I. От тайны к проторенной дорожке

Пока мы об этом говорим, нам кажется, что мы знаем, о чем идет речь, но если мы прекратим говорить об этом, то не сможем объяснить, что имели в виду. Таково общее место, но вместе с тем и парадокс, сформулированный раз и навсегда Августином. Сталкиваясь с этим непреодолимым препятствием снова и снова, к нам неумолимо возвращается вопрос о «времени»¹.

Философия – это Сизиф, неутомимо толкающий свой камень вверх. Или скорее так: то, что наши слова непрестанно спускают вниз (а мы этого даже и не сознаем), философия — всеми правдами и неправдами — пытается вытолкнуть на поверность. «Время», tempus, «tempus et tempus» (лат.)...: слово, не сходящее с наших уст, — говорит нам Августин, и перелетающее от фразы к фразе, чуть только наша рефлексия предпринимает попытку его прозондировать, вдруг становится таким тяжелым, а мы оказываемся совершенно неспособными с ним сладить. Или еще проще: его сдвинуть. Оно прилипло к своему месту всеми своим краями, его невозможно вырвать без риска вырвать с ним все ... «Время» — это нечто недвижимое; и чем более само собой разумеющимся кажется понятие, тем вернее по мере своего постоянного практического употребления оно затвердевает в своей загадочности, и создает препятствие, которое накладывается на мысль.

Среди стольких разных планов

Ведь под очевидностью и непринужденностью, с какими оно приходит, навязывает себя нам, так что мы даже не представляем, как можно без него обойтись, ему не удается скрыть многообразия планов, каждый из которых тащит его в свою сторону: плана физического, где время служит подспорьем для представлений о движении; или метафизического, где временное противопоставляется вечному; или грамматического, где время понимают на основе различных времен спряжения глагола. Или еще субъективного и объективного: время мира или время души, время «сфер» или время «субъекта» и т.д. Время пережитое или время подсчитанное. Время является «космо-био-социальным» (H. Barreau¹): столько разных планов сразу. Эти планы могут пересекаться, но при этом не терять своей собственной ориентации: понятие «времени» как бы зависает между разными бороздами, которые оно прокладывает, раздирается ими на части; и уже здесь, как мне кажется, заключена первая причина, в силу которой мысли оказывается так трудно сдвинуть время, простирающееся над всеми этими планами.

Апория «времени» – пройти через эти общие места

Понятие времени, лишенное связности в том, что его составляет, является апоретическим в отношении самого существования того, что оно призвано обозначать. И здесь тоже парадокс, ставший общим местом довольно рано (благодаря Аристотелю²): прошлое уже не существует, а будущее еще не существует; но как может существовать время, не состоящее из этих двух частей? Ведь настоящее мгновение, отделяющее прошлое от будущего, само по себе не может бытьчастью времени, у него даже нет свойств: ни способности измерять целое, ни способности быть его слагаемым. Но если мы, подобно скептикам, все же не можем утверждать, что время не существует, поскольку оно «делимо», его существование не становится от этого менее «темным», поскольку «части», на которое оно делится, сами не существуют: оно есть разделенное на части без самих частей (meriston без merè). Августин добавляет к этому силу своих антитез, а его риторика придает его идеям настоящий драматизм : если прошлого уже нет, а будущего еще нет, то настоящего тоже нет, ибо, чтобы быть временем, и не смешиваться с вечностью, оно должно «присоединиться» к прошлому – то есть оно не может «быть» иначе, как через «прекратить быть»: «Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только потому, что оно стремится исчезнуть?» ... «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему - нет, не знаю...».