Пришествие национализма

говоря, всякий дурак может быть королем либо бароном. Некоторые лич­ные качества, такие как жестокость, агрессивность, храбрость, хитрость, могут давать здесь определенные преимущества, но в целом обязанности, которые накладывает привилегированное положение, рассчитаны на то, что их не будет выполнять случайный человек, получивший это положение, на­пример, по наследству, — как это чаще всего и происходит в аграрном об­ществе. Такой принцип может сохранять силу лишь до тех пор, пока обще­ство не освободится от жестких структур или пока не появятся особые об­стоятельства, которые заставят, заполняя эти структуры, осуществлять отбор людей по другим критериям (например, с учетом их способности вы­полнять сложную специализированную работу.)

Иными словами, в аграрном обществе социальные роли распределяются случайным образом, ибо этим распределением заведует высшая трансценден­тная инстанция. То есть вопрос о назначении на высокие должности реша­ется на небесах. В противоположность этому, в индустриальном обществе роли распределяются с учетом личных данных, которые (по крайней мере на уровне принципа) должны соответствовать интересам дела. Действием этой тенденции в области распределения высоких государственных должно­стей можно, хотя бы отчасти, объяснить и более широкие происходящие в этом обществе демократические преобразования. Равный (пусть только в принципе) доступ к высокому общественному положению логически исклю­чает ограничение доступа к власти на всех уровнях, предоставление права принятия решений какой-либо узкой привилегированной социальной группе.

В теориях, развивших идею подотчетного, представительного, ограничен­ного в своих полномочиях, плюралистичного и т. д. правительства, — кото­рые предваряли, сопровождали или обосновывали опыт политических пре­образований XVIII и XIX веков, — не было единой точки зрения на природу и границы политических единиц, долженствующих иметь собственное пра­вительство. Общество должно стать демократическим, но какое именно об­щество! Этот вопрос не играл сколько-нибудь заметной роли в политичес­ких дискуссиях того времени. Считалось, что общества уже существуют, — это казалось вполне очевидным, — и речь шла только о том, как, на каких принципах и кто должен ими управлять, но не в том, где должны проходить их границы.

Но исторические события XIX в. дали ответ на этот вопрос — оставший­ся, впрочем, незаданным, —■ какие единицы должны иметь свое правитель­ство. Оказалось, что это нации. Однако целостность, называемая сегодня «нацией» , не похожа ни на что существующее в прошлом. Это обширная со-

165

_т

Эрнест гилл hep

вокупность анонимных индивидов, которые приобщены либо к определяю­щей данную нацию высокой культуре, либо к культуре низкой, по находя­щейся в зависимости от этой высокой культуры, попадающей в ее потенци­альной ареал и дающей своим носителям шанс войти когда нибудь в число носителей высокой культуры. Таких единиц раньше попросту не было. Те­перь же, когда они стали политической нормой, все единицы иного типа вос­принимаются как аномалии.

В начале современной эпохи, в 1815 г., нации, существовали они или нет (в действительности их еще не было), не принимались в расчет при установ­лении новых политических границ. Тем не менее, уже когда мир достаточ­но созрел, чтобы вскоре прислушаться к проповеди национализма, утверж­давшей, что легитимными являются только те политические единицы, ко­торые имеют своим фундаментом нацию, — какое бы содержание не вкладывалось к это понятие.