из неординарных научных отрядов мировой социологии. С другой стороны, приоритет политики и идеологии в науке в сравнительно короткие сроки создал прецедент не только свертывания, а затем и уничтожения всего достигнутого за более, чем полстолетия, но и способствовал заложению основ качественно новой научной дисциплины – марксистско-ленинской социологии как монотеоретической дисциплины, несущей на себе явный и тяжелейший отпечаток философских концепций Гегеля-Маркса, но в особенности их позднейших толкователей.

Собственно теоретическую часть этой новой социологии вряд ли можно отнести к достижениям социологической мысли. Скорее всего, это была попытка изложить основные положения марксистской теории применительно к реалиям и перспективам социалистического общества, а вместе с тем, и к методам его строительства. Причем, зачастую вопреки реалиям. А значит и в ущерб истине, методологии и методике науки.

Куда больший интерес представляют и сегодня данные весьма многочисленных опросов и замеров, сохранивших нам, хотя и довольно бессистемно, штрихи к портрету той загадочной, страшной и навсегда канувшей в лету эпохи (проблемы управления семьи, быта, социальной структуры, бюджеты времени, социальная гигиена, профессиональные группы, молодежь и т.д.).

Думается, что именно эмпирические данные – единственное ценное, что осталось от этого времени для мировой социологической науки.

Как бы то ни было, советская социологическая мысль оказалась надолго отрезанной от мировой социологии и была вынуждена развиваться самостоятельно и крайне своеобразно.

Конец немарксистской социологии был предопределен и завершился либо высылкой (к счастью) крупнейших философов и социологов (П.А. Сорокина, С.Л. Франка, С.Н. Булгакова, П.В. Струве, Н.А. Бердяева и др.), либо их насильственной изоляцией и даже гибелью многих.

Собственно, социология была первой наукой, подвергшейся репрессиям практически целиком, и в этом отношении открыла список неугодных режиму дисциплин, куда попали несколько позже языкознание, генетика, кибернетика.

Сегодняшнему читателю важно знать, что все это было вовсе не следствием энтузиазма победившей политической группы. Вопрос стоял куда жестче: ее жизнь или смерть. А социология с фактами на руках эмпирически показывала несостоятельность теории и практики марксизма-ленинизма. Даже в том случае, когда сами социологи еще не могли осмыслить во всей полноте результаты своей деятельности. Вожди же (в сущности малообразованные, малокультурные и догматически настроенные, однако патологически убежденные в своей великой миссии, и к тому же в большинстве мелкие существа) это чувствовали острей, а потому и реагировали жестче и злобней.

Периодизацию советской социологии можно установить в следующем виде:

• 1-й период – с середины 20-х по 1936 годы;

• 2-й период – с 1936 по середину 50-х годов;

• 3-й период – с середины 50-х до начала 90-х годов;

• 4-й период – с начала 90-х годов по настоящее время.

Особенностью первого периода является, с одной стороны, формирование теоретических основ социологии как идеологической дисциплины, целиком базирующейся на марксизме-ленинизме. Наиболее существенными его характеристиками является поиск “лица” данной дисциплины. В жесткой полемике, характерной партийной и идеологической непримиримостью, происходит постепенный отход от плюрализма позиций к весьма упрощенным и догматизированным положениям и оценкам. В сущности тенденция к синтезу социологического знания сменилась бескомпромиссным противопоставлением марксистского (пролетарского) обществознания немарксистскому (буржуазному).

В центре дискуссий 20-х годов находилась работа “теоретика партии” Н.И. Бухарина “Теория исторического материализма” – популярный учебник марксистской социологии – выдержавшая до 1929 года восемь изданий. С точки зрения уже 70-80 годов, то есть марксистской, это была довольно посредственная работа, а с высоты сегодняшнего положения, ее вполне можно охарактеризовать как образчик набиравшей тогда силу партийной схоластики. Для нас же примечательно главное утверждение автора о том, что исторический материализм и является социологической теорией марксизма, которая выступает по отношению к философии как частная наука.

