Футуризм

КУБОФУТУРИЗМ

Дробя лазурь углами черных вант, Укрывшись невода, что свил фабричный дым, А небо морем плещет голубым, Не в силах проглотить туч раскаленных глыбу Обилие лучей, тепла обилье,

Всему кричать сними тюрьму одежд, Отторгни глупое потливое насилье И розы вскрой грудей, дай насыщенье вежд.

Ветер

Строитель облаков, Погонщик трав. Гребец и пешеход.

Вот что начертано у входа Твоей квартиры.

** *

Сними горящие доспехи, Ты видишь, лето отошло,

Исмерть уносит счастья вехи,

Ивсюду ковыляет зло. Оторопей над соловьями, Тотчас рубином сочных губ, Ты видишь лето зимней яме Законопаченное дуб.

** *

ПЛАТИ — покинем НАВСЕГДА уюты сладострастья. ПРОКИСШИЕ ОГНИ погаснут ряби век Носители участья Всем этим имя человек.

Пускай судьба лишь горькая издевка Душа — кабак, а небо — рвань

ПОЭЗИЯ — ИСТРЕПАННАЯ ДЕВКА а красота кощунственная дрянь.

158

ДАВИД БУРЛЮК

Д. Бурлюк. Рисунок из «Первого журнала русских футуристов» (1914 г.)

ЗИМА цветок средь белых пристаней. Роженица раскрывшая живот Законное собрание огней МОРОЗ КИНЖАЛ ПОМЕТ Зима дрожит у привязи лиловой ПОСЛУШНИК КРЫСА ПЕС Озябшая ревущая коровой И кочках удастирая нос Она пучиной ободряет ноги

Угасший кашель сгорбленность могил Теперь у всех пурга язвитель на пороге ПРОДАЖНОСТЬ БРЕННОСТЬ ИЛ.

Пещера слиплась темнота Стилет пронзает внутренность ребенка Скудель пуста Ночей гребенка

Запляшут кони омертвелой глиной Гора ладони (хироманта миной)

159

КУБОФУТУРИЗМ

Ведь это Крым Сделал меня сырым.

** *

Звуки на а широки и просторны, Звуки на и высоки и проворны, Звуки на у, как пустая труба, Звуки на о, как округлость горба,

Звуки на е, как приплюснутость мель, Гласных семейство смеясь просмотрел.

** *

Поля черны, поля темны Влеки влеки шипящим паром.

Прижмись доскам гробовым нарам — Часы протяжны и грустны.

Какой угрюмый полустанок Проклятый остров средь морей, Несчастный каторжник приманок, Бегущий зоркости дверей.

Плывет коптящий стеарин, Вокруг безмерная Россия, Необозначенный Мессия Еще не сознанных годин.

НИКОЛАЙ БУРЛЮК

В. Татлин. Портрет Н. Бурлюка из сб. «Требник

троих» (1913 г.)

Тишина Эллады

Нас, юношей юга, не влечет к тебе, Эллада, торопливой вес ной в убегающем взгляде зеленых равнин и вдохновенного вет ра недалекого моря…

Не призывает нас твой голос летом, не знающим кем быть, бесплодной женой или матерью непокорных хлебов и трав…

Но если в конце августа выйду в усталое поле слушать треск высыхающей стерни и целовать ясные ланиты неба, я, из при твора осени, слышу, пораженный, дальний голос твоей тишины, о страна богов!

Мы твои на рубеже гиперборейских стран и черных волн не угомонного моря…

Перекликаются ли в осеннем воздухе покинутые менады на лесистом кифероне, доносится ли голос пережившего свою смерть Лиея от скалистых вершин Гимета?..

161

КУБОФУТУРИЗМ

Мы твои, — страна покинутых храмов и жертвенников, под сенью распятой красоты…

Мы твои, когда звезды дрожат в водах Кастальского источника и наши пугливые музы прилетают робко пить его поющую воду.

Мы твои — в жестокой согбенности наших городов… И не есть ли над ними твой зодиакальный свет нам вино веч

но прекрасной смерти.

Слепой город

В Питере бывают странные вечера. Октябрьский воздух, и без того влажный, пронизан тончайшею пылью дождя, фонари бро сают желтый свет на торопливо уходящую толпу, а темные фаса ды домов ложатся грудью на шевелящуюся улицу. Вы заговори лись, идете торопливо под намокшим зонтом, поднимая его то над гвардейцем, то над бедным студентом… и вдруг — там, над фасадами, над черным лесом труб закачалась еще влажная звез да, другая, третья… и только видно, как ветер уносит отсвечива ющие клочья седого тумана. Выходите на Большой. Газетчик спе шит вручить последние известия о Балканских славянах, взгляд бежит по затуманенным витринам: голова кружится от дневной усталости и вечернего шума.

