Эрикстгеллнир

такие элементы, как жест, поза и т. д., играли роль как бы определенных фонем, влиявших на смысл устного сообщения. Но это были фонемы, упот­ребимые и значимые в очень узких границах, — что-то вроде неконвертиру­емой муниципальной валюты. Между тем универсальная система коммуни­кации предполагает использование только таких знаков, которые имеют уни­версальное значение, отвечают всеобщим стандартам и не зависят от кон­текста.

Существенно, что смысл заключен теперь только внутри самого сообще­ния. Те, кто передает сообщения, так же как и те, кто их принимает, долж­ны уметь вычитывать этот смысл, следуя общим для них правилам, опреде­ляющим, что является текстом, а что — нет. Люди должны быть обучены вычленению элементов, безусловно влияющих на смысл, и абстрагированию от специфического местного контекста. Способность различать релевантные и соответствующие стандартам элементы сообщения является тонкой и достигается отнюдь не просто. Это требует длительного обучения и огром­ной семантической дисциплины. Чем-то это напоминает результаты армей­ской муштры — готовность немедленно реагировать на формализованные слова команды, требующие четко определенных действий, — однако диапа­зон возможных команд в данном случае является неизмеримо более широ­ким, чем тот, который принят в любой из армий. Но смысл должен быть пре­дельно ясным, хотя потенциальное поле смыслов является поистине гиган­тским, пожалуй, даже бесконечным.

Все это говорит о том, что впервые в истории человечества высокая куль­тура становится всеобъемлющей: она операционализируется и охватывает общество в целом. Люди могут воспринимать культурные значения в их пол­ном объеме, реагировать на все бесконечные смыслы, заключенные в язы­ке. Иными словами, они весьма далеко ушли уже от того мужика-новобран­ца, который обучился в свое время правильно реагировать на десяток устав­ных команд, да и то лишь случае, если их произносит человек с необходимым количеством лычек на погонах и в понятной ситуации. Последствия этого невероятно важны, хотя они и не были до сих пор как следует ни осознаны, ни изучены. Значение универсального образования, необходимость в кото­ром продиктована фундаментальной структурой современного общества, выходит далеко за пределы невнятных причитаний и восторгов о расшире­нии культурных горизонтов (пусть даже такое расширение действительно существует). Мы подходим здесь вплотную к нашей основной теме — рас­пространению национализма. Высокая культура представляет собой упоря­доченную и стандартизованную систему идей, которую обслуживает и на­саждает с помощью письменных текстов особый отряд клириков. Грубо го-

15fi

Пришествие национализма

воря, ^мы имеем здесь следующий силлогизм. Человеческий труд стал по сво-рму характеру семантическим. Его неотъемлемой частью является безлич­ная, свободная от контекста массовая коммуникация. Это возможно лишь в _том случае, если все люди, включенные в этот массовый процесс, следуют одним и тем же правилам формирования и декодирования сообщений. Ины-_ми словами, они должны принадлежать в одной культуре, причем культура эта неизбежно является высокой, ибо соответствующие способности могут быть освоены лишь в процессе формального обучения. Из этого следует, что общество в целом, если оно вообще станет функционировать, должно быть пронизано единой стандартизованной высокой культурой. Такое общество не сможет уже терпеть дикого произрастания разнообразных субкультур, связанных каждая своим контекстом и разделенных ощутимыми барьера­ми взаимонепонимания.

Есть и еще одно обстоятельство, способствующее стандартизации культу­ры. Дело в том, что главным критерием оценки эффективности общества ста­новится не благополучие как таковое, а постоянное возрастающее благосо­стояние. То есть даже не просто благосостояние, но неуклонный экономи­ческий рост. Неустанное совершенствование — вот что определяет устрой­ство современного общества. Когда-то хороший урожай был свидетельством того, что король хорош. Теперь же правомерным считается режим, который обеспечивает неуклонный рост производительности в промышленности. Про­клятый край с негодным правителем во главе — это сегодня страна с нуле­вым или отрицательным приростом продукции. И наоборот, чем выше при­рост продукции, тем более мудрым и мужественным считается правитель. Философским выражением такой установки является идея прогресса.