В 1929 году журнал “Историк-марксист”, подводя итоги дискуссии “О марксистском понимании социологии”, выделяет две точки зрения. Во-первых, исторический материализм как теория общественного развития и есть общая социология (П.И. Кушнер, В.Б. Аптекарь), а во-вторых, термин “социология”, в принципе и не нужен, хотя употреблять его можно (И.П. Разумовский, А.Д. Удальцов, В.Н. Максимовский).

А в то время, как теоретики “ломали копья” в схоластических спорах о понятиях теории и методологии, но вовсе не о том, как эту теорию и методологию применять к изучению конкретных проблем социальной жизни, социологи-практики (эмпирики) занимались опросами, используя зачастую, весьма далекий от марксизма, но куда более надежный, то есть позволяющий “взять руками” проблему, методологический и методический арсенал (от фрейдо-марксизма до энергетизма и рефлексологии). Таким образом, углублялся и становился хроническим разрыв между теоретиками и практиками. Этот разрыв отчасти сохранился и в наше время, получая выражение в так называемых “кафедральном” и “лабораторном” типах творчества и в определенном непонимании, переходящем иногда в неприязнь между их представителями.

Постепенно, к середине 30-х годов интерес обществоведов-марксистов к анализу общественных процессов был ориентирован на задачи сугубо идеологические и политические. А если прибавить к этому фактическое отсутствие базы преподавателей-социологов, то все дело свелось к пропаганде догматов марксизма.

Ко всему этому следует добавить, что в начале 30-х годов научные дискуссии как таковые прекращаются, расцветают догматизм и комментаторский стиль в общественной литературе. На первый план выдвигается “бессмертное учение товарища И.В. Сталина”. Многим славным ранее теоретикам приклеиваются клички: Н.И. Бухарин – “механицист”, А.М. Деборин – “меньшевиствующий идеалист” и т.д.

В результате, во-первых, дискуссии 30-х годов следует рассматривать как инструмент апологетики “генеральной линии”. Во-вторых, нравственная атмосфера, сложившаяся в науке, а особенно, начавшиеся репрессии, привели к оттоку ученых в относительно “безопасные” области знания (в историю философии, логику, эстетику), либо побудили многих занять пассивно-выжидательную позицию. В-третьих, историко-социологическая проблематика в значительной мере “перекочевала” в историко-философские работы.

Окончательный же удар по прикладным исследованиям нанесло Постановление ЦК ВКП (б) 1936 года “О педологических извращениях в системе Наркомпросов”.

Таким образом, власть не только подавила социологию как отрасль научного знания. Она сама, войдя в противоречие с действительными потребностями общества, вступила в полосу затяжного кризиса, завершившегося полным крахом и ее и исповедуемого ею “вечно живого учения”.

Второй период (середина 30-х – середина 50-х годов) наименее интересен с точки зрения, как истории социологии, так и приращения социологического знания. С одной стороны, социология в этот период почти целиком сводится к теоретической схоластике в рамках исторического материализма, предметом которого были глобальные конструкты и идеологемы, зачастую весьма далекие от реальности. С другой же стороны, некоторая часть социологов специализировалась в это время на тематике критики буржуазной социологии. Данное направление деятельности было призвано доказывать несостоятельность теоретических концепций западных социологов, исходя из постулатов “вечно живого” учения, которые, естественно, сомнению не подвергались. При этом способом доказательства служили не научные факты, добытые в “чистом” социальном эксперименте, а отрицание положений той или иной концепции западного автора путем несхожести излагаемых позиций, в основном, абстрактным построениям марксистской теории. Но часто не использовался и это метод. В ход шла элементарная демагогия и фальсификация позиций оппонентов. Понятно, что в этих условиях и речи быть не могло об изложении эмпирических исследований, то есть фактов. “Борьба” велась исключительно на “теоретическом уровне”. Назовем лишь “классиков” этого периода: Митин, Глезерман, Константинова, Баскин, Разумовский и др.

Вместе с тем, именно критика буржуазной социологии была тем единственным, хотя и очень маленьким окошечком, через которое научная общественность нашей страны могла, прибегая к своеобразному “переводу” писаний “критиков”, получать хотя бы такое мизерное и частичное представление о состоянии дел в мировой социологии.