Небо скрыто под кирасой пестрого цвета. Ноги забывают устойчивость тротуаров. Изредка мелькают лица последних про хожих и часты лица в котелках с бритыми физиономиями.

На углу у булочной толпа. Студенты, женщины в платках, за поздалый буржуа с покупкой, мальчики из лавки. Два дворника в белых фартуках удерживают высокого человека. Он разъярен

итщетно старается ударить своего противника, насмешливого

изадорного парня, — может быть полотера. Последний уверт лив и хрипло кричит: Слепой, а еще лезет!

Когда я протискался ближе, слепого уже повели, и я помню эти белые глаза, как отсвечивающие клочья седого тумана.

* * *

Я не чудак, не юродивый Смыкаю перед тьмою взор И, подходя к подошвам гор, Хочу обуться торопливо.

162

НИКОЛАЙ БУРЛЮК

В. Бурлюк. Портрет Н. Бурлюка из сб. «Садок судей» (1910 г.)

** *

Мне, верно, недолго осталось Желать, не желать, ворожить Ты, Хлебников, рифму «места лось» Возьми и потом «волчья сыть» А я в утомлении сердца Познаю иную качель Во мне вновь душа иноверца

Вкусившего вражеский хмель.

Матери

Улыбка юноше знакома От первых ненадежных дней Воды звенящей не пролей

Когда он спросит: «мама дома?»

163

КУБОФУТУРИЗМ

Луч солнца зыбкий и упругий Теплит запыленный порог

Твой профиль, мальчик, слишком строг Для будущей твоей подруги.

Ночная смерть

Из равнодушного досуга Прохваченный студеным вихрем Площадку скользкую вагона Ногою судорожною мину,

Иветви встречные деревьев, Взнеся оснеженные лица, Низвергнутся в поляны гнева, Как крылья пораженной птицы.

* * *

Иесли я в веках бездневных На миг случайно заблужусь, Мне ель хвоей ветвей черевных

Покажет щель в большеглазую Русь.

ЕКАТЕРИНА НИЗЕН

Пятна

Надо бы жить всегда так, чтобы, когда выходишь на улицу, мог быть один удивительный поворот, которого обыкновенно не бывает; а за ним мостик… А за мостиком могут уже быть и ко ридоры, или комнаты, или двери. Это не важно.

** *

Она ужасно растерялась, когда ее спросили об Ибсене. Спотк нулась? Уменьшилась? Вошла в платье? Упала сверху? Нет, соб ственно, не упала, но — правда — пришлось держаться за муфту

иуже идти, как все. Она ничего не поняла, только это было ужасно смешно и удивительно ненужно. Сначала они шли и мол чали. Не знаю, впрочем, какие, там, шли по улице. Но были сра зу все улицы, все дома, все повороты, и даже то, что за городом,

идаже то, что вчера, и все, что можно было подумать, и сказать,

изахотеть. И когда пришлось отвечать об Ибсене, она ужасно растерялась и беспомощно распустила губы. Ну, что же ей было делать? Как же ей было объяснить, что он испортил пятно, что они были очень большие сейчас и неслись удивительно. Над го родом. Такие были большие, что могли говорить домами и по воротами. И потому вот она и не умеет ничего об Ибсене, совсем ничего не умеет…

** *

…И почему та, вторая, опять стояла у дверей? На ней было по тертое и сырое платье, и она протягивала руку. И почему она

165

КУБОФУТУРИЗМ

всегда просит и протягивает руку, и не входит в Вашу комнату? Почему она всегда остается у двери, как нищенка? Я ее ненавижу за это. И комнату Вашу ненавижу… И не могу я быть у Вас коро левой, когда та моя, вторая, стоит у двери и просит. Но это так, между прочим. Не стоит.

** *

Чтобы как нибудь можно было жить в новой комнате, я при думала ей лицо: что нибудь полукруглое, белое и деревяннень кое. Полукруглое, чтобы связалось с широкими старыми стена ми, а белое — чтобы особенные могли приходить с балкона, когда стемнеет, а деревянненькое, чтобы можно было все же спокойно есть и смеяться, вообще, чтобы попроще. И для этого еще на стол я поставила плоскую стеклянышку с зеленым, а в нее прутики, — вышла весенняя лужа. И тогда все столы и стулья очень обрадовались и сразу стали на место. И теперь они так ласковы ко мне и так внимательны, что иногда нельзя занимать ся. Но зато пятна (пусть, пусть расцветает, я такая покорная!) и даже не городского, пожалуй. Хорошо. Я так боюсь лилово коричневых пятен.