Цена роста — нововведения и непрерывные, нескончаемые преобразова­ния структуры рабочих мест. Общество данного типа просто не может иметь стабильной ролевой структуры, в которой индивиды получали бы постоян­ную «прописку», как это было в аграрном обществе. Значимыми являются здесь бюрократические позиции — в промышленности и в других сферах, — однако сами бюрократические структуры неизбежно нестабильны. (Именно стабильность некоторых ненормальных структур, таких как коммунистичес­кие иерархии, служит свидетельством, а вероятно и причиной их низкой эффективности.) Больше того, многие должности (быть может, и не большин­ство должностей, но, по крайней мере, существенная их часть) требует вла­дения сложными техническими навыками, а это означает, что они распре­деляются по принципу способности и компетенции, но не рождению и не на­вечно, как это было в прежние времена, когда речь шла только об укреплении и упрочении основ стабильной структуры.

157

ЭРНЕСТ ГИЛ.!

ПРИШЕСТВИЕ НАЦИОНАЛИЗМА

Все это делает наше общество принципиально эгалитарным: в нем трудно раз и навсегда присвоить индивиду какой-то ранг, ибо ранг этот может в один прекрасный день войти в противоречие с реальной эффективностью его дея­тельности. Необходимость распределения должностей в соответствии с лич­ными возможностями и компетентностью индивидов исключает старый принцип распределения их в соответствии с неизменным, однажды присво­енным и неотделимым от личности рангом. Внутренняя подвижность этого общества влечет за собой его эгалитаризм, но не эгалитаризм является при­чиной подвижности. Таким образом, тенденция к возрастанию неравенства, сопровождаемая в доиндустриальную эпоху процесс усложнения структуры общества, сменяется на прямо противоположную⁴. Равенство, порожденное новым устройством общества, не включает, конечно, того, что по своему бла­госостоянию, власти и жизненным шансам люди в действительности далеко не равны. Тем не менее, эгалитаризм безусловно воспринят в этом обществе как принцип, как социальная норма, является значимым и в определенном смысле оказывает существенное влияние на ход общественной жизни.

Существующие ныне различия между людьми распределены по шкале неравенства равномерно и плавно: это совсем не то, что резкие перепады и непреодолимые барьеры, существующие в прошлом между сословиями или кастами. Сегодня различия носят, так сказать, статистический, вероятнос­тный характер, определяются личным везением, а не формальными приви­легиями. И ни жертвы такого неравенства, ни те, кого оно ставит в выгод­ное положение, не считают его неотъемлемой частью своего «я», ибо оно не априорно, а требует в каждом случае конкретного практического объясне­ния. Когда неравенство слишком бросается в глаза, о нем говорят с осужде­нием. Иными словами, в нашем обществе не принято подчеркивать приви­легии. «Очень богатые люди чем-то отличаются от нас», — заметил однаж­ды Скотт Фицджеральд в разговоре с Хемингуэем. «Да, — ответил Хемин­гуэй, — тем, что у них много денег». И он был прав, хотя и Фицджеральду нельзя отказать в наблюдательности. Хемингуэй выразил современную точ­ку зрения: человек это одно, а его положение — нечто совсем другое. Роман­тик Фицджеральд продемонстрировал внутреннюю приверженность миру, где дело обстояло наоборот. Однако, как утверждал Токвиль, мир существен­но изменился, — сегодня это скорее мир Хемингуэя, чем мир Фицджераль-да, — и люди отличаются друг от друга внешне, но не внутренне.

Но, главное, формальные правила жизни в обществе, будто то в сфере про­изводства или в сфере политики, позволяют и, более того, требуют, чтобы люди имели одинаковую культуру. Потом свободной от контекста информа­ции является элемент, необходимым для функционирования общества во

всех его аспектах. Сама информационная сеть устроена таким образом, что­бы в любой момент и в любом звене к ней мог подключиться каждый, ибо сегодня уже невозможно резервировать какие-то позиции для определенных категорий людей. Информационная сеть имеет стандартные входы и выхо­ды, допускающие подключение любых пользователей, а не только тех, кто обладает каким-нибудь особым статусом. Всякий, кто не может участвовать в этом обмене сигналами, рассматривается как помеха, как отщепенец. Та­кой человек вызывает раздражение, враждебность и вынужден обычно ис­пытывать унижения.

Каковы же последствия такой социальной организации для взаимоотно­шений, которые складываются между культурой, с одной стороны, и госу­дарством и обществом — с другой?

Итак, общество данного типа не только не препятствует, но определенно способствует распространению однородной культуры. Это должна быть куль­тура особого рода — «высокая» культура (излишне говорить, что термин этот употребляется здесь в социологическом, а не в оценочном смысле), подчи­ненная сложной системе норм и стандартов. Ее распространение требует нео­рдинарных усилий в области обучения, и действительно, в этом обществе последовательно и практически полно осуществлен идеал универсального образования. Дети растут здесь не держась за материнский подол, а с мало­летства включаясь в систему образования.

