Ни творения, ни конца времени

Поскольку вся реальность, находится в тисках непрерывной трансформации, без назначенного начала и без просчитанного конца, можно понять, почему в Китае не мыслили «творение» — творения, благодаря которому вечное отделяется от временного, творение, служащее точкой отсчета времени, ни также и «конец времен», когда время вновь растворяется в вечности: никакое Событие не открывает и не закрывает путь к этому развитию событий, и даже те несколько мифических элементов, которые могли бы здесь, как и в других культурах, послужить его инсценировке (китайская богиня Ньюва), были очень рано отброшены, они не принимают на себя функции, которая могла бы использоваться мыслью, и поражают нас своей чахлостью. Но, продвинемся еще дальше в топологии разрыва, исследуя это отсутствие; или спустимся еще глубже в геологическом кливаже, расслоении пород – прозондируем саму его основу: очевидно, что в Греции именно понятие «бытия» обеспечило себе статус вечного в противоположность «становлению» (einai/gignesthai); вечное – это то, что есть всегда, или скорее, просто «есть» (Плотин). Чтобы определить вечное, достаточно сказать, что оно есть.

Когда нет глагола «быть»

Но ведь известно, что в классическом китайском языке нет глагола «быть», а только соединительная частица «находящееся в», или «имеется» (е, цюнь, ю): поскольку китайская мысль не извлекла «бытие» из становления, не абстрагировала тождественную сущность разных вещей, и, как следствие, не представляла ни «над», ни «вне» в отношении времени, она не знала вневременного в противоположность времени. Поэтому – если верно, что мысль «складывается» и выковывается только через оппозиции – у нее не было необходимости мыслить «время».

5. Тот факт, что язык располагает или не располагает глаголом «быть» служит для нас знаком третьей складки, пленницей которой оказалась мысль о времени. Это складка языка, и именно она более всего и предполагает мысль о времени, поскольку находится в самом истоке всех теоретических разработок и тем самым ее обусловливает – или по крайней мере к ней предрасполагает. Также, в силу того, что наши языки содержат спряжение, которое, начиная с греков и римлян, мы систематически различаем через оппозицию времен – «прошлого», «настоящего» и «будущего»; именно потому, что мы радикально разделяем эти три времени, мы и начали сталкиваться с парадоксом, который открыл нам и сам вопрос о времени. Если из двух частей, составляющих время, ни одна не может существовать (ведь «будущего» еще нет, а «прошлого» уже нет), то, чтобы доказать существование времени, достаточно единственного факта наличия спряжения (мы говорим «было» или «будет»), – Бог, — говорит Плотин¹, — не может «ошибиться», выражаясь так. Что касается настоящего времени, то благодаря ему – через его противопоставление двум другим временам – можно провести различие между вечностью и порядком времени: его определяет то, что оно «есть», ведь о вечном нельзя сказать ни что оно «было», ни что оно «будет».

Когда в языке нет спряжения

Но попытаемся отвыкнуть от нашего языка («нашего» значит индоевропейского, но также и арабского и иврита). Примем во внимание простой факт – слишком простой, чтобы можно было легко измерить его бесконечные последствия – что китайский язык не имеет спряжения. Вот грубый и массивный факт. Этот язык не предназначен для того, чтобы проводить различие между временами, что собственно и предполагается спряжением, и вследствие чего он не приводит к мысли о времени как родовом понятии, рожденном сочетанием времен. Вместо того, чтобы прибегать к настоящему, или к прошлому, или к будущему, и, стало быть, к выбору между временами, китайский язык, не содержащий так же и окончаний, выражает то или иное время, если это определить в наших терминах, в своего рода «инфинитиве», в нем можно различить осознание того, что «приходит» или «уходит», согласно традиционному китайскому определению «прошлого-настоящего» , но оно происходит скорее через непрерывный переход процессуального характера, нежели через противопоставление, эффект которого можно расположить во времени, темпорализировать. Этот язык располагает также своими маркерами: «быть готовым к» или «уже», которые находят свои точное определение у моистов¹; однако маркеры служат ориентирами, метками, добавленными к фразе от случая к случаю, и не являются конститутивными морфологически. Представим, что, фактически, неподверженное спряжению есть то, что более морфологически не связывает временной пласт с глагольным, и поэтому нет необходимости выбирать лишь одну из временных модальностей, исключая другие. Я сказал: «представим», поскольку речь идет о том, чтобы разрушить, в данном случае, не только один, а все способы высказывания и рассуждения, подразумевая под этим, в действительности, самый ранний и самый коллективно усвоенный, организованный и постепенно саморазворачивающийся, наш самыйпервичный способ выражения.

— От неопределенности времен к неизъяснимости времени –

Короче, пусть этот другой способ выражения, или скорее это невыражение, будет нашей привычкой и станет для нас естественным: пусть не будет больше грамматики времен. Думаю, что читатель согласиться со мною в том, что неопределенность, которой оно уступает место, не может не способствовать отсутствию объяснения «времени».