Следует заметить также, что и сама марксистско-ленинская социология к концу 40-х – началу 50-х годов фактически перестала быть таковой, с одной стороны, деградировав в среде тоталитарного режима, а с другой, сама концепция уже исчерпала во многом свой потенциал и, оставив науке целый ряд эпохальных открытий и догадок, в основном, середины – конца XIX в., сходила на нет, удерживаемая на плаву лишь жестким партийно-государственным механизмом.

Ее бесплодность лишний раз проявилась в период взрыва научно-технической революции в развитом мире в 60-е годы. Не сумев оценить происходящего, именно в силу догматического следования постулатам конца XIX – начала XX веков, “марксистко-ленинская” теория, упорствуя в своем консерватизме, граничащем с мракобесием – доказательством правильности подавления венгерского восстания в 1956 году, а затем и чехословацкой весны 1968 года – привычно ориентировалась на схему вопреки реалиям, а ее “классики” во многом взяли на себя ответственность за ложные ориентиры развития страны, в определенной степени и приведшие ее к гибели в 1991-1992 годах.

Третий период (с середины 50-х годов до начала “перестройки”) можно назвать не только периодом восстановления социологической науки в своих правах (естественно, в контексте той социалистической действительности), но и ее превращения собственно в науку и в определенной степени расцвета.

Для этого времени характерны следующие основные признаки.

Во-первых, социологическая наука оформляется институционально. В 1966 году при активном участии академика Б.Г. Ананьева, академика В.Н. Столетова, профессора В.П. Рожина был основан первый в стране социологический институт – научно-исследовательский институт комплексных социальных исследований при Ленинградском (ныне Петербургском) государственном университете (НИИКСИ СПбГУ), а чуть позднее в структуре Академии Наук СССР формируется Институт конкретно-социологических исследований (ИКСИ АН СССР). В это же время во многих вузах и на промышленных предприятиях открываются социологические лаборатории, часть из которых внесли заметный вклад в развитие науки (лаборатории в Московском, Уральском, Ростовском, Каунасском, Харьковском, Белорусском университетах, в Уральском и Таллиннском и ряде других политехнических институтах, при Высшей профсоюзной школе в Ленинграде и Высшей комсомольской школе в Москве и так далее, на Кировском заводе, производственном объединении “Светлана”, 1-м Московском часовом, на Северском и Челябинском трубных заводах, отраслевые социологические лаборатории на телефонном заводе в Перми, в объединении “Свердлесдревпром” и т.д.).

Сначала эпизодически (на семинарах и школах), а затем и систематически (на специализациях и социологических отделениях, в основном, философских и экономических факультетов) началась подготовка кадров социологов-профессионалов (в Московском, Ленинградском, Уральском, Ростовском госуниверситетах).

Одновременно складывается база социологической методологии и методики, начала которой связаны с именами В.А. Ядова, А.Г. Здравомыслова, Л.Н. Когана, В.Ж. Келле, Ю.А. Левады и ряда других. Только за 10 лет – с 1956 по 1966 годы – было опубликовано более тысячи книг, брошюр, статей по актуальной проблематике. Вместе с ними переиздаются социологические труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, Г. Плеханова, труды классиков философии: Г. Гегеля, И. Канта, А. Сен-Симона, Ш. Фурье, К. Каутского и др. Однако под запретом остаются работы Т. Парсонса, Р. Мэртона, Д. Белла, Г. Шельски и других современных западных философов и социологов.

Завершающей работой этого десятилетия стал двухтомник “Социология в СССР” – своеобразный итог развития социологической науки за этот период.

Дискуссии того времени сводились к обсуждению трехуровневой модели социологии: 1-й уровень – исторический материализм как общесоциологическая теория; 2-й уровень – теории так называемого “среднего уровня” (то, что Р. Мертон назвал теориями среднего ранга); и далее 3-й уровень – низший уровень, на котором осуществлялись эмпирические исследования, по мысли участников дискуссий, призванных давать материал для теоретического осмысления и развития теории.