** *

«Надо бы устраивать им праздник иногда». Я так подумала. Мы всегда держим в рабстве свои вещи. Изо дня в день они

стерегут объедки, слушают скучное, видят только усталое и не нужное. Перед ними, ведь, не стесняются. И вот, лица их выцве тают, становятся брезгливыми и раздраженными. Тогда мы их ненавидим.

Сними очень неприятно, когда они враги, — надо держаться

всебе и смотреть на все и жить только через себя. Это очень уто мительно и однообразно. Но когда они друзья, то живут и они, и все самое обычное становится, как знак, и открывается такая дверь, что можно выйти из себя и жить где то между вещами и словами. Может быть и так, что живут они, а я просто делаюсь большая. Почти застываю, такая большая. Но только это хоро шо. Когда мне весело, это, как поток: они все такие большие и тяжелые, и все срываются с мест, как безумное стадо. И когда меня ждет горе, они заранее говорят мне об этом. И когда я люб

166

ЕКАТЕРИНА НИЗЕН

Е. Гуро. Рисунок из сб. «Садок судей II» (1913 г.)

лю, они поют, они расцветают нежданно… А я только удивляюсь.

Явсегда узнаю про себя последняя…

Аесли бы они приказали убить?.. Не знаю, ничего я не знаю. Но может быть очень разны дороги к самому себе…

Аесли бы все люди были, как добрые вещи? Можно было бы жить в них, как в вещах? Сразу во всех?.. Не знаю. Я ничего не знаю. Но людей труднее любить. Они берут так много.

* * *

Авчера Она показала мне окно. (Есть у меня такая Она.) Или сама стояла за окном, я не знаю. Я быстро шла по темной комна те и говорила о чем то пустяковом. И вдруг окно стало необы чайным. Я так и остановилась, потому что это было, как в дет стве, как сказка, как самое несбыточное. А еще недавно, — были три ступеньки из фруктовой наверх. Сыпалась изморозь, и они потемнели. Я поднималась очень медленно, потому что устала. И вдруг меня удивило их лицо, — как будто они давно меня зна ли. И когда я поднялась на улицу, город тоже как будто узнал меня, хотя я очень смутилась. Город расступился для меня. Я мо

167

КУБОФУТУРИЗМ

жет быть была очень незаметная и некрасивая, но весь город был для меня как раньше… А еще недавно, — вода бежала в шай ку совершенно так же, как она бежала когда то давно. И тогда оказалось, что все, что было и что еще будет — уже слиянно. И с такой радостью, и с такой победой звенела вода, что это бы ло чудо.

И все это делает Она.

** *

…Круг. Все коричневое, грязное и покрашенное. И запах тя желый. Вниз доски. Но обрываются неприятными краями, и сни зу просвет. Сверху света очень мало… Вот если я увижу когда нибудь такое лицо жизни… Нет, я не хочу. Какое все это было несомненно накрашенное. Только накрашенное, и грязное — и ничего больше. Ничего. И это было страшнее смерти… И если взять каждую вещь и до бешенства ярко представить, что за ней ничего нет, — становится всегда страшно. Всякая вещь стано вится тогда мертвой и страшной.

Только этого не надо делать. Это убивает вещи.

ВЛАДИМИР

МАЯКОВСКИЙ

Д. Бурлюк. Портрет В. Маяковского из сб. «Требник троих» (1913 г.)

Утро

Угрюмый дождь скосил глаза. А за Решеткой, Четкой,

Железной мысли проводов — Перина.

И на Нее легко встающих звезд оперлись

Ноги. Но ги

бель фонарей, Царей

В короне газа, Для глаза

Сделала больней враждующий Букет бульварных проституток.

169

В. Чекрыгин, Л. Шехтель, В. Маяковский (фото 1913 г.)

И жуток Шуток

Клюющий смех из желтых ядовитых роз

Возрос

Зигзагом. За гом И жуть

Взглянуть Отрадно глазу:

Раба

Костров Страдающе спокойно безразличных

Гроба

Домов

Публичных Восток бросал в одну пылающую вазу.

170

В. Чекрыгин. Литография из кн. В. Маяковского «Я!» (1913 г.)

