Эрнест геллнер

дентизм, призывающий к совмещению целостностей культуры и государства и обреченный в большинстве случаев на неудачу, ибо сложность этнической карты не позволяет удовлетворить одновременно чаяния всех этнических групп. Национализм — это не просто игра вничью, это всегда игра на выбы­вание, так как большинство участвующих в ней культур неизбежно проиг­рывают. Культур слишком много, и если бы каждая из них образовала свое государство, то такое количество жизнеспособных государств просто не уме­стилось бы на Земле. Поэтому в большинстве своем культуры не смогут осу­ществиться в том брачном союзе между нацией и государством, заключить который призывает их националистическая теория. Но гнев и ярость, выс­вобождаемые в этом процессе, соединяясь с дарвиновской культом жесто­кости, ницшеанским утверждением чувств в противовес разуму, с масштаб­ными социальными сдвигами, закономерно приводят к безудержному кро­вопусканию (достигая апогея в 1940-е гг., но случавшемуся здесь и другие периоды). И наконец, в эпоху позднего индустриализма, — благодаря росту благосостояния, уменьшению дистанций между культурами, появлению все­мирного рынка и стандартизации образа жизни, — накал националистичес­ких страстей постепенно снижается.

Такова, вкратце, цепочка событий, которую можно было бы предвидеть теоретически и которую мы в самом деле обнаруживаем, рассматривая мно­гие факты. В то же время схема эта отнюдь не универсальна — даже для Ев­ропы. Есть целый ряд причин, помешавших ее полной реализации в действи­тельном историческом процессе. Например, в Европе механизм, приводив­ший в движение эти события, по-разному срабатывал в разных часовых поясах. На этих различиях стоит остановиться.

1. Централизация, осуществляемая государством. Представим себе, что существует политическая единица, учрежденная по динамическому прин­ципу еще в до-националистическую эпоху, которая охватывает относитель­но — разумеется, не полностью — гомогенную в культурном отношении об­ласть. На этой территории есть множество местных диалектов (то есть носи­телей языка, не имеющих собственной армии и военного флота), которые вместе с тем достаточно близки к языку, используемому в государственном аппарате данной державы, чтобы их можно было считать его диалектами. Носителей этих диалектов можно убедить, что формальный стандартизиро­ванный язык, который им предлагают освоить для общения с чиновника­ми, — это «правильная» версия того языка, которым они пользуются у себя дома¹³. Люди должны говорить именно так. Благодаря культурным привыч­кам членов этих сообществ и их генетически наследуемым чертам, они мо-

180

Пришествие национализма

_гут легко, без особых конфликтов и без труда принять «национальную» я-концепцию, которую предлагает или навязывает господствующая высокая культура. Такая ситуация сложилась в целом на западном — атлантичес­ком — побережье Европы. Крепкие динамические государства с центрами в Лондоне, Париже, Мадриде и Лиссабоне существовали еще на заре Нового времени и могли легко перерасти в однородные национальные государства (хотя для этого требовалась определенная перестройка в Ирландии и неко­торые менее значительные организационные изменения в других регионах). Установление централизованной культуры отнюдь не опиралось при этом на культуру крестьянства, а было направлено против него. Крестьян надлежа­ло превратить в настоящих граждан, но не учитывать особенности их куль­туры, определяя культуру нации. Поэтому этнография не имела в данном случае касательства к формированию нации. Какой смысл фиксировать то, что намереваешься разрушить? Интерес к бессознательной культуре крес­тьянства возникает лишь в тех ситуациях, где новая культура нации опира­ется на нее в процессе своего становления и инкорпорирует ее элементы.

2. Непосредственно к востоку от этой зоны, включавшей крепкие дина­мические государства, озабоченные только тем, чтобы «цивилизовать» сво­их крестьян, лежала другая зона — второй часовой пояс, — где построение национальных государств шло по пути унификации. Мы находим здесь силь­ную, осознанную, уверенную в себе высокую культуру, точнее — две таких культуры. Это стандартизованный, нормированный немецкий язык, суще­ствовавший со времен тевтонского вторжения в Восточную Европу или, по крайней мере, со времен Реформации. И не менее нормированный и стан­дартизованный литературный язык итальянцев, сформировавшийся в пери­од среднего Средневековья или раннего Ренессанса. Судя по всему, эти язы­ки в их нормативной версии были достоянием меньшинства (как было пока­зано, в Италии еще в XIX в. меньшинство это было абсолютным) и не проникали в нижние слои общества или в отдаленные области.

Главной проблемой такой культуры было создание единой политической крыши на всей территории, где она уже доминировала, — но не создание но­вой культуры. Если бы этого удалось достичь, встала бы следующая зада­ча — такая же, как и в первом часовом поясе: цивилизовать крестьянство. Но задачей номер один была политическая унификация, и на ней было сфо­кусировано основное внимание. Экспансия высокой культуры — то есть «об­разование» — было делом второстепенным. Такого рода национально-госу­дарственное строительство выдвигало на передний план государственных деятелей, дипломатов и солдат, а мыслителей, поэтов и просветителей дела-

181