С высоты сегодняшнего времени хорошо видно, что полем конфликта и его постоянным источником была именно “общесоциологическая теория – исторический материализм”, опиравшийся не на авторитет научных построений, а на силовую поддержку идеологических служб компартии и консерватизм, если не сказать косность и непросвещенность, многих обществоведов.

Что же касается основ советской социологической теории этого времени, то, безусловно, огромное значение на ее формирование оказывают работы Т. Парсонса, а что касается методов исследования, они целиком заимствуются из западной социологии.

Взламывая “железный занавес” и сами обучаясь на ходу, обеспечивали информационный прорыв западных концепций В.А. Ядов, И.С. Кон, Ю.А. Левада, Г.М. Андреева, В. Ольшанский, Ю.А. Замошкин и другие, кстати “заплатившие “ за это весьма прохладным отношением к себе власть придержащих.

В 70-е годы издаются, наконец, сборники статей крупнейших западных социологов, такие как “Американская социология”, “Новые направления в социологической теории” и др.

В 60-70 годы активно складываются отраслевые социологии, связанные с именами крупнейших ученых: социология труда и промышленная социология (В.А. Ядов, З.И. Файнбург, Г.П. Подмарков и др.), социология социальной структуры (М.Н. Руткевич, Ф.Р. Филиппов и др.), социология молодежи и студенчества (В.Т. Лисовский, С.Н. Иконникова, В.И. Чупров, И.М. Ильинский и др.), социология села (Т.М. Заславская, Староверов); социология образования (Ф.Р. Филиппов, В.Н. Турченко и др.); социология культуры (С.Н. Иконникова, Э.В. Соколов и др.); социология семьи и сексуальных отношений (А.Г. Харчев, И.С. Голод и др.); социология свободного времени (Б.Д. Грушин, И. Леонавичус и др.); социология духовной жизни (Л.Н. Коган, Л.М. Архангельский и др.).

В этот период советская социология, быстро пройдя так называемый компилятивный и эмпирический этапы развития, превратилась в науку, с достижениями которой были вынуждены считаться западные социологи при всех идеологических различиях в позициях. На основе ее достижений сформировались социологические школы во многих социалистических странах.

Советская социология утвердилась в мировом социалистическом пространстве как полноправный член международных социологических сообществ.

Начавшаяся перестройка, а затем и крушение Советского Союза смели идеологические препоны и способствовали образованию свободного от идеологического диктата пространства научной деятельности, одновременно открыв и новый этап развития национальной российской социологии. Собственно это было начало четвертого периода, связанного не только с освобождением от догматов, но и с отчаянной борьбой за выживание в условиях жесточайшего системного кризиса. К чести корпуса социологов следует сказать, что социологическая наука, понеся определенные потери, прошла самое тяжелое время и является одной из важнейших составляющих гуманитарного знания в новой России.

Современная российская социология, как показали два конгресса, имеет определенную специфику. Во-первых, кадровый костяк и научное руководство пока (несмотря на, увы, естественную убыль) сохраняются за учеными, заявившими о себе в 60-70 годы и ставшими лидерами многих направлений и школ. Во-вторых, социология – политеоретическая наука, сохраняющая однако ощутимый шлейф марксизма, и одновременно освоившая западные концепции (в основном, через молодых ученых, получивших подготовку в западных вузах). При всех переменах общие тенденции развития западной социологической мысли и тенденции развития социологической науки достаточно характерны и для российской социологии. В-третьих, ощутимо проявляется интерес к реальным проблемам российского общества и потребность в общеидеологических направляющих (типа национальной идеи). В-четвертых, заметно и противодействие двух групп в современной социологической науке, которые условно можно назвать космополитической и патриотической. В-четвертых, заметно оживление теоретической работы, выразившееся в последние годы в значительном приросте монографической литературы, идущей от основных отечественных научных школ.

Для сегодняшней социологии характерен постепенный отход от крайностей, выражавшихся в катастрофических, или лево и праворадикальных, взглядах. А постоянный приток молодежи, что является относительно редким в российской науке феноменом, – определенная гарантия от пока ощутимого кризиса кадров. Тем более, что решение данной проблемы в большей степени относится не к ученым, а к управляющим.