Разговариваю с солнцем у Сухаревой башни

У лица. Лица

У

догов

годов рез че. Че рез

Железных коней с окон бегущих домов Прыгнули первые кубы.

Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов! В небе жирафий рисунок готов Выпестрить ржавые чубы.

171

КУБОФУТУРИЗМ

Пестр, как фо Рель сы

Н

Безузорной пашни. Фокусник Рельсы

Тянет из пасти трамваев, скрыт циферблатами башни. Мы завоеваны!

Ванны.

Души

Лифт

Лиф

Души

Расстегнули.

Тело

Жгут

Руки.

Кричи, не кричи: «Я не хотела!» — Резок Жгут Муки.

Ветер колючий трубе вырывает Дымчатой шерсти клок.

Лысый фонарь сладострастно снимает С улицы синий чулок.

Отплытие

простыню вод под брюхом крылий порвал на волны белый зуб был вой трубы как запах лилий любовь кричавших медью труб и взвизг сирен забыл у входов недоуменье фонарей в ушах оглохших пароходов горели серьги якорей

172

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

Пробиваясь кулаками

Я подошел к зеркалу, Сказал спокойно:

«Будьте добры, причешите мне уши». Гладкий парикмахер вдруг сделался хвойный, Лицо вытянулось, как у груши. «Сумасшедший!

Рыжий!» — Запрыгали слова.

Ругань врывалась от писка до писка. И до о олго Хихикала Чья то голова,

Выдергиваясь из толпы, как старая редиска.

В авто

«Какая очаровательная ночь!» «Эта, (указывает на девушку), что была вчера, та?»

Выговорили на тротуаре «поч перекинулось на шины та».

Город вывернулся вдруг. Пьяный на шляпы полез. Вывески разинули испуг. Выплевывали

«О»,

«S». А на горе,

где плакало темно и город робкий прилез,

173

КУБОФУТУРИЗМ

Страница «самописьма» из кн. В. Маяковского «Я!» (1913 г.)

поверилось: обрюзгло «О»

и гадко покорное «S».

Нате!

Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я — бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчины — у вас в усах капуста где то недокушанных, недоеденных щей; вот вы, женщины: — на вас белила густо, вы смотрите устрицами из раковин вещей. И все вы на бабочку поэтиного сердца

взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.

174

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

Толпа озвереет и будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, неотесанному гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам бесценных слов я — транжир и мот.

* * *

Ясошью себе черные штаны из бархата голоса моего И желтую кофту из трех аршинов заката И по Невскому мира по лощеным полосами его Профланирую шагом дон жуана и фата Пусть земля кричит в покое обабившись Ты зеленые весны идешь насиловать

Яброшу солнцу нагло осклабившись

На глади асфальта мне «ХААШО ГРАССИРОВАТЬ»

Не потому ли что небо голубо А земля мне любовница в праздничной чистке

Ядарю вам стихи веселые как би ба бо И острые и нужные как зубочистка Женщины любящие мое мясо и эта Девушка смотрящая на меня как на брата Закидайте улыбками меня поэта

Яцветами нашью их мне на кофту фата.

Скрипка и немножко нервно

Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась, так по детски,

что барабан не выдержал: «Хорошо, хорошо, хорошо!» А сам — устал, не дослушал скрипкиной речи,

175

КУБОФУТУРИЗМ

В. Маяковский разрисовывает лицо Д. Бурлюку (фото 1914 г.)

шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел.

Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта,

и только где то глупая тарелка вылязгивала:

«Что это?» «Как это?»

А когда геликон — меднорожий, потный, крикнул:

«Дура,

плакса, вытри!» — я встал,

176

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

шатаясь, полез через ноты, сгибающиеся под ужасом пюпитры, зачем то крикнул:

«Боже!» Бросился на деревянную шею:

«Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи:

Явот тоже ору —

а доказать ничего не умею!» Музыканты смеются: «Влип как!

Пришел к деревянной невесте! Голова!» А мне — наплевать!

Я— хороший.

«Знаете что, скрипка? Будемте жить вместе! А?»

Отрывок из поэмы «Облако в штанах»

Слушайте!

Проповедует мечась и стеня Сегодняшнего дня крикогубый Заратустра. Мы

Слицом как заспанная простыня

Сгубами обвисшими как люстра Мы Каторжане города лепрозория

Где золото и грязь изъязвили проказу. Мы чище венецианского лазорья Морями и солнцами омытого сразу Плевать что нет у Гомеров и Овидиев Людей как мы От копоти в оспе.

Я знаю Солнце померкло б увидев

Наших душ золотые россыпи.

177