Гигантская, дорогостоящая стандартизованная система образования пе­рерабатывает целиком весь человеческий материал, которому предстоит влиться в общество, превращая это биологическое сырье в социально при­емлемый культурный продукт. Подавляющую часть затрат на образование берет на себя государство или представляющие его местные власти. В конеч­ном счете только государство (или чуть более широкий сектор, включающий также некоторую часть «общественности») может вынести на своих плечах тяжкое бремя этой ответственности, одновременно осуществляя контроль за качеством продукции в этой важнейшей из всех отраслей — в производстве социально приемлемых человеческих существ, способных делать необходи­мую для этого общества работу. Это становится одной из главных задач го­сударства. Общество необходимо гомогенизировать (gleichgeschaltet), и ру­ководить этой операцией могут только центральные власти. В условиях стол­кновения различных государств, пытающихся контролировать бассейны рек, единственный способ, которым данная культура может защитить себя от другой культуры, имеющей покровительствующее ей государство, это со здать свое собственное, если такового у нее еще нет. Как у каждой женщине должен быть муж, желательно собственный, так же и у культуры должно

159

ЭРНКСТГКЛЛИЕР

ПРИШЕСТВИЕ НАЦИОНАЛИЗМА

быть государство, лучше всего свое. Государства-культуры начинают затем соревноваться друг с другом. Так и возникает внутренне подвижное, атоми-зированное эгалитарное общество, обладающее стандартизованной письмен­ной культурой «высокого» типа. При этом заботу о распространении и под­держании культуры и об охране границ ее ареала берет на себя государство. Можно сказать короче: одна культура — одно государство; одно государ­ство — одна культуры.

Предлагаемая теория национализма является материалистической (хотя и совсем не марксистской) в том смысле, что, объясняя это явление, она вы­водит его из способа, которым общество поддерживает свое материальное существование. В исторически более раннем обществе, основанном на сель­скохозяйственном производстве и на стабильной технологии, неизбежно дол­жны были получить развитие военно-клерикальные структуры, иерархия, культурный плюрализм, напряжение между культурой высокой и низкой, а также политическая система, опирающаяся на аппарат насилия и религи­озную идеологию, но в целом безразличная к культурным общностям. В нем умножались различия, связанные с социальными позициями, но не с поли­тическими границами. В новом обществе, основанном на развитии техноло­гии, на семантическом, а не речном труде, на системе широкой, безличной, а иногда и анонимной коммуникации, в которой функционируют сообщения, свободные от контекста, и на подвижной структуре занятий, не могла не рас­пространиться стандартизованная высокая культура, насаждаемая с помо­щью системы образования и равномерно распределенная среди всех членов этого общества. Его политическая структура и принятая система власти оп­ределяются двумя соображениями: тем, насколько они обеспечивают устой­чивый экономический рост и насколько способствуют развитию, распрост­ранению и охране культуры, характерной для данного общества. Таким об­разом, государство и высокая культура оказываются тесно между собой связанными, а старые связи государства с религией или династией распада­ются или становятся нефункциональными и превращаются в чистую деко­рацию. Государство является защитником и покровителем культуры, а не религиозной веры.

Аргументация, приведенная в подтверждение этих зависимостей, пред­ставляется мне просто евклидовой по своей убедительности. Кажется, невоз­можно, проследив эти связи, не прийти к тем нее выводам. Как говорил Спи­ноза, нельзя, ясно высказав истину, не добиться согласия. Увы, это не все­гда так, но в данном случае все связи, по-моему, очевидны. (Я твердо стою на этом, хотя должен признать, что многие люди не согласились с этой тео­рией, даже ознакомившись с доказательством).

Конечно, нескромно сравнивать себя с Евклидом и глупо надеяться, что в гуманитарной области вообще возможна евклидова убедительность. До не­которой степени меня извиняет лишь то, что говорю я об этом с иронией, и не из тщеславия, а в порядке самокритики. Да, я убежден, что эта аргумен­тация обладает евклидовой ясностью, но должен также заметить, что мир, в котором мы живем, является евклидовым лишь отчасти. Существует мно­жество данных, иллюстрирующих эту теорию, но существует и множество других, которые ее как будто подтверждают. Здесь требуется исследование. Есть что-то подозрительное в рассуждении, которое выглядит убедительным, но (хотя бы частично) противоречит фактам. Вероятно, хотя это еще только предстоит выяснить, — упрямые факты могут найти объяснение в действии иных, усложняющих общую картину факторов, не учтенных в первоначаль­ной модели, но значимых и действующих в реальности.