Эрнест геллнер

богатые вдобавок отличаются от них по своей культуре, бедные вскоре от­мечают, что эксплуататоры (во всяком случае те, кто превосходит их эконо­мически) одновременно обижают и ранят их еще и своим пренебрежением. Но это может быть классовой обидой — обидой людей одного рода на людей другого рода — только в том случае, если между ними существуют устойчи­вые культурные различия. Таким образом, культурные различия становят­ся значимыми, выступая в роли катализатора социального расслоения и про­тивостояния, если они более или менее сращены с заметными, но культурно нейтральными экономическими различиями, характерными для ранних эта­пов развития индустриального общества. Только в этом случае взаимное пре­зрение вкупе с экономическим неравенством порождает новые противосто­ящие друг другу классы. Тогда по обе стороны барьера возникает ненависть нового типа. Те, кто находится в привилегированном положении, видят в бедных, иных по своей культуре, угрозу — не только для существующего порядка в целом, но и для себя лично и своей семьи. Эти грязные люди, склонные к насилию, наводняют город и делают жизнь в нем небезопасной, иначе говоря, представляют собой особый вид заразы, социального загряз­нения среды.

На поздних стадиях развития индустриального общества дело обстоит со­вершенно иначе. Здесь по-прежнему имеется огромное экономическое нера­венство, которое иногда также коррелирует с культурными различиями, порождая социальный сепсис. Предположим, что некая культурная группа А является в целом более преуспевающей, чем культурная группа В. Это вызывает возмущение среди представителей группы В и страх — среди пред­ставителей группы А. Но если уровень жизни обеих групп достаточно высок (а в эпоху развитого индустриализма это обычно так и есть), то, хотя «объек­тивно» разрыв между ними может быть гигантским, субъективно он уже не вызывает особых эмоций. Соответственно, обида и возмущение тоже не так велики. Эта разница между нищетой и умеренным благополучием оказыва­ется принципиальной: во всяком случае, психологически она гораздо более значима, чем разница между значительным благополучием и весьма значи­тельным благополучием. Но на поздних стадиях индустриализма различия между культурными группами относятся скорее ко второму роду, чем к пер­вому. Единственная группа, очевидно лишенная многих привилегий, обра­зуется не по культурном или «этническому», а скорее по медицинскому или персональному признаку: это инвалиды, люди, изолированные от общества и т. д. Но они не выдвигают «националистических» лозунгов. (Это общее рас­суждение неприменимо, конечно, к ищущим работу мигрантам, которые ущемлены в правах, культурно обособлены и несомненно являются источ-

178

Пришествие национализма

ником националистических переживаний, возникающих и у них самих, и у тех, кто их окружает).

Таким образом, хотя общая, освобожденная от контекста и осваиваемая в системе образования высокая культура остается необходимым условием мо­рального гражданства и эффективного участия в экономической и полити­ческой жизни, тем не менее в эпоху позднего индустриализма она уже не продуцирует сколько-нибудь заметных националистических настроений. Национализм теперь можно приручить, как удалось приручить в свое вре­мя религию. Сегодня есть шанс переместить вопросы, связанные с нацио­нальностью, из общественной сферы в сферу частную, сделать вид, что это личное дело каждого, которое, наподобие половой жизни, не может влиять на социальную активность индивида и не допускает принуждения. В этом есть, конечно, значительная условность. Она обеспечивается наличием од­ной доминирующей культуры, доступной для всех и выступающей в каче­стве своеобразной общей валюты, которая позволяет индивидам подключать­ся по своему усмотрению и к каким-то иным культурам, используя их в сво­ей домашней жизни или в других ограниченных зонах.

В такой ситуации становятся возможными любые формы федерации или конфедерации. Политические границы во многом утрачивают значение, те­ряют свой навязчивый символизм: теперь люди уже не так озабочены тем, чтобы «наша» граница проходила по этой реке или по гребню этой горной гряды. Никто уже не проливает слез, не пишет и не декламирует стихов в связи с тем, что таможенная служба расположена вдали от этой прекрасной местности, за которую наши храбрые мальчики проливали свою кровь. Те­перь кажется достаточным, чтобы все культурные группы имели равную мобильность и доступ к различным преимуществам и чтобы у каждой куль­туры было при этом свое надежное пристанище, где ее воспроизводство под­держивает национальный университет, национальный музей, национальный театр и т. д. Такого рода организация существует уже (или близка к осуще­ствлению) во многих регионах, хотя из этого еще не следует, что она будет осуществлена и получит распространение во всем мире.

Описанные стадии являются, так сказать, естественными фазами перехо­да от аграрного мира, где культура задает иерархию и социальные позиции, но не определяет политических границ, к миру индустриальному, где куль­тура определяет границы государств, но будучи стандартизованной, суще­ствует безотносительно к позициям. Я не вижу других вариантов, других траекторий, которым мог бы следовать этот переходный процесс. Вначале имеются динамические или религиозные единицы, которые накладывают­ся поверх местных общин и сосуществуют с ними. Затем появляется ирре-

179

_т